— Это ложь.

— Где он сейчас? Служит? Воюет?

— Он уволился из армии. В отставке.

— Значит, сократили. Сидит дома, водку пьёт?

— Что он пьёт, неведомо, но находится вне дома. Есть притча про блудного сына, вот мы такие сыновья. Убегаем из дома родительского, а затем, помаявшись, возвращаемся.

— Когда есть куда вернуться, можно и поскитаться. Я даже считаю, необходимо. Вон, Адушкин, просидел с матерью пятьдесят лет, а теперь остался один и воет по ночам. Такому ночному сторожу и собака не нужна, все за версту стороной магазин обходят.

— Всё-то ты знаешь.

— А Василий, он у тебя коммерсант?

— Да, такой, что только держись.

— Судя по обстановке, успешный.

— Всё это — не его. Рухлядь принадлежит Льву Львовичу Ласкину, вся — из прежнего комиссионного, в котором теперь ресторан «Корабль».

— Не расслышала. Что принадлежит Ласкину? Рухлядь или ресторан?

— И то, и другое.

— Слышала о таком, один из самых- плохих людей на земле.

— Что ты о нём знаешь? — горько усмехнулся Иван Данилович. — Три года назад, когда ты после двадцатой моей просьбы случайно позвонила в институт искусств и таким образом спасла слепого музыканта, у нас здесь всё лежало в руинах. Все были без работы, спивались, умирали. Тем, кому везло, за гроши работали в охране автобусного парка. Всё, что сейчас есть хорошего, — заслуга этого «плохого человека». И потом, он — друг моего старшего брата Георгия, мне неприятно слышать о нём такие слова.

— Хорошо, не стану его ругать. Расскажи о брате, Косте Дубровине.

— Костя — человек сложной судьбы. Закончил МГУ, преподавал филологию, русский как иностранный, сейчас пытается написать книгу.

— С этим всё ясно, неудачник. Ой, прости! А что Бунтов? Он, оказывается, друг Василия ещё со школьной скамьи?

— Да, со школы. А сейчас Гриша — директор нового комиссионного магазина и коммунальный сосед брата Кости. Ну, ты знаешь об этом.

— Не знаю. Мать меня к себе домой не пригласила. Встречаемся в баре ресторана «Корабль». Даст денег и — иди, гуляй. А Мартышкин что за фрукт?

— Тот ещё фрукт. Обычный шарлатан, каких теперь тысячи. Медцентр, в котором он принимает желающих быть обманутыми, занимает всё правое крыло первого этажа нашей районной поликлиники.

— Медцентр так и называется: «Хануман, гив ми файв»?

— Нет, это мой брат Василий придумал. По документам медцентр называется тремя буквами.

— Я даже догадываюсь, какими.

— Не догадываешься. «ЗэЗэЗэ». А расшифровывается…

— «Здесь Здание Здоровья».

— Точно.

— А что он там делает, этот ваш Хануман? Лечит нетрадиционными методами?

— Никого он не лечит. Людям за их же деньги голову морочит. У него, по-моему, и медицинского образования нет. Насколько помню, он работал маляром на нашем заводе. Ещё в помещениях будущего медцентра стены красил. Там с Васей и познакомился. И вдруг стал доктор Мартышкин, любите меня. Консультирую и лечу от всех болезней. Наталья, жена Василия, в этом медцентре работает. У неё высшее медицинское. В непредвиденных случаях, должно быть, ей прикрываются. Наталья тоже неблаговидным делом занимается.

— А кто сейчас занимается благовидным?

— Что ты спросила? — не расслышал Грешнов, с простодушием ребёнка залюбовавшись роскошными Таниными волосами.

— Спрашиваю, попугая как зовут?

— Женькой зовут. Сначала жил без имени, так и звали, — Жако, порода у него такая. Потом стали звать Жѐка. А теперь все Женькой кличут, он на другое имя и не отзывается.

— Понятненько. Не понятно, почему вся эта мебель здесь, а не в комиссионном? Её же здесь никто не видит, — не купят.

— Она и не продаётся. Это личная собственность Льва Львовича. Раньше хранилась в подвале бывшего комиссионного…

— …Но там теперь ресторан «Корабль». Подозреваю, что и попугай оттуда.

— Нет. На другой улице стояли закрытыми продуктовый, пивная и зоомагазин, всё в одном здании.

— Где теперь ресторан-кабаре «Каблучок»?

— Да. Попугай из того зоомагазина.

