Десятого января был понедельник. Костриков утром ушел на службу, а вернувшись из управы, забежал к Кононовым, где его ждал Осип.

— Ну что, Серега, как успехи?

— Все хорошо, Осип. Все наши листовки поехали на восток. Все люди благополучно вернулись.

— Молодцы! Поздравляю.

— Надо бы известить дядю Гришу, а мы оба должны идти на курсы.

— Я пошлю Егора. Что передать?

— Пусть скажет, что задание выполнено и что махорку я раздал солдатам.

— Ага, понял... А какую махорку?

— Да ведь в пачках махорки были листовки. Я обошел больше десяти вагонов.

— Неужели? Ловко придумали.

— Дядя Гриша надоумил. Он мне и чапан дал, и валенки, и шапку. Пусть брат скажет, что после занятий мы зайдем.

— Хорошо. Ты посиди, а я схожу в сарай. Егорша там пилит дрова.

После занятий друзья направились к дяде Грише. Было морозно. Шли быстро, чтобы не замерзнуть, разговаривали шепотом.

— Слушай, Осип, меня приняли в партию, ввели в подкомитет, поручают важные дела — и не доверяют.

— Это как же не доверяют? Кто сказал?

— Сам думаю так. Ведь обидно... Придем сегодня и опять: «Дядя Гриша!..» Вроде мы маленькие...

— Его партийная кличка — Григорий. Так многие и зовут. А имя — Григорий Иннокентьевич. Фамилия — Крамольников.

— Брось, Осип. Я ведь серьезно спрашиваю, — обиделся Сергей. — Под пыткой никому не скажу.

— Верно, Крамольников!

— Брось, разыгрываешь... У нас в Уржуме ссыльных звали крамольниками. Забавно! — усмехнулся Сергей. — Значит, ему на роду написано крамолу творить?

— Должно быть, — рассмеялся Осип — И он свое дело знает! Товарищ испытанный... Тише! Кто-то идет.

Двое прохожих — женщина и мужчина — прошли мимо. Друзья тут же свернули в переулок и, выждав, пока утихнут поскрипывающие на снегу шаги, подошли к знакомому дому.

Григорий открыл сам, молча пропустил во двор и, лишь заперев калитку, пожал им руки:

— Пройдемте в комнату, надо поговорить.

Серьезность и сдержанность дяди Гриши насторожили. Раньше он как-то проще был, веселей. Оба подумали — уж не случилось ли беды.

Когда разделись и, закрывшись в комнате, уселись около печки, Сергей спросил:

— Все ли благополучно, дядя Гриша? Не схватили ли кого из ребят?

— Нынче в поездах обыскивали пассажиров. Очевидно, в Томск сообщили, что листовки были расклеены и розданы солдатам на станции Тайга. Операцию провели вы отлично. Наши все целы. Но дальше с листовками придется повременить.

— Да, надо пообождать, — поддержал Осип, — пусть помечется полиция. И мы денька два-три передохнем.

— Нет, товарищи, отдыхать не придется. Завтра собираю комитет — предстоят большие дела.

— Неужели войне конец? — спросил Осип.

— Нет, война продолжается. Но царю мало японцев, он начинает войну с народом. Наши люди на телеграфе сумели частично расшифровать секретную депешу губернатору. Передают, что в Петербурге расстреляна демонстрация рабочих. Приказано держать наготове полицию и войска во избежание массовых беспорядков и бунта.

— Сволочи! — выругался Осип. — Что же делать теперь?

— Сейчас по домам! И больше ко мне не приходить без вызова. Лучше, если Сергей опять поживет у тебя, Осип. Мне будет легче вас найти. Завтра ночью будьте вместе — возможно, понадобитесь.

На другой день Костриков и Кононов встретились на курсах. Осип, поздоровавшись, отозвал Сергея в сторонку:

— Сергей, я только из типографии, даже поесть не успел.

— Что случилось, Ося?

— Ты слышал, что интеллигенция города собирается праздновать Татьянин день?

— Да, об этом же писали в газетах.

— Наши думали, что после кровавой расправы в Петербурге не осмелятся, отменят. А они продолжают готовиться. У нас в типографии печатают красочные пригласительные билеты. Печатники отстукали полсотни лишних, они у меня.

— Так это же здорово, Осип.

