Супертяж был бессменным охранником ковчежца и устал. Это был простой парень, из тех, кто за веру православную не задумываясь, жизнь отдаст. Но при том при всём от церковной жизни человек далекий. У каждого мужчины, прикладывающегося к мощам, он спрашивал сигаретку. А так как никто не давал закурить, то не надеясь на силу слова, «боксёр» подкреплял просьбу мимикой и характерным жестом — «курил» двумя пальцами невидимую сигарету. Изо всех сил охранник демонстрировал, что нуждается в перекуре. Но не находил сочувствия. На его лице так и читалось: «Что же это делается, православные?». Он не мог взять в толк, почему его никто не угощает сигареткой?

«Так и есть», — решил Юра. — «Я хоть и по-доброму, но посмеялся в душе над ним. За это пришла расплата. Он явился ко мне во сне и проучил».

Во входную дверь смело, по-хозяйски позвонили, и в замке сразу же заворочался ключ.

«Вдруг дочка?» — мелькнула слабая надежда.

Но в прихожей стояли два красивых молодых человека в светлых дорогих костюмах и приветливо смотрели на него.

— Стаканы найдутся? — спросил тот, что был пониже ростом и покоренастее.

— Проходите на кухню. В буфете, — предложил Грешнов, всё ещё не желая верить в очевидное.

Собственно, удивляться было нечему. Новые хозяева должны были вселиться в квартиру ещё год назад, но не объявлялись. И Грешнов свыкся с мыслью, что авось, и совсем не придут. Бывают же чудеса. Не случилось.

Познакомились. Тот, что был ростом повыше, сухощавый, представился Александром Дроздовым, а коренастый, пригласивший к выпивке, Сашей Сушко.

Оправдываясь за беспорядок, царивший повсюду, Георгий заметил:

— Ждал вас год назад.

— А мы ждали отпуска, — парировали новые хозяева. — Мы же трудимся за рубежом. Так просто не сорвёшься, не вырвешься. Всё строго по графику.

Пока пили первую-вторую, разговор не клеился. Не помогали даже весёлые анекдоты, которыми щедро делились пришедшие. Грешнов нервничал, и это чувствовалось.

«Да. Привыкает человек к жилью, — думал Юра. — Сейчас, кажется, полжизни бы отдал, чтобы оставили меня в этой квартире. Старею. Не думал, что будет так тяжело расставаться с этой грязной берлогой».

— Ты чего это, Георгий, весь в шрамах? Весь резанный-перерезанный, — мягко, по-родственному поинтересовался Саня.

Юра сидел на кухне в одних трусах, видимо, новых хозяев это смущало.

Окинув взглядом грудь, живот, руки и ноги, Грешнов тихо ответил:

— Издержки профессии. Жена вам обо мне не говорила? Я — разведчик.

— И мы разведчики, но таких росписей у нас на теле нет.

— Так я же военный, а вы, наверно, штатские. Служба службе рознь. Кого вам в Австрии резать? Разве что штрудель. Ваше оружие — обаяние да коньячок.

— Ты, Гоша, не разведчик. Ты — контрразведчик. Сразу определил, откуда мы прибыли. Знаешь, как говорят, когда хотят подковырнуть? К примеру, льстит тебе неприятный человек, обнимает, объясняется в любви: «Я бы с тобой пошел в разведку». А ты ему на это отвечаешь: « А я бы с тобой в контрразведку».

Молодые люди в светлых костюмах заразительно рассмеялись. От них веяло доброжелательностью и любовью. Алкоголь всё же делал своё дело. Когда водка закончилась, стали пить виски.

В коридоре раздался неприятный звук. Это завизжала «болгарка». Пришедшие вслед за ребятами рабочие, не теряя времени, снимали старую и устанавливали новую железную дверь.

Александр Дроздов с убеждением в голосе сказал:

— Георгий, не спорь. Тебе нужны деньги. — И вместе со словами полез в карман. То же самое сделал и его товарищ.

— Нет-нет. Спасибо, — благодарил отставной майор. — Приму душ, если разрешите и пойду.

— О чём ты говоришь? Живи, сколько хочешь, — радушно и чистосердечно почти в один голос сказали ребята, насильно вкладывая ему в руки зеленые американские бумажки.

Скорее всего, они так не думали, но предложили искренно, от всей души, так, что хотелось верить.

