От его мокрой одежды у ног образовалась лужица. Артем промолчал.

— Которая твоя квартира? Эта? — спросил Уразов, показывая на люпаевскую комнату. Дверь в нее была полуоткрыта.

— Эта, — тяжело вздохнул Артем.

В комнате Зил остановился, прислушиваясь к спокойному дыханию спящих. Подошел к окну, глянул вниз на освещенную фонарями темноту улицы. Он явно хотел получше освоить новое место. У таких людей, как Максим Зил, настороженность, казалось, была в крови. Вдруг засыпка? Знать, в какую сторону удобнее бежать, спасаться. Обстановка квартиры, немногочисленность ее жильцов, видимо, успокоили Уразова.

— Документы у тебя есть какие? — негромко, чтобы не разбудить домашних, спросил Артем. — Паспорт… или хоть освободительная.

Словно не расслышав его вопроса, Уразов сказал:

— Холостякам диванчик? Не возражаем.

Он снял мокрую кепку, пиджак, бросил в угол, опустился на диван, устало вытянул ноги и блаженно улыбнулся.

— Давно я так фартово не отдыхал!

— Чего же не отвечаешь? По амнистии ты или… как?

Вопросом о документах Артем совсем не собирался обидеть Уразова. Хотел получше выяснить его положение. Зил, начавший было расшнуровывать ботинок, поднял голову.

— Неужто сам не поймешь, Артем? — ответил он вдруг как-то резко, с желчью. — Кто меня освободит раньше срока? Конечно, сам вырвался.

Говорил Зил шепотом, а Люпаеву казалось, что он кричит.

— Иль, Казбек, у меня две жизни, чтобы в тюрьме погибать? Ты вот, гляжу, совсем стал работягой. Хочу и я завязать узелок с прошлым и зажить по-новому. Хватит судьбу испытывать. Оглядеться б мне только… На полсуток-то можешь уважить? Ну, а жене, соседям завтра скажешь, что я твой знакомец из… какого-то райцентра, Николаев Василий Иванович. Понял? — И, словно для убедительности, почти тут же еще раз сказал: — На прошлом крест. — Зил два раза наискось перечертил воздух. — Тюрьму не пересидишь.

Он вновь нагнулся, стал расшнуровывать ботинок. Шея его, мощный стриженый затылок налились кровью, в движениях крупных цепких рук сквозила настороженность: что ответит хозяин?

«Тюрьму не пересидишь» — старая, ходовая, воровская поговорка. Это Артем Люпаев хорошо знал. Что-то за нею скрывается? Искренне ли сейчас говорит Макса Зил? В зоне он, как заправский «вор-законник», избегал работы, открыто издевался над «трудягами», «мужиками». Может, изменился за последние годы? Ведь стал же другим сам он, Артем?!

— Промок я, — уже снова уверенно сказал Уразов. — Накрыться чем не найдешь?

— Да… найду.

Не зря, выходит, в передней, узнав Зила, Артем испытал тягостное чувство. Хоть в первую минуту Артем решил, что Зилу «пофартило», его освободили, он тем не менее сразу почувствовал неладное. Беглые преступники всегда избегают днем открыто появляться в общественных местах. Одно то, что Зил пришел среди ночи, не могло не вызвать тревоги. И вот это теперь подтвердилось: он был в «побегушках».

Вместо одеяла Артем принес Уразову женину шаль, под голову дал ватник. И Маруся, и дочка по-прежнему крепко, спокойно спали. «Вон как измоталась с бельем», — подумал Артем, глянув на жену. Когда Зил улегся, он так же тихо спросил:

— Скажи, Макса, почему ты… не в надежное место поехал? Почему в Суринск… ко мне?

В зоне для заключенных Артем и Уразов друзьями не были: просто жили в одном бараке. Когда кому-нибудь из уголовников удавалось бежать, что случалось весьма и весьма редко, он непременно скрывался в тот город, где еще до ареста у него имелись верные «кореша», которые тут же предоставляли ему надежную крышу, в случае нужды снабжали фальшивыми документами, деньгами, а то и оружием, находили «дело». Из осторожности опытный преступник ни за что бы не пришел к малознакомому человеку.

— Что тебе заливать зря? — серьезно ответил Уразов. — Правильно говоришь: никогда ты не был настоящим вором, «вором в законе», как раньше говорили, и не след бы мне приходить к тебе. Я и не думал, да осечка вышла. Приехал в Казань к верному дружку, а его тю-тю, розыск замел. Куда податься? Тут я и вспомнил о тебе, Казбек. Все-таки вместе в колонии житуху ломали.

