«С голодухи, что ли, я почувствовал себя разбитым. Ощущение такое, будто поле перепахал, — все тело гудит...»

Поудобней развалясь, распластавшись, Сергей стал думать о будущем. «Со службой устроилось. Жилье и харч обеспечены. Теперь «трудись — не ленись!» — и все пойдет как по маслу. Кончу курсы, поступлю в институт, получу отсрочку от рекрутчины.

Студент! Какое слово-то гордое! Сколько славных дел числится в истории за студентами...»

Сергей повернулся па бок, сомкнул веки: «А революционер? Слово возвышенное, отважное! Настоящим революционером быть несравнимо почетней и важней, чем студентом. Революционеры борются за счастье и свободу народа! Это самоотверженно и красиво! Это подвиг! Истинные революционеры — все герои! Все! Возьмем того же Степана Халтурина. Его жизнь, его борьба должны стать примером для нашего поколения. А ведь Степан не был студентом. Он был рабочим-революционером. Тогда рождался новый тип революционера. Теперь много таких. Рабочие учатся. Я сам видел молодых рабочих в марксистском кружке. Тот же Кононов! Он же типографский рабочий, а учится на курсах вместе со мной. А у нас, в Уржуме, ссыльный Зоткин? Он простой слесарь.

Чтобы стать настоящим революционером, не обязательно быть студентом. Не обязательно...»

Сергей потянулся, вскочил:

— Не знаю, буду ли я студентом, но революционером буду обязательно!

Как только Сергей Костриков начал работать, у него не стало хватать времени для встреч с Кононовым.

Сергей мог бы иногда почитать кое-что из брошюр после занятий на курсах, но дома это было совершенно невозможно. Никонов стал посматривать на него подозрительно, опасаясь, чтобы Сергей не навлек и на него беду. Держался он как-то отчужденно...

На службе в управе, где каждый человек был на виду, и думать было нельзя об этом. Сергей даже не брал у Осипа ни книжек, ни брошюр. Читать удавалось друзьям только по воскресеньям, до занятий в марксистском кружке, да изредка ночью, когда Костриков оставался у Кононовых.

Так было и в это воскресенье. С занятий марксистского кружка они пришли раньше. Было темно и зябко: от мороза трещали ворота. Пообедав, закрылись в комнате у Осипа. Из тайника в полу извлекли изрядно зачитанную и помятую книжку Ленина «Что делать?». Уселись в углу у печки, поставив лампу на тумбочку.

— Ну что, Осип, начнем все сызнова?

— Мы же не вожди, чтобы вчитываться в каждое слово. Надо усвоить главное.

— Я это главное понял. Еще в Уржуме читал в «Искре» статью Ленина «С чего начать?». Здесь развиваются те же мысли... Не помешает, если перечитаем еще раз. Надо запомнить накрепко.

— Согласен. Читай!

Сергей раскрыл книжку и начал полушепотом:

— «...С каждым годом все больше и больше недовольных, желающих протестовать, готовых оказать посильное содействие борьбе с абсолютизмом, невыносимость которого еще не всеми сознается, но все более широкой массой и все острее ощущается».

— Как это верно. У нас в типографии очень много недовольных.

— А вот слушан дальше: «И в то же время людей нет, потому что нет руководителей, нет политических вождей, нет организаторских талантов».

— Сейчас бы Желябова! — воскликнул Осип.

— И Халтурина! — поддержал Сергей. — Ну, слушай. Тут Ленин как бы про Халтурина пишет.

— Ну-ка, ну-ка, интересно.

— «...Самая первая, самая настоятельная наша обязанность — содействие выработке рабочих-революционеров... Поэтому главное внимание должно быть обращено на то, чтобы поднимать рабочих до революционеров...»

— Это крепко! Это не только про Халтурина, но и про нас, Сережа.

— Да. А вот еще: «Рабочий-революционер для полной подготовки к своему делу тоже должен становиться профессиональным революционером».

— Как же так? Бросать работу?