— Давай уйдем с занятий к дяде Грише.

— Григорий приказал без вызова не приходить.

— Да, верно, я позабыл... Что же делать?

— После занятий пойдем к тебе и будем ждать. Сейчас такие события, что нужна осторожность и выдержка.

После занятий друзья вышли из технологического порознь, но тут же Сергей догнал неторопливо шагавшего Осипа. Только свернули в переулок — перед ними вырос бойкий чернявый парень из кружка — Иван Лисов, тот, что расклеивал листовки в Тайге.

— Ты чего, Иван? — с тревогой в голосе спросил Кононов.

— Григорий велел вам сейчас же идти к нему. А я буду следить, чтобы за вами не увязались шпики. Если замечу — свистну. Тогда расходитесь в разные стороны. А коли не свистну, значит, все хорошо. Поняли?

— Понятно!

Друзья огляделись и зашагали к дяде Грише.

Григорий встретил их у ворот, велел идти в дом, а сам постоял, дождался Лисова и, лишь убедившись, что нет «хвоста», вернулся домой.

— Ну, товарищи, дела таковы, что надо нам пошевеливаться. Комитет принял решение готовить в городе массовую демонстрацию протеста. А так как полиция получила инструкцию не допускать «беспорядков и бунта», может возникнуть потасовка, а может быть, и очередная расправа. Поэтому демонстрацию решено охранять. Создается группа боевиков-дружинников, которые будут вооружены револьверами и пистолетами. Нужны смелые, лихие парни.

— Мы первые пойдем! — оба ответили вдруг, словно сговорились.

— Хорошо! Я и надеялся на вас. Прикиньте, кого еще можно? В ком вы уверены? Впрочем, есть список, взгляните. — Григорий вынул из конурки, сооруженной в печи, кирпич и достал бумажку.

Оба просмотрели ее.

— Правильно. Все наши, надежные ребята! — сказал Кононов.

— А ты что скажешь, Сергей?

— Я не всех знаю... Те, что распространяли листовки, годятся. В них уверен.

— Хорошо. Еще подумаем... — Григорий взял бумажку, спрятал ее в конурке и снова аккуратно прикрыл кирпичом. Потом прошелся по комнате и сел к столу.

— Завтра вам придется, ребята, «заболеть». Завтра в десять утра вы, да и те, что ездили в Тайгу с листовками, должны быть в казенном лесу. Будем учиться стрелять. Усвоили?

Оба кивнули.

— Вот и хорошо. А сейчас еще одно дело. Двенадцатого, в Татьянин день, в Железнодорожном собрании намечен большой банкет. Соберется вся интеллигенция города.

— Знаем! — чуть не закричал Кононов. — Я приволок полсотни пригласительных билетов.

— Вот молодчина! — радостно воскликнул Григорий. — Это поможет нам туда проникнуть. Надо превратить собрание в митинг протеста. Выступить с речами. Взбудоражить всех. Рассказать о кровавых событиях в Петербурге.

— Но ведь там соберутся господа, — возразил Кононов. — Чего перед свиньями бисер метать?

— Погоди, погоди, Кононов, — остановил его Григорий и нахмурил черные брови. — Ты же читал Ленина «Что делать?».

— Читал... Вместе с Костриковым читали.

— Как ставит вопрос товарищ Ленин?

— Ленин пишет, что надо идти во все классы населения, — заговорил Сергей, — и в качестве агитаторов, и в качестве организаторов.

— Вот, вот, — поддержал Григорий. — Надо и интеллигентов перетягивать на нашу сторону. Вы должны позвать туда ребят с курсов, студентов, рабочую молодежь. Да побольше! Чтобы задать тон. А уж насчет речей — не беспокойтесь. — Григорий подошел к стене, стукнул три раза, и в комнату вошел высокий, крепкий человек с небольшими усиками, с зачесанными назад русыми волосами.

— Знакомьтесь, это Николай Большой! — представил Григорий. — Он и произнесет первую речь.

Николай Большой пожал руки обоим и, кивнув на лежавшие на столе пригласительные билеты, спросил:

— Они?

— Они самые! — подтвердил Григорий.

Тот взял один билет, взглянул.

— Здорово разрисовали.

— Так ведь нынче празднование Татьянина дня совпадает со стопятидесятилетием Московского университета.