В конце концов, из женского любопытства, в чём сама впоследствии призналась, она всё же набрала данный ей номер, и дело сделалось само собой. Скудина не решилась оставить без диплома Архипа Алексеева, а могло случиться непоправимое.

Тогда Ваня с журналисткой так и не встретился, а когда месяц назад она сама пожаловала к матери, Зинаиде Угаровой, брат Костя, указав на неё, сказал:

— Помнишь свою Обещалкину? Это она.

Очень яркая, нарядная была эта Таня, сразу всех со всеми перессорила. А в ночной шеренге Будильник стояла в невзрачном платьице грязно-синего цвета, в уродующем её старом парике из искусственных чёрных волос и была на себя не похожа.

В сумеречный двор въехал знакомый «Форд». Из него вышли приезжие ребята, корчившие из себя бандитов. Подбежавшего с рекомендациями сутенёра они слушать не стали. И тогда тот, заметив Грешнова, подойдя, обратился к нему:

— А ты, созерцатель, что смотришь? Себе тоже возьми. Девки вкусные, совсем недавно сотню стоили, а сейчас всего шестьдесят. Полторашку плати и трёх забирай.

— Мне не надо, — сказал Ваня и вдруг его сердце ёкнуло. Один из бандитов выбрал Таню.

— Хорошо, уговорил, — согласился Грешнов. — Мне нужна та, в синем платье.

— Проснулся, — губы сутенёра скривились в ухмылке. — Её уже взяли, выбирай из тех, что остались.

— Я не шестьдесят, а все шестьсот за неё заплачу.

— Говоря «шестьдесят», я имел в виду баксы, зелёные американские доллары.

— И я их имею в виду, говоря «шестьсот».

— Покажи, — усомнился хозяин ночных бабочек.

Ваня достал конверт и показал отданные ему братом деньги. Сутенёр, не мешкая, кинулся к «Форду» и стал уговаривать ребят выбрать другую девушку.

— Мужчины, оставьте эту «шкуру», у неё сегодня «день красной армии». Проклянете всё на свете. Возьмите самую лучшую, от себя отрываю.

Сутенер свистнул, подзывая к себе высокую, худощавую девушку, которая в общей шеренге не стояла, скрываясь в подъезде.

— Эта всё умеет, — расхваливал сутенёр.

— А мы возьмём обеих, — смеялся бандит, позиционирующий себя за главного.

— Вопрос снят, — притворно засмеявшись, сказал сутенёр и, получив оговоренную сумму за двоих, поспешно подошёл к Ване.

— Тю-тю, паря. Увезли твою кралю. Она тебе кто, жена, сестра, соседка? Чего ты в неё упёрся? Ну это быдло ещё можно понять. Они себе уши накачали и думают, что всё позволено. Но ты то интеллигентный человек, ты должен с любой ладить. Ну, что, уговорил?

— Вообще-то меня Иваном зовут, — обращаясь к сутенёру, как к человеку, с которым нельзя ни о чём договариваться, представился Грешнов.

— Я ничего не обещал, — возмутился сутенёр и было заметно, как у него на скулах заходили желваки.

— Обещал, не обещал, имя моё от этого не изменится.

Сутенёр засмеялся и впервые с вниманием посмотрел на Грешнова.

— Роман, — представился хозяин ночных бабочек. — Но не смотри ты на меня так, словно я родину продал. Хорошо. Сотню баксов ещё накинешь, и я тебе её предоставлю через двадцать минут.

Ваня кивнул. Роман не достал, а прямо-таки выхватил из кармана милицейскую рацию и, включив её, сказал:

— Чёрный, ржавый «Форд Скорпионс». В нём две шалавы и три отморозка. На всякий случай запиши номер.

Через пятнадцать минут во двор через арку въехал знакомый американский автомобиль. Из него вышли всё те же бандиты, они были сильно раздражены.

— Что за дела у вас тут в Москве? — обратился главный к сутенёру. — Только выехали, тут же нас менты тормознули. Спросили документы, баб отняли. Вы что, не отстёгиваете им?

— Шакалы! — закричал Роман, очень правдиво демонстрируя возмущение. — И башляешь, и баб даешь на субботники, так они ещё и клиентов грабят. Менты, они и есть менты. С другой стороны, сама судьба вас хранит. Намучались бы, всё прокляли. Выбирайте других и выезжайте вот в эту арку, а затем налево.

— Смотри, понял… Смотри, в натуре… — не успокаивался главный бандит, заподозрив обман.

