Так что было Угаровой за что благодарить Бунтова, но беседуя с Борей Бахусовым, она предпочла об этом не вспоминать.

И долго продолжался у Бориса и Зины букетно-конфетный период, целый год. После годовщины смерти Юрка Дерезы их взаимоотношения перешли в новую, «взрослую» фазу.

Зинаида Богдановна с Борисом пошли на обед, зашли в ближайший к магазину подъезд и стали целоваться. Их спугнула Анна Тихоновна Огонькова, торопившаяся в Храм на вечернюю службу. Влюблённые поднялись на третий этаж и тут только вспомнили, что в вечно открытой квартире Огоньковых никого нет. Павел Терентьевич днюет и ночует в гараже, супруга в церковь поехала.

Квартира не запиралась по той причине, что кот Лукьян, он же «старик Огоньков», ходил как рейсовый автобус, — то в гараж, то домой. Если дверь в квартиру была закрыта, начинал кричать на весь подъезд.

Бахусов с Угаровой долго не думая, вошли в квартиру и устроились на кровати стариков.

Оглаживая кота Лукьяна, Зина громким нервным голосом говорила, обращаясь к урчащему мурлыке:

— Старик Огоньков, я знаю, что ты хочешь. Но я тебе не дам.

Встречая кота Лукьяна на улице, Угарова давала ему хвост от селёдки, остававшийся от обеда. И это вошло в привычку и у кота, и у неё.

Бахусов принялся расстёгивать Зине пуговицы на джинсовом платье, которые располагались спереди. Угарова не противилась. У Бориса задрожали руки и стала кружиться голова.

— Постой! — взмолилась Зина. — Дай я сама сниму платье, ты его порвёшь. Седой, что ты делаешь?

А дальше — возня, характѐрные протяжные стоны, которые нельзя ни с чем спутать, безумные вопли, бесстыдные и несдержанные.

Соседи Огоньковых негодовали. Их дети, вернувшиеся из школы, с нездоровым любопытством интересовались: «Что это? Собака воет? Или душат человека?». Родители краснели, что-то лепетали в ответ, толком не объясняя происхождение непонятных звуков.

Вакханалия продолжалась целую бесконечность.

Выйдя из квартиры, Борис и Зина столкнулись нос к носу с поднимавшимся к себе Павлом Терентьевичем. На Бахусова Огоньков внимания не обратил, а Зину заметил и «на минутку» пригласил её к себе. Угарова приняла приглашение и вернулась в квартиру Огоньковых, которую только что оставила.

Павел Терентьевич вручил ей два букета белых хризантем и попросил передать один из них Нине Начинкиной в качестве извинения за своё неприличное поведение на поминках.

Сияющий и взволнованный Огоньков провожая Угарову, вышел на лестничную площадку, где их встретили разъяренные соседи.

— Да всё было нормально, хорошо, — говорила Угарова, имея в виду поведение Павла Терентьевича на поминках у подруги. — Я побегу?

— Ещё минутку, — остановил Зину, восхищённый её женской красотой Огоньков. — Какая ты сегодня хорошенькая! Дай-ка я тебя на прощание поцелую.

И сладко поцеловал. Зина смеялась звонким счастливым смехом, в котором не было притворства. Счастье насладившейся женщины разливалось по подъезду.

Когда Огоньков остался один, сосед, у которого сдали нервы, пригрозил.

— Да что же это такое! Я обо всём расскажу Анне Тихоновне.

— О чём расскажешь? — не понял Павел Терентьевич, всё ещё находясь в приподнятом настроении.

— О вашем безнравственном поведении. Соседи не обязаны быть соучастниками старческого безумия. Хотите в восемьдесят лет сходить с ума, делайте это без свидетелей.

— Мы напишем заявление участковому. У нас дети растут, — пригрозила соседка.

— Пишите кому хотите, сообщайте хоть самому президенту, — отрезал Огоньков, уверенный в своей правоте.

3

Утром следующего дня в квартиру, где проживали Бунтов с Угаровой, в комнату Дубровиных заявилась Таня Будильник. «Сверкнула» на кухне перед Гришей своими прелестями, и Бунтов, ощутив прилив мужской силы, побежал к дремавшей ещё жене.