— Погоди. Поищем, что дальше. Ага, вот: «Сколько-нибудь талантливый и «подающий надежды» агитатор из рабочих не должен работать на фабрике по 11 часов. Мы должны позаботиться о том, чтобы он жил на средства партии, чтобы он умел вовремя перейти на нелегальное положение...»

— Здорово! А что, Сереж, мы бы с тобой могли стать настоящими агитаторами? Настоящими революционерами?

— Могли бы, Осип. Я уверен.

— И я так думаю. А что для этого нужно?

— Так мы же читали в прошлый раз. Разве забыл?

Сергей перевернул несколько страниц.

— Вот, подчеркнуто: «...Идеалом социал-демократа должен быть... народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались... умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать пред всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования...»

— Ну, это не для нас сказано. Народный трибун... убеждения... Скажи, Сереж, у тебя есть убеждения?

— Думаю, что есть.

— Какие, например?

— Да вот... — наморщил лоб Сергей. — Я, например, убежден, что народ зря гибнет на войне. Что пора Николашке и по шапке.

Осип захохотал:

— Так в этом и я убежден.

— Выходит, что мы с тобой убежденные социал-демократы.

— И годимся в агитаторы?

— Нет, в агитаторы едва ли, а в помощники революционерам вполне подходим.

— Ты давно так думаешь, Сергей? — хитровато прищурясь, посмотрел Осип из-под густых бровей.

— Еще с Уржума. Ссыльные мне здорово прочистили башку.

— Хорошо. Давай теперь спать. Завтра-послезавтра я тебя познакомлю с одним человеком.

— Со ссыльным?

— Там увидишь... Давай спать.

Осип поставил лампу на стол, спрятал книжку и стал быстро раздеваться.

Сергей, скинув тужурку и брюки, нырнул под одеяло, сверху набросил шинель.

— Ладно, туши свет. Спокойной ночи.

Хороши в Томске тихие морозные ночи. От луны, от звезд, от снега светло. Все вокруг залито каким-то призрачным, холодящим светом. Даже жутко. Снег вспыхивает крохотными зеленовато-лиловыми мерцающими искрами. Колеи от санных полозьев блестят, как стеклянные. Луна большая, круглая, а вокруг нее матовое морозное, словно из инея, кольцо. Тишина и покой.

Разве где-то далеко пронзительно свистнет паровоз, и опять тихо. Собаки попрятались, зарылись в своих конурах в солому. За квартал слышно, как скрипит снег под валенками.

Осип Кононов и Сергей Костриков шагают на окраину города. Сергей знает, что сегодня должна произойти важная встреча, и мысленно готовит себя к ней. Осип не сказал, кто будет разговаривать с ним, но Сергей догадывается: либо товарищ из центра, либо кто-то из Томского комитета партии. Этот человек представлялся Сергею высоким, могучим, вроде Спруде, только с большой бородой и горящими смелыми глазами, как у Мавромати.

Сергей тронул за рукав Осипа:

— Далеко еще?

— Теперь уж близко! — шепотом отозвался Осип.

Снова молчание да скрип снега.

«Ну, а если великан скажет: «Тебе надо бросить ученье и идти на завод, сделаться агитатором, перейти на нелегальное положение». Что я отвечу? Ведь придется забыть и Веру, и бабушку, и сестер. Смогу ли я отказаться от мечты стать инженером? Ох, это не просто!.. Но ведь от меня потребуют жертв не ради прихоти, а для блага народа. Ради его свободы.

Ради счастья обездоленных. Ведь Степан Халтурин жертвовал жизнью, шел на смерть...»

— Пришли! — прервал его мысли Осип. — Вон видишь в том деревянном доме красный огонек! Это лампадка — условный знак. Нас ждут.

Только тронули калитку — залаяла собака.

— Трезор! — окликнул Осип и бросил к будке корку хлеба. Собака утихла.

На условный стук отозвалась женщина и проводила гостей в еле освещенную прихожую, где они разделись и прошли в горницу, обставленную скромно, но по-городскому. Оба присели к столу. Сергей поглядывал на дверь, дожидаясь сибирского бородатого великана. Но вот дверь отворилась, и вошел небольшой смуглый человек с черными усами и густыми, коротко постриженными волосами.