С первого на второе сентября Иван Данилович Грешнов ночевал в квартире у матушки. Юлия Петровна сказала, что с ней случился микроинсульт, и на «всякий случай» нужен рядом близкий человек.

Проснувшись утром в половине пятого, Иван Данилович надел спортивную одежду и побежал на берег Москвы-реки. Его друг Борис Бахусов, топивший на берегу баню для Льва Львовича, обещал его дождаться и даже поучаствовать в совместном заплыве.

Оставим Грешнова, грудью рассекающего прохладный утренний воздух в ускоренном беге, и перенесёмся на правый берег реки Москвы.

Из рубленной бани вышел Лев Львович Ласкин с голым торсом, в белоснежном махровом полотенце на бёдрах. Следом за ним выбежал Борис Бахусов, одетый в джинсы, майку, кроссовки, с наушниками в ушах. Бахусов держал в руках тяжёлую сумку, набитую закуской и выпивкой.

— Спасибо, Борис Валерьевич, — сказал Лёва. — Вовремя тапки подавал, своевременно бутылки открывал.

— Пойду, — прервал насмешливую речь Борис. — Хоть на часок забудусь сном перед постылой работой.

— Не кривляйся, это ж моя личная просьба. Мне в магазине нужны глаза. Трудись честно, присматривайся, набирайся опыта.

— Грузчиком — опыта?

— Сначала, — грузчиком, затем — продавцом, а там, не за горами, — прием товара у населения. И прочие радужные перспективы.

— Разве что перспективы.

— В молодости хочется сразу всего. Всех женщин, всего золота, всей власти, всей славы.

— А что в этом плохого?

— Силёнок на всё не хватает, — ломается человек.

— Конечно, не хватит, — согласился Бахусов, — спортом-то не занимаюсь. Вместо штанги с гирями тапки поднимаю, да бутылки разливаю.

— А ты находи время и штанги поднимать, и баб охаживать.

— Не мечтаю я о бабах, да и о золоте со славой.

— Да-а? — недоверчиво спросил Лев Львович. — А о чём ты мечтаешь?

Ласкин спросил и улыбнулся, вспомнив, что именно этот вопрос задаёт всем Василий Грешнов по прозвищу Шалопут. Смысл его улыбки был ясен Борису. Бахусов улыбнулся в ответ, но в миг посерьёзнев, ответил:

— О святости мечтаю.

— Что-о? Тебе не идёт мечтать о святости, оставь это Ивану Данилычу.

— Это его мечта. Он со мной поделился по дружбе, — засмеявшись, сказал Борис.

— Получается, у тебя и мечты своей нет.

— Почему сразу «нет». Есть.

— Но не скажу?

— Скажу.

— Но не тебе?

— Банкиром хочу стать, — тяжело вздохнув, признался Бахусов.

— Это — честнее. Догадывался. Так вот. Чтобы когда-нибудь стать банкиром, тебе в данный момент надо трудиться грузчиком.

— А я что, — не работаю?

— Без усердия. Жалуются на тебя.

Борис покраснел, но ничего не ответил.

— Что за музыку слушаешь? — поинтересовался Ласкин.

— Лекции профессора богословия Осипова.

— Всё-таки нет у тебя своей мечты. Что профессор говорит?

— Про христианское понимание свободы.

— Интересно. Расскажи.

— Критерием христианского понимания свободы является принцип, по которому можно оценивать все явления окружающей жизни.

— Что это за критерий?

— Способствуют ли дела, законы, фильмы, книги, — воспитанию любви в человеке? Если «да», — хороши, если «нет», — плохи. вот, собственно, и весь принцип.

— Что ещё говорит?

— Любовь — это жизнь, а отсутствие любви — смерть.

— Поразительно.

— Что?

— Слушал я Алексея Ильича часами, дни и ночи напролет, и не мог понять ни слова из того, что он говорил. Всё, вроде, правильно, речь чистая, как вода в ручье журчит, но усвоить, напиться этой живой водой — не мог. Пока слушаю, — со всем соглашаюсь, а перестаю слушать, — ничего вспомнить не могу и ощущение такое, что ничего не понял. А ты — человек без веры, по молодости лет смеющийся над Спасителем, в двух словах пересказал услышанное, и до меня всё дошло. Уяснил. Просто чудо какое-то.