«Профессионалы. Не зря свой хлеб едят», — думал Грешнов, стоя под холодными струями воды.

Когда он вернулся на кухню, «профессионалы» беседовали о Великой Отечественной. О советских военных начальниках. Юра присел на табурет и стал слушать.

— А Рокоссовского за что арестовали? — спрашивал Саня.

— По обвинению в связях с польской и японской разведками. Тридцать седьмой год.

— Было за что?

— Стал жертвой ложных показаний. Тухачевский оговорил комкора Кутикова, тот ложно показал на комкора второго ранга Великанова. А тот уже на Рокоссовского. Такая вот чехарда была. Начальник разведотдела Забайкальского военного округа дал показания, что Рокоссовский в тридцать втором году встречался с начальником японской военной миссии в Харбине. И в августе месяце тридцать седьмого, в городе Ленинграде, Константина Константиновича арестовали. Пытали два с половиной года. Выбили зубы. Сломали не то шесть, не то девять ребер. Молотком перебили все пальцы на ногах. На ложный расстрел два раза выводили, к стенке ставили.

Был такой начальник Ленинградского УНКВД по фамилии Заковский. Он Рокоссовского лично пытал.

— А как же Михаил Кольцов? Он писал, что Рокоссовский всё это время находился в Испании под псевдонимом Мигель Мартинес.

— Это ложь. В марте сорокового, по ходатайству Тимошенко, Рокоссовского реабилитировали, восстановили в правах, в партии, в должности. Поехал той же весной в Сочи с семьей. В том же сороковом получил погоны генерал-майора. Вернули место командира в своём пятом кавалеристском корпусе. Вот так. Два или три суда было. Все это время он проторчал во внутренней тюрьме на Шпалерной. И вот, двадцать второго марта тысяча девятьсот сорокового года восстановили во всех правах. Впрочем, об этом я уже говорил.

— А что этот садист? Должно быть. Тоже до высоких чинов дослужился?

— Тот, что будущего маршала пытал? Заковский Леонид Михайлович. Настоящее имя — Штубис Генрих Эрнестович.

— Немец?

— Латыш.

— Какими глазами он, гад, потом на Рокоссовского смотрел?

— А не смотрел.

— Стыдно было? Совесть мучила?

— Об этом ничего не известно. В апреле тысяча девятьсот тридцать восьмого года его уволили из НКВД, исключили из партии, арестовали.

— Так ему и надо.

— Разумеется, все это проходило в обратном порядке. Арест, исключение и так далее. Он был обвинен в создании латышской контрреволюционной организации в НКВД. А также в шпионаже в пользу Германии, Польши, Англии. Расстрелян двадцать девятого августа тысяча девятьсот тридцать восьмого года. По приговору ВКВС на Коммунарке.

— Вот это да! Вот это судьбы!

— Времечко ещё то было. С легким паром, Георгий.

— Спасибо, — поблагодарил Грешнов и за деньги, и за «легкий пар», потрясенный услышанным не менее Сани.

Коренастый Сушко не унимался:

— Так ты скажи мне определённо, кто командовал Первым Белорусским? Рокоссовский или Жуков?

— С Первым Белорусским такая же неразбериха была. Образован был двадцать четвертого февраля сорок четвёртого года. А пятого апреля того же года — упразднён. И через одиннадцать дней, пятнадцатого апреля, восстановлен и просуществовал до конца войны. В его состав входили: третья, десятая, сорок восьмая, пятидесятая, шестьдесят первая, шестьдесят пятая и шестнадцатая воздушная армии. Сначала фронтом командовал генерал армии Рокоссовский. С июня сорок четвёртого — уже маршал Рокоссовский. И командовал он по ноябрь сорок четвертого. С ноября, до конца войны фронтом командовал маршал Жуков. Теперь понятно?

— В общих чертах.

— Молодец. Чтобы Георгий не томился, давай на посошок с ним выпьем.

«Вот тебе и живи, сколько хочешь», — поднимая стаканчик, думал Юра, — «молодцы!».

Грешнов и предположить не мог, насколько болезненным будет расставание с квартирой, в которой жил все последние годы. Но не ползать же на коленях. Умоляй, не умоляй, всё равно, не оставят. Судьбу антикварной мебели и других оставшихся вещей Юра всецело вручил на рассмотрение новых хозяев. С собой, уходя, взял только документы. Отправился к матушке, так сказать, налегке.