— Как же ты меня нашел?

— Забыл, что рассказывал про свою мордву? К вам я приехал утренним «Казань — Харьков», отыскал тебя через справочное. Квартиру мне днем еще показали. Поднялся я на второй этаж, прочитал: «Люпаев А. Ф., звонить три раза». Переждал до ночи в удобном местечке… ну, и вот пришел. Так не забудь, меня Николаевым зовут.

Не ответив, Артем пошел к себе на кровать, улегся, тяжело заскрипев пружинами.

Густой туман залепил окно, казалось, утро еще не наступило. Артем проснулся от толчков.

— Что это нынче на тебя нашло? — будила его Маруся. — Никак не подыму.

Она тут же вышла из комнаты.

Разве уже на работу? Артему казалось, что он и глаз не сомкнул: всю ночь проворочался. Экая темнотища от этого тумана. Он, сопя, натянул штаны, вышел следом на кухню.

На кухне горела лампочка, у газовой плиты хлопотали хозяйки. Сосед, техник Данилыч, низко наклонясь над раковиной и выставив розовую от напряжения лысину, смывал с шеи мыло, громко, фыркал, брызгался. Его дети-школьники еще не вставали. Третий жилец их коммунальной квартиры, молчаливый, тугой на ухо слесарь-наладчик, надевал у общей вешалки ватник: из дома он всегда уходил раньше всех.

Данилыч наскоро перекинул полотенце через плечо, скрылся в своей комнате. Артем не успел с ним даже поздороваться.

Открутив посильнее кран, Артем вымылся до пояса холодной водой. Маруся в ситцевом засаленном халатике, наскоро причесанная, с неровным крупитчатым румянцем на втянутых щеках, жарила на плите картошку, то и дело переворачивая ее ножом. Пахло комбижиром, помоями от трех ведер, стоявших в углу, в открытую форточку тянуло сыростью.

Когда Артем стал вытираться серым жестким полотенцем, Маруся, понизив голос, задала вопрос, который он ждал с ночи:

— Кто это к нам приехал?

Сказать правду Артем побоялся и долго потом корил себя.

— Один с Болдова. Николаев по фамилии. Ему только переночевать.

— Лицо у него… несимпатичное.

О том, что ее муж сидел в тюрьме, Маруся Люпаева давно знала, как знали об этом соседи, на заводе. Тайны из своего прошлого Артем не делал. Почему он сразу не рассказал жене о Максиме Уразове? Не хотел зря беспокоить? Маруся нервная, все близко принимает к сердцу. Разборчива в выборе друзей: старается подбирать рассудительных, непьющих. Зил отоспится и тронется дальше. В Пензу или еще куда — его дело. Конечно, придется помочь, дать тридцатку на дорогу, ну, да они, Люпаевы, от этого не обеднеют.

— Нет, он ничего мужик… Николаев, — не глядя на жену, ответил Артем. — Приехал ночным поездом, попал в дождь, вот и загрязнился малость. Пускай отдохнет. А встанет — покорми его.

— Неужто оставлю голодным? — возмутилась Маруся. — Когда уедет-то?

— Вернусь с работы, провожу.

— Иди скорей завтракай. Не опоздать бы на смену.

На кухне Люпаевы были одни, и Артем ласково погладил жену по щеке, полузакрытой прядью волос.

— Давай, давай, — сказала она с притворной озабоченностью. — Мне еще Лизоньку в садик вести.

Маруся принадлежала к тем людям, которые минуту не могут посидеть спокойно и всегда находят себе дело. Дочка у нее была вовремя накормлена, вовремя уложена спать. Мужа Маруся заставляла после бритья сбрызгиваться тройным одеколоном, в праздничные дни он никогда не надевал неглаженую рубаху. Жилье Люпаевых блистало порядком, пол был вымыт, и дома все ходили в тапочках.

В комнате на сковородке тихонько шипела подрумяненная картошка. Перед тем как сесть за стол, Артем с минуту задержался у дивана, еще раз внимательно посмотрел на незваного гостя. Максим Уразов спал. Худое крупное лицо его с выпуклыми надбровными дугами, низким лбом, несокрушимой, словно каменной, челюстью, заросшей рыжей щетиной, хранило следы загара, въевшейся грязи, закрытые веки казались серо-лиловыми. Правая сильная и волосатая рука лежала на груди поверх шали, и на ней чернела наколка, сделанная тушью: «Любовь — дым».