— Очень интересное сравнение.

— Надо в конце концов что-то делать.

— А что делать несовершеннолетней?

— Да с ней-то всё просто. Либо зад ребёнку подтереть, либо отдать дитё тому, кто способен это сделать. Я о тебе говорю. Что толку кричать: «Мне нужна свобода!». Это не выход. Те же коммунисты, над которыми ты смеёшься, этим дураков и подкупили.

— И погубили, — подытожил Гамаюн. — Слушай, ты умнеешь на глазах. Женился я на пленительной дурочке, надеясь в её глазах выглядеть умным. А в результате сам остался в дураках. Пойду, приму горизонтальное положение. Глядишь, приснится статуя Свободы или окончательное решение этого проклятого вопроса: «Зад подтереть или… Или?».

Геннадий выпил рюмку коньяка и лёг спать.

Проснулся ночью. Встал, пощёлкал выключателем. В квартире не было света. Кое-как помылся, на ощупь надел стоптанные ботинки, которые не помнил, чтобы носил и сносил до такого безобразного состояния. Накинул на себя простынь и спустился на улицу. Зачем? Он этого и сам себе не мог объяснить. Вместо знакомого дворика он чудесным образом оказался на площади, со всех сторон освещённой мощными прожекторами. В центре площади стоял памятник.

— О! — удивился Геннадий. — Пока пил, площадь появилась, и даже памятник успели водрузить. Сейчас это быстро делается. Не мне ли от благодарных современников?

Он подошёл поближе к монументу и ахнул. Неуправляемые кишечные спазмы заставили его скорчиться, но всё, на его счастье, обошлось благополучно.

Гамаюн глазам своим не верил. Прямо перед ним стоял памятник не кому-нибудь, а серийному убийце.

«Это сон», — мысленно обрадовался Генка.- «Но от этого не легче. Страшно так же, как наяву. И даже ещё страшнее. Сейчас много таких книжонок в стиле „фэнтэзи“. Я — попаданец, нахожусь в чужом мире. Но при таких монументах, в этом мире, мне и минуты не прожить».

Гамаюн почувствовал, как задрожало не только тело, но и всё его существо.

«Господи всемогущий, что же это делается?» — взмолился Генка. — «Спаси и сохрани неразумного раба твоего, не дай погибнуть без покаяния в чужой земле».

Сомнений быть не могло. Это был памятник маньяку Чикатило, воспитателю профтехучилища, работавшего на Ростовском электровозоремонтном заводе. По приговору суда расстрелянного в девяносто четвертом году в Новочеркасске. Вся страна следила за процессом. Обознаться было нельзя.

«Коммунисты у нас тоже стремились всех разбойников мира сделать героями, представить борцами за свободу. Но всему же есть мера. Не до такой же степени извращаться. Как же они тут живут с подобными примерами для юношества?».

От сквозняка и прохлады, а пуще от созерцания подобного памятника, Гамаюна била крупная дрожь. Он попытался просить защиты у Бога, но ни одной молитвы припомнить не смог.

«Пропаду я здесь, как гусеница, попавшая под каблук прохожего», — внутренне заплакал Генка. — «Съедят заживо, но перед этим поиздеваются. А главное, никак от этого не защититься. Уж коли такие памятники у людей, то тут у них — всё. Полный комплект. И человечина на прилавках магазинов, и сожительство со скотом бессловесным, и кровосмешение, и принудительное принятие лекарств от здравомыслия. Пропаду! Нет мне выхода. Фантазёры современные про такое не пишут. Спокойнее про вымышленное средневековье, про крокодилов с крыльями. Чего же они медлят? Быстрее бы уже схватили. Хоть какая-то наступила бы определённость. А может быть, они получают наслаждение, наблюдая за мной со стороны? За страхом моим. Будь проклят ты, человек, придумавший и оправдавший все мерзости. Свобода, равенство, братство, — конфета на все времена. Слопаешь, — мало не покажется. Не жилось Адаму с Богом в райском саду. Нужно было свой нос куда-то сунуть. Вот и сунул. А мы — расхлёбывай. Неужели же это — будущее человечества, тот самый рай земной? Кто-то же должен всем этим управлять? А хуже всего то, что проснуться не получается. Вот ведь жалкий человек. Знаю, что это — сон, а убить себя, чтобы прекратить страдания и проснуться, боюсь. Страшно. А что как это — реальность, а не сон никакой?».

Гамаюн побрёл куда глаза глядели, в сторону от освещённой площади. Продравшись через кустарник, заметил сооружение, похожее на ларёк. Неопрятно одетые люди стояли за круглыми столиками и ели из алюминиевых мисок деревянными ложками какое-то зелёное месиво.