— А правда, что «Каблучок» моей сестре принадлежит?

— Правда. Всё уже знаешь. Давай, ешь перец фаршированный со сметаной, остынет, не так вкусно будет.

— Не хочу.

— Могу яичницу с сосиской пожарить.

— Фу! Ненавижу. Целый год одну яичницу ела, видеть яйца не могу.

— Тогда пей чай.

— А кто такой Борис Борисович?

— Бурундуков? Он преподавал нам в школе математику. Им все восхищаются, как педагогом и как человеком. Все его ученики поступили в МГУ и до сих пор обращаются за советами. Когда мой папка был жив, они с Борис Борисычем дружили. Даже общую пасеку держали. А сейчас у Бориса Борисыча ульи дома стоят на подоконниках. Два в комнате, и один на кухне.

— Расскажи о вашей знаменитости, Серёже Гаврилове.

— Серёга? Его ещё называют Самоделкиным. Он всем бесплатно чинит бытовую технику. Чего о нём рассказывать? В детстве, если верить ему, снимался в «Ералаше». Он и сейчас в кино в массовых сценах принимает участие, любит кинематограф. Матушка его была первоклассным маляром. И сам он ПТУ по этому профилю закончил. С малых лет помогал родителям квартиры ремонтировать, затем, когда у него отец умер молодым, всего тридцать шесть лет было, у Серёги с головой что-то случилось. В психиатрической больнице лечился. А тётка у него работала помощницей у второго секретаря нашего райкома. Выхлопотала ему отдельную однокомнатную квартиру.

— Не может быть.

— Может. Её шеф, уходя на повышение, дал ей одной двухкомнатную в нашем дворе. Она Сережу — к нам, а сама в его однокомнатную. Так он у нас и появился. Живёт, как барин, один в двух комнатах. На зиму каждой осенью запасается борщевой заправкой. Банок сто трехлитровых заготавливает. Весной банок восемьдесят раздает за ненужностью.

— Что за заправка?

— Тушёная свекла, морковь, лук.

— Понятненько. А на что живёт?

— У него же руки золотые. Он всё умеет. Ремонты делает в квартирах, может запросто дом построить. Чего угодно.

— Ты забыл сказать, что он в «дурке» лежал, лечился.

— Разве забыл? Ты невнимательно слушала. Благодаря «дурке», как ты говоришь, тётка ему отдельную квартиру и выхлопотала.

— В компартию он вступил.

— Это Истуканов его надоумил.

— Две бабы у него живут, называют себя проститутками. Но он с них денег даже за жильё не берёт, видимо, как с социально близких.

— Это не совсем так, — засмеялся Грешнов. — Они у него убираются в квартире, за продуктами ходят. Он к ним относится, как к благородным дамам, попавшим в беду.

— Во временные трудности, — подсказала Таня.

— «Ишь ты, пошли на панель», — смеялся Ваня, передавая слова Гаврилова. — «Я докажу им всю низость их поступка, но прежде спасу».

— Всё это напоминает отношения Дон Кихота с дамами легкого поведения. Идальго так же им рассказывал что-то интересное. Они его с вниманием слушали, а затем, извинялись и говорили: «Ты нас прости, но нам надо готовиться». Проститутки! Проституция! Эта тема, как горячие пирожки. Ты меня должен понять. Я хотела всё на диктофон записать, а затем книгу о их нелегкой жизни состряпать.

— На диктофон тебе не грязь всякую надо записывать, а мысли наших маленьких вундеркиндов, — Аникуши и Доминика. И, конечно, воспоминания моего деда Петра. Правда он тот ещё сказочник. Как-то пригласили в школу, а он из баловства стал рассказывать, как вместе с партизанами Гитлера вешал. Скандал вышел…

— Неинтересно.

— Когда я, будучи ребёнком, увидев женщину с большим животом, спросил дедушку: «Она беременная?». Он мне ответил: «Необязательно. Есть такая болезнь — материализм. Этих больных пучит и от них много вони». Мне лет шесть было, но я всё понял, что он хотел этим эзоповым языком мне сказать, нарочно подменяя «метеоризм» «материализмом».

— Расскажи мне про дружка твоего, Бориса «Седого».

— А что про него рассказывать? Отец его, Валерий Николаевич, работает в шиномонтаже, был одно время даже его совладельцем наравне с прозаиком Геннадием Гамаюном. Но по злобе отказался хозяйничать, прогнал работника и сам теперь гайки крутит. Был у Борьки дядя Аркадий, в молодости погиб.