— Замечательное интервью, — подытожила Таня. — А как бабушка умерла?

— Моя мама помешана на чистоте. Постоянно всё протирает, постоянно моет руки. Когда бабушка умирала, их было в квартире двое. Бабушка позвала маму попрощаться и благословить. Мама сказала: «Подожди, сейчас руки помою, подойду». Помыла, вытерла руки, пришла к бабушке, а та уже умерла. Так мама и осталась без благословения. Всё это сама мама потом рассказывала со слезами на глазах. А с папой я всё пытаюсь побеседовать, поговорить по душам. Разузнать, — откуда, что, куда и где? Спрашиваю его о смысле жизни, а он молчит, как партизан на допросе.

— Теперь о тебе узнает весь мир, — сказала Таня и выключила диктофон.

Выглянув из комнаты, журналистка увидела Бунтова, сидящего на кухне. В её голове тотчас созрел коварный план. Спросив разрешения маленькой хозяйки, она достала из шкафа халат её мамы Аллы, надела его на голое тело, взяла полотенце и пошла умываться.

Из ванной комнаты Таня прошла на кухню и повесила полотенце сушиться на одну из натянутых под потолком лесок. И сделала это так, чтобы халат при этом распахнулся, как театральный занавес прямо перед носом Бунтова.

Что случилось с директором комиссионного, подробно опишем в следующих главах, а Таня тем временем, довольная произведённым эффектом, с разрешения Аникуши переоделась в одно из платьев Аллы.

Попрощавшись с девочкой, журналистка пошла к Лене-Танец, устроившей её на работу проституткой, за своей половиной от семиста долларов.

— С шестидесяти, — с порога поправила её подруга.

— Я сама видела, как за меня платили семьсот, — настаивала Будильник, которой не столько нужны были деньги, как важен принцип.

— Вот твоя тридцатка, — устало сказала Лена, протягивая деньги. — Забирай и проваливай, мне, чтобы хорошо выглядеть, надо выспаться.

Таня взяла три десятидолларовые бумажки, скомкала их в кулаке и бросила на кафельный пол у входной двери. Развернулась и побежала вниз по ступеням.

Лена подобрала американские деньги и закрыла дверь. Через минуту послышался новый звонок. На пороге снова стояла Таня.

— Давай их сюда, — приказала она так называемой Отоливе.

— Чего тебе давать?

— Жалкую тридцатку.

— Ты их на лестнице бросила, там и ищи, — спокойно, но твердо ответила Лена и захлопнула дверь перед носом подруги.

И сколько журналистка ни звонила, ни стучала в дверь, ей больше не открыли. Не зная, куда идти, Таня зашла в магазин за минералкой. И в отделе «Вино-воды» увидела такую картину.

Пожилая продавщица давала через прилавок десятилетнему мальчику две литровые бутылки водки.

— А донесёшь ли ты их, деточка? — спросила Будильник, опешившая от увиденного.

— Вот и я думаю, может, мне одну прямо здесь жахнуть? — смеясь, сказал мальчишка и, подмигнув продавщице, пошёл на выход.

— Что вы делаете? — обратилась Таня к женщине за прилавком.

— Но не сам же он будет пить, — успокаивала та. — Пить будут взрослые, солидные люди.

— Где ваше руководство?

— Дома.

— Говорите адрес.

— В тринадцатом дворе она живёт. В ближайшем к магазину доме, квартира номер один, — с готовностью продиктовала адрес бессовестная торговка.

«Что в головах у этих людей», — возмущалась по дороге Таня.

Она зашла во двор, увидела на торце дома номер, — «тринадцать, корпус один» и пошла вдоль дома к первому подъезду.

Продавщица, отпустившая спиртное мальчику, была матерью покойного Юрка Дерезы, а Доминику приходилась бабушкой. Внук ежедневно ходил к бабушке в магазин для моциона и приносил домой «взрослые товары», помогая тем самым маме.

Руководство магазина в лице Нины Начинкиной проживало в доме тринадцать, у которого не было корпуса. Следовательно, в первом корпусе Таня найти директора магазина не могла. Помотавшись по двору и расспросив жильцов во дворе, журналистка, наконец, позвонила в нужную ей квартиру. Каково же было её удивление, когда дверь открыл тот самый мальчик, которому продали водку. Он стоял на пороге с сигаретой в зубах и держал в руке бутылку пива.

— Родители дома? — спросила журналистка.

— А по мне не видно? — вопросом на вопрос ответил мальчик.

