Поцеловав Доминика в темя, журналистка попрощалась с ним и пошла к Ноле, единокровной сестре своей.

Атмосфера «Каблучка» в этот ранний час напоминала церковь, куда ребенком водила её бабушка. Таня прошла по пустому ресторанному залу. Столы были без скатертей, из-за глухих занавесок на окнах пробивался случайный свет. Было тихо, её шаги гулко звучали под высокими потолками. Она шла уверенно, как будто знала, куда. По крутой винтовой лестнице поднялась на второй этаж, толкнула первую попавшуюся дверь и перед собой увидела сестру. Нола вальяжно лежала на диване, покрытом мягким шёлковым ковром и совершенно не удивилась её внезапному появлению.

В кабинете у сестры Таня поела блинов с красной икрой и сладким чаем, повеселела. Закинув копну роскошных каштановых волос за плечи, Будильник с деланным раздражением произнесла:

— Устала от них, побриться бы наголо.

Будучи наслышанной о подвигах младшей сестры, Нола спросила:

— Попроститутничала?

— Да.

— Понравилось?

— Очень. И знаешь, кто меня купил?

— И знать не хочу.

— Твой ненаглядный праведник, Иван Данилович Грешнов. В антрактах всё рассказывал, как в школе ты ему преподавала.

Нола покраснела.

— Куда повёз? — упавшим голосом поинтересовалась хозяйка «Каблучка».

— Сначала к брату Васе в подвал, а с утра повёл к брату Косте Дубровину, знакомить. С Бунтовым поздоровалась, а мать не видела. Сказал, что я и сегодня в подвале могу переночевать.

— Тебе что, ночевать негде?

— Я к этой Ленке-плясовице не вернусь, и с проституцией покончено.

— Правильно. Ну, и живи у меня, всё же не чужие. Вы хоть предохранялись?

— Я рассчитывала на то, что об этом мужчина должен думать, — тяжело вздохнув, сказала Таня. — Просчиталась. У него на этот счёт, видимо, свои соображения.

— Знаешь, мы сейчас позвоним его матери и обрадуем, скажем, что у неё будет внук.

Нола набрала номер Грешновых и сказала Юлии Петровне, поднявшей трубку, следующее:

— Передайте вашему сыну Ивану, что у него будет ребёнок.

Положив трубку, всё ещё находясь в крайней степени негодования, она пояснила сестре мотивы своего поступка:

— В следующий раз будет думать, что делает.

Журналистку прошиб озноб, она вдруг почувствовала себя виноватой.

— А может, это не его ребенок? Как мы узнаем? — выпалила Таня.

— У тебя что, уже задержка? — ужаснулась Нола. — Тогда, конечно, не его. А ну-ка, собирайся, поедем к врачу, тут ни минуты нельзя терять.

Гинеколог сообщила хозяйке «Каблучка», что сестра её до сих пор девственница. Нола испытывала смешанные чувства, — от радости и восторга до бешенства. Она решила проучить младшую сестру.

Когда в очередной раз Таня стала сетовать, что устала от длинных волос, Нола, озорно смеясь, предложила:

— А знаешь что, давай вместе наголо обреемся.

Сидя в кресле парикмахерского салона, Нола, ободряюще подмигнув сестре, сказала мастерам:

— Брейте наголо, чтобы голова блестела, как бильярдный шар.

Тут к хозяйке «Каблучка» подошла заведующая и что-то шепнула ей на ухо. Нола встала, извинилась и вышла.

Таню побрили, а Нола в салон так и не вернулась.

Догадавшись о коварстве старшей сестры, Таня не вернулась в «Каблучок». Из парикмахерской пошла прямо к Гаврилову. Но не с повинной головой, не просить прощения. Заявилась так, как привыкла, чувствуя себя хозяйкой положения.

Сергей, обозвав её «крысой», была у них в Лесной школе такая стриженая учительница, смеявшаяся над дефектами речи больных учеников, выгнал вон.

Истуканов в это время рассказывал жиличкам Гаврилова, откуда взялись коммунисты. Вёл родословную коммунизма от Герострата из Древней Греции.

— Коммунисты, девочки, — говорил Пётр Виленович, — были задолго до пресловутого Рождества Христова. Например, Герострат сжёг в своём городе храм. Вы историю хорошо знаете? В каком городе это было?

— В Афинах, — сказала Валя.

— А кому посвящался этот храм?

— Богу Юпитеру, нет, Венере, — смеясь, сказала Галя.

