— Зверушку вам надо завести, котика или собачку, подобрели бы с ней.

— Звери — существа неблагодарные. Хитрые, свирепые, человеконенавистнические.

— Откуда такие выводы?

— Откуда? Да в Харьковском цирке совсем ещё недавно дрессировщик работал. Зверей кормил, поил, шерсть их вонючую расчёсывал. Тяжелая работа, не высыпался. Выходя на арену, споткнулся и упал. Звери накинулись и разорвали его на части. Вдова пошла к директору цирка за утешением, а он ей говорит: «Ваш покойный муж сам виноват. Он в глазах зверей утратил авторитет. Звери такое не прощают». И отказал ей в материальной помощи. Ни копейки не дал. А другой медведь убил дрессировщика, завёл мотоцикл, тот его в своё время обучил на нём кататься, и уехал из цирка в лес. Там мотоцикл на просеке бросил, ошейник снял, и от лесных медведей пойди, отличи, — не опознаешь, не привлечёшь. А у того дети сѝротами остались, да ещё и за угнанный мотоцикл вдове платить пришлось. Кто же они после этого? Зверьё, оно и есть зверьё. Тут тебе всё вместе: и цирк, и изнанка жизни. У Грешнова Васи собака Берта по двору, как бездомная, днём и ночью бегает. Он что, добрее от этого стал? Или кот Лукьян живёт у Павла Терентьевича. Огоньковы вынуждены из-за этого паршивца квартирную дверь всегда держать открытой, — заходи, кому не лень. Добрее от этого сделались?

— Пётр Виленович, скажите определённо, как вы считаете, есть Бог или Бога нет? — спросила Валя.

— Коммунист двумя ногами стоит на атеизме. «Бога нет» — вот его опора и платформа. И это всегда так, что бы он ни говорил. А говорит он, если это настоящий коммунист, всегда неправду. Лжёт даже тогда, когда убеждён, что говорит правду. Такие вот метаморфозы, так сказать, парадоксы.

— Коммунисты сейчас другие, — напомнил Гаврилов своему старшему товарищу. — В Бога верят, но социальную справедливость отстаивают.

— А что нам ещё остается? Наступила эпоха гонений, приходится маскироваться. Смотрел передачу «Пока все дома» с репортёром и конюхом Александром Нездоровым. Он сказал: «Всякое безобразие находит во мне положительный отклик». Я с ним согласен.

— Так у него, значит, «пока не все дома». Это же сознательное служение сатане.

— А что в этом плохого? Ты неосознанно ему служишь, а мы с Нездоровым — осознанно.

— Ты, Пётр Виленович, зарапортовался. Я тебе не верю.

— Серёжа, оглянись по сторонам. Ты становишься похожим на Бурундукова. Про Божий закон скоро начнёшь толковать. А весь мир живёт законом греховным, который диктует «погремушка», что промеж ног у мужика висит. И пока она на месте, то других законов человек знать не захочет. Не нужен Бог человеку, пока у него м..дя есть! Человек так устроен.

Гаврилов ничего не ответил товарищу. Стал одеваться, собираясь уходить. Он хотел найти Таню и извиниться перед ней.

— Куда стопы свои направим? Не к Борис Борисычу ли, нашему печальнику и заступнику? Смотри, не перейди черту, а то…

— Что?

— Будешь, как он, печалиться и заступаться за людей.

— А что в этом плохого?

— Я знаю, зачем ты к нему бежишь. Кинешься в ноги со словами: «Красота её телесная и её похотение влечёт сердце моё. Немощен я, незащищён перед её блудной силой. Она имеет власть надо мной». Угадал? Вижу, что угадал. Ну, беги, беги.

Тем временем заметив из окна своего медцентра журналистку Таню, бритую наголо, неспешно идущую к поликлинике, Мартышкин завистливо сказал:

— Вылитый солдат Джейн в исполнении Деми Мур. С такой бы повалятся в кроватке. Обнимет ножками, полчаса гарантия.

— Как тебе такие мысли в голову приходят? — возмутилась Наталья. — Пятьдесят пять лет дураку, а всё юных девочек ему подавай!

— Душа-то у меня молодая, — взмолился Валентин Валентинович.

— Не верю, — забрав сумки и прощаясь, сказала Грешнова, отпросившаяся с работы пораньше.