Только тут в голове у Будильник что-то щёлкнуло. Таня догадалась, что пришла в квартиру Нины Начинкиной и с ней разговаривает тот самый знаменитый Доминик, о котором говорил ей Ваня. Она решила взять интервью и у этого малолетнего уникума.

— Я — дочка Зины Угаровой, работаю в газете. Можно с тобой побеседовать? — спросила журналистка.

— Ну что ж, давайте побеседуем, — ответил Дереза, — проходите.

Таня говорила и вела себя лукаво. Доминик ей стал подыгрывать, притворяясь дурачком.

— Я беру интервью у всех гениальных людей, — сказала Будильник. — Почему вы на меня не смотрите?

— У меня такой пронзительный взгляд, — отвечал мальчик, — что я даже боюсь смотреть на своё отражение в зеркале. Причина только в этом. Только поэтому не смотрю в глаза людям. Смотрю в сторону, в пол, в потолок или сижу в темноте, закрыв глаза, притворяясь, что сплю.

— И что же вы видите в своих снах?

— Что вы — моя жена, — предельно искренно солгал Доминик.

Таня засмеялась.

— Выходите за меня замуж, — подтвердил свои слова Дереза предложением руки и сердца. — У меня есть то, что для любой женщины самое важное в будущем муже.

— И можно узнать, что это? — еле сдерживая смех, спросила девушка.

— Это — тайна.

— Жаль.

— Но вам я её открою. Это — справка, освобождающая от службы в армии. Всякая жена дорого бы заплатила, чтобы её муж имел такую справку. А у меня она есть.

— Откуда?

— Мама купила.

Таня рассердилась и позабыв, что беседует с десятилетним мальчиком, стала грубить.

— Думаю, она бы вам и даром досталась, обратись вы к врачу.

— И мама говорит то же самое, — не обращая внимания на грубый тон, продолжал Доминик, — но надежнее купить, так как время беспокойное, и любого дурака могут призвать на воинскую службу. Лучше подстраховаться. Так вы готовы, пойдёте за меня замуж?

— А вы готовы переписать на меня всё своё имущество? Ведь я же вам, в случае согласия, свою судьбу вручу.

— Вы откровенны, буду и я откровенен с вами. Жениться я готов, а имущество переписать не готов. Так как недвижимость — это большая ценность. Правда же?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Насчёт имущества — это к маме. Мама говорит: «Пока у тебя есть недвижимость, за тебя любая замуж пойдёт». А мне не нужна любая, я вас хочу.

— Так с женщинами разговаривать нельзя.

— Не знаю.

— Вот что б ты знал, — нельзя!

— А как надо разговаривать? Надо хитрить, скрывать намерения, но это же нечестно.

— Говорить честно могут позволить себе лишь приговорённые к смерти, отчаявшиеся в помиловании, да и то, я думаю, станут лукавить, и дураки.

— Приговора мне не оглашали, получается, я — дурак, — делая вид, что обижается, сказал Доминик. — Ведь я всегда стараюсь говорить правду, быть честным.

— Ты не дурак, ты — маменькин сынок. Что в моих глазах приравнивается к приговорённому к смерти. Но у тебя есть шанс, — возможность получить помилование.

— Переписать на вас имущество? — как бы прозревая, спросил мальчик.

— Правильно. Я же говорю, — не дурак.

— Но имущество — это всё, что у меня есть. Мама говорит: «Без недвижимости не будешь нужен даже последней дуре», — Доминик пристально, внимательно посмотрел Тане в глаза и добавил, — даже такой красивой и хитрой, как вы.

Таня тотчас перестала кривляться и заигрывать.

— Мне бы такую умную маму, — не шлялась бы, не искала бы выгоды, не унижалась. Конфетами и мясным бульоном не заменишь любви родительской. Выросла я в клетке, в синее небо уже не подняться, не полететь к солнцу.

Последние слова Таня сказала с такой болью в голосе, что Доминику её стало жалко. Он стал разговаривать с ней серьезно, как с родным и близким человеком.

— Мамка меня жалеет. Сверстники надо мной смеются. Учительница приходит со мной заниматься за деньги. Все называют меня дурачком. Никто со мной не дружит. Я предоставлен самому себе. Был у меня серенький кот Тиша, да и того в моё отсутствие кому-то отдали. Не нравилось мамке, что слишком много шерсти от него летит. Мне сказала, что он сам ушёл. Собрал пожитки в узелок, свою кормушку, постельку и, перекинув узелок через плечо, ушёл на задних лапах, не оглянувшись. И записки не оставив. Был единственный друг, и того лишили. Мысленно я с ним беседую, а иначе на самом деле с ума сойдёшь, — заключил Дереза, глядя в Танины увлажнившиеся глаза.