«Должно быть, эта „каша“ без вкуса и запаха».

Гамаюн подошёл к скамейке с облупленной краской под ржавым металлическим навесом, в трёх метрах от которой проходили рельсы.

«А это, судя по всему, остановка».

— Где здесь ближайшая станция метро? — спросил Геннадий у невзрачных людей, находящихся на остановке.

На него посмотрели непонимающими взглядами, никто ему не ответил.

Вместе со всеми Гамаюн сел в подошедший транспорт, похожий на вагон трамвая, в котором отсутствовали двери, а сиденья были деревянными, обшарпанными. Ехал этот «трамвай» медленно и дребезжал, казалось, сам по себе, без всяких видимых причин.

— Человечину едим, чтобы не болеть, — словно прочитав его мысли, сказал сидящий напротив сухощавый человек в выцветшем заношенном тренировочном костюме синего цвета из хлопчатобумажного материала. — А чтобы не возникало отторжения, принимаем сильнодействующие дорогостоящие лекарства. Власти заботятся о нас. Напишите обо всём этом.

— Об этом нельзя писать, — краснея, ответил Гамаюн. — И всё вам врут ваши власти. Можно не есть человечину и жить без болезней.

От того, что он, не таясь, стал говорить незнакомому человеку откровенные вещи, на Генку опять напал животный страх. Собеседник заметил это и успокоил его.

— Не бойтесь, никто здесь с вами ничего не сделает. Вы считаете себя «попаданцем»? Думаете, что попали в чужой, неведомый вам мир? Это не так. На самом деле это ваш мир, здесь всё создано вами.

— Не может этого быть, — не зная, радоваться услышанному или горевать, выдавил из себя Гамаюн.

— Это так, — подтвердил собеседник и стал на глазах исчезать.

Геннадий проснулся и тут же вспомнил сухощавого человечка в заношенном тренировочном костюме и его слова: «Это — ваш мир».

Со двора доносился громкий голос Бори Бахусова, спорившего с кем-то.

— Одними добродетелями не проживёшь, надо и в ад временами заглядывать, — убеждал кого-то «Седой».

«Значит, я у матери», — сообразил Гамаюн, и ему стало легче. — «С кем же он беседует на такие темы? Скорее всего, с Ваней Грешновым. Не знает, о чём говорит».

Вспомнив сон, Геннадий перекрестился.

«Оказывается, приснился не только ужасный мир с невозможным памятником, но и поминки кота Лукьяна. Адушкин на этих поминках красноречием блистал. И жена во сне всё умные вещи говорила. А вчера выгнала вон, ругаясь последними словами», — удивляясь своим грёзам, думал Гамаюн.

Он встал с постели, отыскал матушкин молитвослов и положил понадобившуюся вдруг книгу во внутренний карман своего пиджака. Сделал это, чтобы уходя из родительского дома не забыть захватить её с собой.

1

Утром четвёртого сентября Василий нарядился в форму полковника милиции. Не заходя в подвал, он направился в сторону районной поликлиники, что старался проделывать каждое утро, контролируя наличие супруги на рабочем месте.

Заметив у крыльца Мартышкина, тушившего сигарету и собиравшегося идти в свой медцентр, Грешнов жестом дал ему понять, чтобы тот задержался.

— Мы к вам с Мосфильма, — смеясь, стал рассказывать Василий. — С этим Трипостопулосом…

— Кто такой? — поинтересовался целитель.

— Грек, кинорежиссёр. Я три дня назад с ним закорешился. Он тогда уже о своём фильме мне все уши прожужжал.

— Что за фильм? — спросил Валентин Валентинович больше из вежливости.

— Я же говорю, он хочет снять фильм про убийство принцессы Дианы. Ищет актёров на роли. Были позавчера с ним в ресторане «Корабль», повёл я его на мойку. Костас, — так его зовут, — как увидел бабу пашу, так дар речи потерял. Аж затрясся весь. Прямо среди ночи помчались на студию, нарядили Павлину в костюм королевы, сделали фотопробы. Понимаешь, полное фотографическое сходство. Её даже гримировать не надо. Даже физиогномика, то есть сокращение мышц лица, одинаковое у бабы Паши и Елизаветы Второй. Не подумай, что хвастаюсь, но я сбился со счёта. Полное ощущение, что саму Елизавету Вторую. Всю позапрошлую ночь на Мосфильме колобродили. Вчера весь день дома просидел, до сих пор не могу в себя прийти.