Чувствуя, что к ней за спину пробирается постылый супруг, Зина продолжала думать о Боре Бахусове, который ей только что снился. Но то, что она вскоре ощутила, не могло было быть принадлежностью её мужа. Это мог быть только «Седой». Она отдалась любимому всем телом и душой, и в экстазе стала громко и неистово шептать:

— Седой, что ты со мной делаешь! Да, Боря, да!

Бунтов в этот момент мысленно находился далеко, и до него слова жены долетали, как еле различимые крики чаек с противоположного берега широкой реки. Он не воспринимал их всерьёз и лишь отвалившись от чуждого ему тела, как насосавшаяся крови пиявка, какое-то время спустя усмехнулся тому факту, что жена его, оказывается, втайне мечтает о Ельцине.

1

Официант Олег Шептунков был не только одноклассником Нины Начинкиной, но и добровольным её шпионом., Позвонив ни свет ни заря, он сообщил ей неприятную новость. Василий, которого на руках вынесли из ресторана младший брат Иван и Гена Гамаюн, проспавшись, буквально через час вернулся вновь в «Корабль». Пил с кинорежиссёром, целовался на мойке с бабой Пашей, после чего заперся с ней в туалете. Затем они втроём, — Василий, режиссёр и баба Паша, — взяв такси, поехали на Мосфильм.

— Вроде как на пробы, — сказал официант. — Будут бабу Пашу наряжать и смотреть, подходит ли она на роль Елизаветы Второй Английской.

Нина поблагодарила одноклассника, положила трубку и тихо пропела: «Он нашёл и я нашла, борьба за качество пошла».

Скверно на душе в то осеннее утро третьего сентября было не только у Начинкиной. Михаилу Каракозову не спалось на новом диване «клик-кляк» и он вышел на улицу подышать свежим воздухом.

Гуляя по двору, Миша встретил Игната Огонькова, известного по прозвищу Могильщик, оставившего свой пост ночного сторожа в магазине и шагавшего к дядьке в гараж за деньгами. Игнат не стал сообщать Каракозову, кто умер накануне. Видя плачевное состояние собеседника, он предложил ему зайти к Начинкиной.

— Она хлебосольная, жизнерадостная, всем всегда рада, — уговаривал Игнат. — Все мы себя насилуем. Это и барьеры придуманные, и запреты. То не так, это не эдак. Неловко, неудобно. Что люди подумают? Как в глаза им смотреть? Согласись, каждый в себе что-то подавляет. Потом ещё эти бесконечные неприятности. Думаешь, пройдут, а они не проходят, накапливаются. А приходишь к Нине, и вся темнота остаётся за дверью. Какая бы ужасная жизнь была, если бы не такие люди! А я ведь по природе из робкого десятка. Привык к сдержанности, а это — несвобода. А с Ниной я — орёл, мне не надо притворяться. С ней всё ясно и просто. Для этого надо иметь женскую мудрость, понимание высших взаимных связей всего сущего. Это я для тебя по учёному загнул, чтобы ты понял. Она мне так и сказала: «Игнаша, мне не важно какую справку тебе выдали врачи. Работай ночным сторожем и ничего не бойся». И я не боюсь, а раньше боялся.

Огоньков подумал, что бы ещё сказать и добавил:

— По натуре я человек консервативный и не хочу педалировать устоявшуюся жизнь. Не желаю учиться новому. А если по совести, — боюсь стать жертвой собственного упрямства и собственной же органичности.

— Ограниченности, — машинально поправил Миша.

— Намерения-то у меня благие, — продолжал Игнат, не обращая внимания на поправку, — но сам я далёк от благости. Всё равно приходишь рано или поздно к сознанию того, что надо радоваться каждому прожитому дню и делать добро.

— Что ты говоришь? — очнулся от тяжких дум Каракозов.

— А что я говорю? — испугался Огоньков. — Я ничего не говорю. Я не могу проиграть. На моей стороне закон исторического развития, который гласит: «Всем надо перебираться в картонные дома, потому что механизм революции снова запущен». А ты к Нине ступай, не мёрзни.

Игнат не столько убедил, сколько направил. Каракозов, как сомнамбула, поплёлся к Начинкиной.

Нина, как никогда, обрадовалась раннему гостю и быстро сориентировалась. Зная Мишину историю, извещённая об измене Василия, она аккуратно, можно сказать, деликатно, гостя раздела, в постель уложила и обласкала. Всю интимную «работу» за него сделала, а он лишь на мгновение выходя из забытья, бормотал ей обрывочные фразы, мало что говорящие хозяйке дома.