— Смотри, Ромка, не обмани, — сказал майор, заискивая, и вдруг, ни с того ни с сего ударил кулаком по зубам сидевшего вместе с девушками в клетке и успевшего уже задремать рыжеволосого мужчину. — Ты что же, Злыднев, думаешь, можно безнаказанно жену обижать? Думаешь, управу на тебя не найдём?

Чтобы не быть невольным соучастником избиения, Ваня развернулся и пошёл на выход. Но в коридорах заблудился и забрёл в грязную комнату, где прямо на полу в форме лежали два мертвецки пьяных милиционера. Третий их товарищ, ещё державшийся каким-то образом на ногах, увидев Грешнова, стал махать на него руками и в доказательство своей трезвости выговаривать:

— Мяу-мяу…

На счастье Ивана Даниловича объявился Роман и вывел его на свежий воздух. Пока шли коридором, сутенёр говорил:

— Беги скорей отсюда. Насмотришься, станет не до баб.

Получив оговоренные семьсот долларов и усадив Грешнова с девицей в такси, Роман на прощание сказал:

— Заглядывай, подпольный миллионер, всегда буду рад. Сделаю скидку, а с этой делай что хочешь, только не убивай.

С этими обязательными для сутенёра, но такими жалкими и напрасными для человека словами, он захлопнул дверцу автомобиля и отвернулся.

3

Ключ легко повернулся в замочной скважине, и металлическая дверь, ведущая в подвал, открылась.

— Чувствую себя Буратино, — сказал Ваня, демонстрируя Тане громоздкий ключ жёлтого цвета с двумя бородками.

— Ах, да! Золотой ключик, — восхитилась журналистка. — Сказка заканчивается у самой двери, а в нашем случае всё только начинается.

Оказываясь впервые в так называемом «подвале Василия», люди, как правило, сравнивали увиденное с пещерой Али-Бабы. На стенах висели картины. У тех стен, на которых не было картин, стояла старинная мебель. Буфеты, столы, диваны, огромная золочёная клетка с живым попугаем, бронзовые и фарфоровые статуэтки, кресла, антикварные книги в старинных шкафах. На кухне стоял огромный промышленный холодильник с дверцами, как у платяного шкафа. В подвале была настоящая кухня с вытяжкой и газовой плитой, с раковиной и разделочным столом. Имелся санузел и ванная комната. Всё было отделано дорогими материалами и сделано качественно, по высшему разряду.

Осталась нетронутой только комната, в которой располагался когда-то красный уголок. Когда в подвале хозяйничали водопроводчики, в этом красном уголке жэковские работники проводили общие собрания своих сотрудников, домовые активисты — товарищеские суды над алкоголиками и дебоширами.

Всё это кануло в лету вместе со страной под названием Советский Союз. Остались атрибуты прежней жизни. На стенах болотного цвета так и висели плакаты по гражданской обороне, изображавшие людей в прорезиненных костюмах химзащиты, находящихся среди руин. Самоотверженно борющихся с последствиями атомной бомбардировки. В советские времена эта комната была сплошь заставлена стульями. На данный момент стулья были убраны, вынесены на свалку. А прямо по центру бывшего красного уголка стоял большой бильярдный стол.

Разглядывая внутреннее убранство подвала, Таня невольно присвистнула.

— Чувствуй себя, как дома, — сказал Грешнов, открывая дверцу холодильника. — До завтрашнего утра мы здесь хозяева.

Иван Данилович достал из холодильника красную эмалированную утятницу с фаршированными перцами внутри и поставил её разогреваться на газовую плиту. Наливая воду в чайник, Грешнов задал Тане прямой вопрос:

— Как ты туда попала?

Выложив на зеленое сукно бильярдного стола пронумерованные костяные шары и не находя киев, Таня пожала плечами.

— Их убрали, — пояснил Грешнов, — чтобы Никандр и Влад не играли в рабочее время.

— Забавно, — прокомментировала журналистка и, посмотрев на хлопотавшего по хозяйству Ивана, стала отвечать на его вопрос:

— А через эту длинную, с которой вместе в клетке сидела, её Леной зовут, но она придумала называться Отоливой. Я её по театральной пластической студии знаю, вместе там занимались. В моей телефонной книжке значится как Лена-Танец.