Лев Львович усмехнулся своим мыслям и спросил:

— Значит, по словам Осипова, первым в рай вошёл разбойник?

Подумав и вспомнив, Бахусов подтвердил с уточнением:

— Да. РРаскаявшийся.

— Значит, и у нас шанс остаётся. Отчего же не Иоанн Креститель?

— Не знаю. Осипов говорит, разбойник, осознавший мерзость жизни своей, искренне покаявшийся, не надеющийся на спасение. Это — главное.

— Повисишь на кресте, осознаешь.

— Другой, что слева от Христа висел, не осознал же. Смеялся.

— Да, тот, что слева, — не осознал, не покаялся. И в мою голову, признаюсь, это как-то не вмещается. Объясни мне, Боря, зачем нужны разбойники в раю? Получается, грабь, убивай, покаялся, — и в рай? Как-то это нечестно.

— Я другого боюсь. Конца света.

— Ты серьезно? Не бойся, конца света не будет.

— А если США ракету запустят ради своего безоблачного будущего?

— Нет у США будущего. Да и ракеты нет. Америка на самом деле беззащитна. Это её величайшая тайна. Дело в том, что они сделали ставку на твердотопливные носители, но они оказались ненадежными, не оправдали себя. И поэтому их сняли с производства, а новых нет. Старые ракеты пришли в негодность, потому что время идёт, всё стареет, и ракеты — не исключение. На данный момент нет у них ракет. Ты думаешь, почему они стараются быть на виду, демонстрировать мощь, силу? Кричат: не подходите к нам. Всё потому, что если кто-то подойдёт поближе, то по неприятному запаху страха поймёт, в чём дело. И тогда им конец. Они этого очень боятся.

— Зачем же вы им служите?

— Планида у меня такая. Служил коммунистам, когда они уже смердели, теперь вот — американцам.

— Кто следующий на очереди?

— Поживём, — увидим.

— А что касается Вани, — процедил сквозь зубы Бахусов, — то он такой же, как мы.

— Нет, Боря, он другой, — убеждённо сказал Лев Львович и было непонятно, хорошо это или плохо в глазах Ласкина. — Ну что стоишь, беги. Скоро на работу.

Бахусов, сгибаясь под тяжестью сумки, засеменил по тропинке в строну изломанной крутой лестницы, ведущей на гору.

— Он другой, — повторил Лев Львович и направился к бане, от которой, провожая Бахусова, отошёл метров на двадцать.

У бани на лавочке сидел Олег Шептунков, молодой человек тридцати лет, со своей неизменной спутницей, старой макакой Басей. Несмотря на ясное солнечное утро, ни Олег, ни Бася как следует, ещё не проснулись.

Шептунков в детстве переболел менингитом, работал официантом в ресторане «Корабль». Последние два года, купив старую макаку, подрабатывал ещё и фотографом.

На той самой горе, на которую по крутой изломанной лестнице поднимался Борис, окружённое ивами, находилось искусственное озеро, вырытое ещё при Нарышкиных. Вокруг озера в выходные дни катали детей на ослике и там же фотографировались с макакой на руках. Разумеется, всё это делалось за деньги. Когда у озера не было детей, Шептунков спускался к реке, ходил вдоль по набережной и выкрикивал: «Обезьянка Бася пришла! Кто забыл сфотографироваться?». Лето, как правило, он проводил с обезьяной в Судаке, там заработки были повыше. Но в этом году, по причине недомогания, остался в Москве.

На лавке у бани Олег сидел очень грустный, а сидящая с ним рядом Бася, наряженная в матроску, положила не его ногу свою лапку и смотрела на хозяина ободряюще. Взгляд обезьянки, и весь её вид как бы говорили: «Не переживай, всё будет хорошо! Прорвёмся!».

Лев Львович парился в бане не один, а с польской красавицей Вандой. И Шептунков был вызван для того, чтобы запечатлеть её нагие прелести Ласкину на добрую память.

Лев Львович жестом пригласил Шептункова с Басей в предбанник. На присутствие Баси настоял особо.

Через минуту раздался истошный женский крик, Ванда громко ругалась по-польски. Из приоткрытой двери предбанника выскочила обезьянка в матроске и, сломя голову, побежала прятаться в ближайшие заросли кустарника.

Следом за нею, ругаясь по-русски, выбежал её хозяин. Через какое-то время, не торопясь, в дверях показался Ласкин.