1

Покормив деда Петра, Ваня забежал к Аникуше, накормил и её. Вернувшись домой, услышал от матушки следующее:

— Уж если так получилось, надо жениться.

— Не понял? — попросил уточнения Иван Данилович.

Юлия Петровна передала содержание телефонного разговора.

Покраснев и ничего на это не ответив, Иван Данилович позвонил Василию и напомнил про долг в триста долларов.

— Я всё помню, — сказал брат. — Заходи и получай.

Уходя из дома, Ваня непроизвольно громко хлопнул дверью. Перед тем, как направиться к Василию, он забежал в комиссионный и подробно рассказал Боре Бахусову, на что потратил семьсот «зелёных». Сказал, что если тот хочет получить оставшиеся триста, пусть помалкивает. Видя перевозбуждённое состояние друга, Борис послушно закивал головой.

Иван Данилович побежал к брату. Дверь открыла Олеся. У Вани с племянницей была общая игра. При встрече он протягивал руку ладонью вверх и говорил: «Данке шон». Она, приговаривая «Битте шон» по-товарищески хлопала по его ладони своей рукой. Когда у играющих было хорошее настроение, всё это говорилось и делалось громогласно и с артистизмом. Когда настроения не было, то похлопывание сопровождалось молчанием. Ладонь об ладонь, — и всё тебе приветствие. Так было и на этот раз. Ваня протянул руку, Олеся молча шлёпнула по ней и пропустила дядю в квартиру.

Иван Данилович разулся и проследовал в большую комнату, где во всю громкость работал телевизор, который никто не смотрел. Наталья стояла у окна, скрестив руки на груди, уставив взор куда-то вдаль. Василий сидел за столом, был пьян, но несмотря не это, наливал себе пива в кружку.

— О! Ванюша пожаловал, кукла резиновая! Проходи, садись, — сказал Василий Данилович фальшивым голосом.

— Я брат твой родной, а не кукла резиновая, — ответил Иван Данилович назидательно, как это подчас делала их мама, Юлия Петровна, уставшая от выходок «нерадивых сыновей».

Наталья захохотала и повернулась к гостю. Василий смутился и взяв пульт, выключил телевизор. Оказалось, он был не столько пьян, сколько притворялся пьяным.

— Так его, Иван Данилович! Сразу протрезвел, — сказала Наталья, — а то никакой управы нет.

— Ваня, извини. О! Наташка, смотри, опять что-то записывает. Ты что там пишешь в свой блокнот? Крамольные мысли о судьбах России? Призыв к мятежу?

— Донос на такого болтуна, как ты.

— Стыдись. Не любят тех, кто доносы пишет.

— А насмешников?

— Я всё больше шутки ради, без злого умысла.

— Поверил, что донос пишу?

— С нашей-то историей. Да и с теми, кто грамоте обучен надо всегда быть начеку. Пугалом огородным сделаешь, внуки-правнуки смеяться будут. Правильно я говорю?

— С меня станется. Ты триста долларов обещал вернуть, так я за ними.

— Погоди ты… Сразу о долларах. Никуда они не денутся. Мать пожаловалась, что ты в очередной раз из дома ушёл, хлопнув дверью. Поведаешь причину или тайна сия..?

— Никаких тайн, работать надо, книгу писать. Ты вот живешь, хуже скота бессловесного и доволен, а я так жить не хочу.

— Тебя послушать, все те, кто книгу не пишут, живут неправильно. И потом, что значит «хуже скота»? Это как?

— Пьёшь, лжешь, чужой век заедаешь.

— Чем же это плохо? — попробовал Вася отшутиться.

— Всё же человеком в этот мир пришёл. А если так, то не должен жить, как животное. По крайней мере, не должен быть этим доволен. Твоё сознание человеческое должно напоминать тебе о мировой гармонии, в которой ты участвуешь. Страдать от скотской жизни ты обязан, если всё ещё человек. В аду у чертей будешь жариться на сковородке.

— С какой это стати? Черти праведников ненавидят, их жарить должны. Мне, как соратнику, водки нальют.

— Видишь, Ванечка, с каким монстром живу, — кокетливым тоном сказала Наталья и, подойдя, разворошила Ивану Даниловичу причёску.

— Не забывайся, — крикнул Василий. — Он хоть и мальчишка для тебя, но уже забрюхатил одну. Мать звонила, плакала.

— И тебе уже успела сказать? — растерянно спросил Ваня.