— Правильно. Герострат сжёг храм Дианы в городе Эфесе. Изверги героя пытали, спрашивали, зачем он это сделал. Чтобы они отвязались, Герострат им ввернул: «Хотел прославиться».

— А по-вашему, зачем он сжёг?

— Из протеста. Это же очевидно. Так же, как и сейчас, эксплуатировали, сволочи, трудовой народ, а потом сходят в церковь, помолятся и совесть у них чиста. В Древней Греции жили такие же лицемеры. Герострат опередил своё время. Родился бы в начале двадцатого века, был бы рядом с Лениным.

— А Горбачёв — ваш главный враг? — засмеялась Валя.

— Не Горбачёв, а Хрущёв, — поправил девушку Истуканов. — Он обещал показать миру последнего попа и обманул народ. Хотя вся репрессивная машина была в его руках. Серёжа, нам надо будет с тобой забраться на Новодевичье кладбище, на эту монастырскую землю, и свалить с постамента его каменную голову, сработанную Эриком Неизвестным.

— Свалить голову? За это по головке не погладят, — вступил в разговор Гаврилов.

— А ты коммунист или хвост… То есть трус коммуниста. Тьфу-ты! Ты или трус или кто?

— Или хвост? — подсказала, смеясь, Галя.

— Пётр Виленович, а почему вы верующих и Россию ненавидите? — спросила Валя.

— Кто? Я? Да если хочешь знать, мы, коммунисты, — возмутился Истуканов, на глазах, краснея, — спасли в людях веру в Бога и тем самым Россию. К тысяча девятьсот семнадцатому году девяносто пять процентов крещёных людей формально обряды соблюдали, а веру в Бога утратили. А когда мы их толкнули в бездну, они опомнились. А так бы Россия исчезла, как Византия. Так что нам, коммунистам, церковники должны сказать спасибо. И за гонения, и за новомучеников. Что за вера без хулы и гонений? Любая вера крепко стоит только на крови.

— На крови мучеников за веру, — поправила Валя.

— Какая разница? Я что хочу сказать? Капитализм не может быть последней стадией развития человеческого общества. Если не поделятся, то рано или поздно всё у них отберут, а самих порубят на мелкие части, как капусту. Если и не их самих, то детей. Не детей, так внуков. Народ любит справедливость, чтобы у всех всё было поровну. А ты что, Валентина, веришь в загробную жизнь?

— Нет, — засмеялась девушка.

— Хотел сказать, на том свете тебе это зачтётся.

— Пётр Виленович, а у вас была жена? — спросила Галя.

— Была. Страстная. Страсть страстью, но надо же иногда о чем-то и говорить. А с ней было не о чем.

— Глухонемая? — не поняла Галя.

— Уж лучше была бы глухонемая, — усмехнулся Истуканов. — На мистике была повёрнута, обожала всё тайное и неизведанное.

Пётр Виленович взял в руки банку с надписью «Горный мёд», прочитал первое слово в названии как «горький» и в недоумении стал размышлять, для чего бы мог понадобиться такой продукт.

— Зачем нужен горький мёд? Тем, кто собирается бросить курить? Больным сахарным диабетом?

Незаметно для себя в раздумье он давал себе установку:

— Не сутулься, ты же гомискус эректикус, человек прямоходящий, у тебя прямостоящий.

— О жене, смотрю, вспоминаете, — засмеялась Галя.

— Что? — опомнился Истуканов. — Конечно, вспоминаю. Напоила ж из ладоней, приручила.

— Вы о себе, как о собаке.

— Хуже собаки был. Всё в прошлом, — и перспективы, и здоровье хорошее.

— Вот вы всё об утраченном здоровье жалеете, а чем вам, нездоровому, плохо?

— Здоровому всё в радость. Поел с радостью, в уборную сходил с радостью. А у больного все мысли только об утраченном здоровье. Ни поесть, ни оправиться, одни мучения. Да знаете, каким я парнем был? Я бил в морду, не глядя. Целовал девчонок взасос, всласть. Пил по семь бутылок водки в день. А вы что в жизни видели?

— Что вы всё жалуетесь, — сказала Валентина, обидевшись. — Коммунистов сейчас не трогают, не преследуют. Сидите себе спокойно в туалете, хоть час, хоть два.

— Вместо пьяницы Ельцина выберут другого президента, появится «солнце», а значит, и тень ему понадобится, то есть враги. За нас возьмутся.