— А я? А в чём моя вина? Такой у нас бизнес, мог бы тоже засомневаться. Может, вы их уже отымели, или в другую машину пересадили, а сами вернулись за свежими. В нашем деле без доверия нельзя. Я вам на слово верю, верьте и вы мне. — Роман приложил руку к сердцу, как бы давая клятву.

— Много разговариваешь, — огрызнулся главный бандит, окончательно убедившись, что их обманули. Но, поскольку ничего не мог «предъявить», выбрал двух новых девушек, сел с ними в свой «Форд» и уехал по указанной сутенёром дороге.

Как только «Форд» скрылся, Роман открыл дверь своей «девятки» и сказал:

— Садись, Иван, поедем за твоей Марьей.

У Романа был нервный тик, — то и дело моргал глаз и дёргалась щека. Говорил он, заикаясь.

— Тяжёлая работа? — поинтересовался Грешнов. — Сменить не хотелось?

— Сменить? — переспросил сутенёр. — А на что? В ОМОНе был два года, в «личке» год проторчал. Живёшь чужой жизнью, ни выходных, ни проходных. А тут чего? Бандюки свои, менты свои, бабла немеренно, работа непыльная, от добра добра не ищут.

— Правду говоришь? — усомнился Грешнов.

— Конечно, бывает, заезжают отморозки. Одни приехали, взялись права качать. Я повалил одного на землю, стал душить. Он аж посинел. Заскочили в машину, только их и видели. Случается, приезжают дикие менты, но и с ними вопросы решаем. Жить можно. Я здесь сам себе хозяин.

— Это как?

— Всех знаю, все меня знают. Отец был заместителем начальника ОВД. Туда, к слову сказать, и едем.

В помещение отделения милиции Роман вошёл, как к себе домой. Со всеми радушно поздоровался, в особенности с пожилым майором. С ним о девушках и заговорил:

— Где, Палыч, мои курочки?

— Как и положено, в курятнике.

Девушки сидели в железной клетке для задержанных вместе с пьяненьким невзрачным рыжеволосым мужчиной.

— Не щупали? — спросил сутенёр.

— Обижаешь, Ромка, мы люди дисциплинированные. Только с разрешения… — майор так и не закончил, не сказал, с чьего разрешения, переключился на другую тему. — Слушай, как эти верблюды, не воняли?

— Не особо. Да и я им такой пурги нагнал. Они кричат: «Менты — козлы!», и я кричу: «Менты — козлы!». Поверили.

Палыч, слушая весёлый рассказ Романа, умильно улыбался. Но вдруг, перестав улыбаться, стал по-отечески наставлять:

— Вообще-то, нельзя допускать, чтобы голос на тебя повышали. Я считаю, за это надо обязательно наказывать. И потом, объясни ты мне, старому, что это за слово такое «менты»? Смысла не пойму.

— Когда я был в ОМОНе, это слово у нас расшифровывалось так: «МЕсто Нашей Тревоги», — растерянно пояснил Роман, явно не ожидая такого вопроса.

— Не понимаю, — огорчился Палыч. — Эти слова: «мусор», «легавый», я их даже за оскорбление не воспринимаю. МУСР — это аббревиатура Московского Сыскного Розыска.

— «Уголовного» пропустил, — подсказал Роман.

— Да. Московский Уголовный Сыскной Розыск. Так было ещё при батюшке-царе. После революции слово «сыскной» убрали, получилось «МУР». А «легавыми» называли из-за значка на отвороте пиджака. Там у сотрудников был приколот значок с изображением головы охотничьей собаки. Мол, не уйдёте, всё равно достанем. А что за «мент»? Да ещё и в ругательном смысле.

— В ругательном смысле не знаю, — отрезал Роман и перешёл к делу. — Вот твоя сотня гринов. Я тебе должен был. В расчёте? Давай моих курочек, а то, смотрю, им здесь понравилось. Пригрелись на жёрдочке, не хотят уходить.

— А что? У нас, как дома. Оставил бы, Рома, одну, для дела. Она бы полы нам помыла в качестве профилактики. Длинноногую газель не прошу, сразу видно, к труду не приучена. А вот эту бы, цыганистую, в синем платье…

— А что, может, оставим? — обратился Роман к Ване с издевательским вопросом.

У Грешнова от такого коварства чуть было ноги не подкосились. Он даже рот открыл, готовясь сказать что-то нелицеприятное.

— Шучу. Успокойся, — остановил его сутенер. — Сам видишь, Палыч, этих никак нельзя. Полы мыть я тебе другую пришлю. Будут блестеть.