Таня стащила с головы парик из искусственных чёрных волос, вынула заколки и, после того, как тряхнула головой, на её плечи упали тяжелые пряди прекрасных каштановых волос.

— Надоели, проклятые, побриться бы наголо, — засмеялась она.

— И как ты умудрилась такое изобилие под крохотную мочалку упрятать? — захотел узнать Ваня.

— У женщин свои секреты, — смеясь, ответила Таня. — Всё в подвале хорошо, только очень зябко.

Грешнов не чувствовал прохлады, но тотчас откликнулся.

— Сейчас включу электрокамин, согреешься.

Журналистка помыла руки, умылась и стала осматриваться. Дала попугаю дольку груши из тех, что нарезал и уложил на тарелку Грешнов. Попугай с такой жадностью рванул фруктовое угощение, что Таня от неожиданности вскрикнула.

— Смотри, палец не сунь, — предостерёг Ваня. — Укусит, будет больно.

— А почему тебя все по имени-отчеству величают? — вернувшись к бильярдному столу и стараясь рукой закатить шар в лузу поинтересовалась журналистка.

— А ты разве не знаешь? — наблюдая за её перемещением, спросил Грешнов. — Со школы пошло, даже ещё раньше. Старшие братья в качестве насмешки и развлечения так меня называли.

— В честь Ивана Калиты?

— Нет, отец Черняховского очень любил. Был такой самый молодой генерал армии, фронтом командовал. Имел все возможности в тридцать семь лет стать маршалом Советского Союза. В его честь назвали.

— Смотри-ка, не всё так просто. Ну-ну, я слушаю.

— Я и говорю, называть так стали до того, как в школу пошёл. У нас в доме всегда собиралось много гостей, взрослые ребята, девушки, их сверстницы. Пили чай, играли в карты, в «дурака», в «Акулину». В основном, это были одноклассники Юры, но и Вася с Гришей Бунтовым всегда при этом присутствовали. Я, как самый маленький, был у них на побегушках. Они в шутку называли меня по имени-отчеству. А когда я пошёл в школу, в первый класс, то какое-то время, вместо заболевшего учителя, уроки вела одна из тех взрослых девиц, с которыми я играл в «Акулину». Вчерашняя выпускница, Нола Парь.

— Что? «Лентяйка»?

— Да. Твоя старшая сестра.

— Не старшая, а сводная.

— Если дело на принцип пошло, твоя единокровная сестра. У вас общий отец. Так вот, к доске всех учеников Нола вызывала по фамилии, а меня, как старого знакомого: «Иди, Иван Данилыч, расскажи». С тех пор и в классе все стали звать по имени-отчеству, не из уважения, а вроде прозвища.

— Понятненько, — сморщилась Таня. — Куда ни верти, в этом мире правят взрослые. Как захотят, так и будут называть. А у тебя, насколько я знаю, есть ещё два брата, Георгий и Василий.

— Да. И ещё Костя Дубровин. Он двоюродный, но всё равно, что родной, мы очень близкие люди. Я своих братьев очень люблю.

— Такое сейчас редко встретишь, — оценила журналистка, понимая, что Ваня не рисуется, а говорит правду.

— Костина матушка, тётя Ира и наша мама, — родные сёстры. Они очень дружно жили, как подруги. Но и мы берём с них пример.

— Георгий, — он военный? Женат?

— Да, военный. Настоящий герой. А жена вела себя некрасиво. В часть с ним не поехала, будучи законной женой, принимала с удовольствием звонки от ухажёров, подолгу с ними беседовала. Ходил рядом с ней «адъютант», обожатель. Юра воспринимал всё это спокойно, а матушку, конечно, такое поведение невестки раздражало. Родив дочь, Катерина, Юрина жена, уехала в Финляндию, отдохнуть на сорок пять дней. Там сестра её двоюродная жила, в своё время вышедшая замуж за финна. У них отдыхала. Еле выперли обратно в Союз. Своеобразная она, Катя. После свадьбы психоз у неё начался, стала панически наряжаться, говорить, что «жизнь кончилась, молодость ушла». А сейчас они с Юрой в разводе. Она с дочерью эмигрировала в Америку. Ты слышала песню про батальонного разведчика?

— Эта песня про Георгия, я поняла. А я ещё слышала, что его за пьянку из армии выгнали.