А возле опустевшей трехтонки Павел Молостов тщетно отыскивал недавнюю попутчицу. Шофер в свете фары пересчитывал деньги, полученные с пассажиров.

— Что, охотник, куропатку упустил? — подмигнул он своим бесстыжим глазом.

— А? — несколько смущенно обернулся к нему Молостов. — Нет, я ничего. Осматриваю вот свое новое местожительство. Что ж, по случаю благополучного прибытия устроим перекур?

Он достал портсигар, протянул папироску и шоферу.

— Пробились, значит, из грязевого окружения, — сказал Жогалев, зажигая спичку. — Если говорить по правде, лейтенант, думал я, что заночуем в лесу. Придется, мол, утром тракториста искать да умасливать поллитровкой, чтобы вытащил мою «ракету». Вот кто зарабатывает в распутицу: трактористы! — Жогалев вдруг снова подмигнул и захохотал. — А куропаточка-то была что надо: скажи, лейтенант? Высоко только, друг, летает.

Молостову был неприятен этот смех, все же он спросил:

— Чья она?

— С Моданска. Муженек ее твой новый хозяин, так что глазенапа не запускай. Камынин. Не слыхал? Главный инженер облдоротдела. С весны у нас шоссейку потянут на шестьдесят два километра, вот под его рукой поработаешь. Сурьезный человек.

Шофер сплюнул и полез в машину, чтобы отвести ее во двор райпотребсоюза. Молостов расспросил его, как найти Дом колхозника, опустился на чемодан, задумался. Так вот откуда у Варвары Михайловны осведомленность о постройке шоссе! «Эх, хороша бабеночка, — подумал он. — Хороша. В самое сердце запала. Про таких людей думаешь, что они явились из далекой мечты, — столько в них притягательного, близкого».

Грузовик ушел, и техник вдруг заметил на темном снегу по другую сторону грязной, подмерзшей к ночи дороги женскую фигуру: присев на корточки, она неторопливо перекладывала что-то из мешка в кошелку.

— Забавина? — скорее угадал он, чем разглядел. — Вы еще не ушли?

— Сами видите, — ответил знакомый грудной голос попутчицы в платке и дубленке.

Он сделал бровями такое движение, словно отгонял какие-то думы, сладкие мечтания: так проснувшийся человек растирает ладонями лицо, разминается. Привычной молодецкой походкой подошел к Забавиной.

— А я вас за ЗИЛом и не приметил. Может, нам по пути?

Улыбка скользнула по губам женщины, она легко выпрямилась.

— Может.

— Давайте, Забавина, помогу вам нести. Покажете мне Дом колхозника? Вы еще в машине обещали. Случаем не знаете, где квартиры сдаются? Мне бы хоть какую комнатенку на первое время. Отблагодарил бы.

Женщина с вызовом покосилась на него.

— Чем?

— Горячим поцелуем.

— Дешево цените чужую заботу.

— Ну, сотней подряд.

Она засмеялась и ничего не сказала.

Гуськом — Забавина впереди, Молостов за нею — они стали пробираться по снежно-грязным тропкам вдоль деревянных домишек, заборов, палисадников, перепрыгивая через склеенные ледком лужи. Молостов нес свой чемодан и ее мешок. Миновав несколько улиц, женщина сказала, кивнув на оштукатуренное приземистое здание с одним ярко освещенным окном.

— Вот вы и у места. Дом колхозника.

Прощаясь, Молостов по-ухажерски подкрутил ус, пригнувшись, заглянул ей в глаза.

— Что же вы не скажете, Забавина, где работаете? Как вас повидать?

— Захотите — найдете.

И, перекинув через плечо связанную ношу — кошелку наперед, мешок за спину, Забавина легко зашагала через дорогу, и скоро только чавканье резиновых сапог по грязи, хрусткое позванивание льдинок по лужам показывало направление, в каком она удалялась. Молостов нашарил в потемках ручку, рванул на себя дверь.

В темной канцелярии было тепло, на стене тикали жестяные ходики с красными розанами вокруг циферблата, и техник вдруг почувствовал, как он замерз, устал в дороге. Перед рыхлой заспанной дежурной, облокотясь на грубо оструганную, некрашеную загородку, стоял лобастый мужчина тридцати с небольшим лет, в замшевой куртке, из-под которой виднелся галстук, в сапогах. Волосы у него были русые, очень светлые, густые, зачесанные назад: они весьма молодили его открытое, умное лицо. В руке он держал паспорт.

— Вы ведь вчера отдали мне свой документ, товарищ Камынин, — мигая слипающимися веками, говорила дежурная, видно еще не совсем придя в себя. — Откуда у вас другой?

— Повторяю вам: это паспорт жены. Я завтра должен был заехать за ней в деревню к теще, а она вдруг сейчас сама явилась. Пять минут назад в коридоре встретил.

Он смущенно, радостно улыбнулся и как-то по-детски потер рукой волосы на макушке. Зубы у Камынина были неровные, один выдавался вперед, но улыбка очень красила лицо: сразу пропадала его серьезность, замкнутость, и каждому становилось видно, какой он, в сущности, простой и доброжелательный человек.

— Жена у вас в номере поселилась? — спросила дежурная, очевидно окончательно проснувшись, и зябко передернула толстыми плечами под пуховой шалью. — Ну, давайте, давайте паспорт. Вы только на одну ночь у нас?

— Теперь завтра домой.

Поставив ободранный, перевязанный веревкой чемодан у двери, Молостов молча слушал. Значит, разбередившая его сердце спутница ночует в этом же доме? Встреча с ее мужем — а своим начальником — была совершенно неожиданной. Он глядел на большой выпуклый лоб Камынина, на его зеленоватые приветливые глаза и не мог не поймать себя на противной мысли, что вот эти губы пять минут назад целовали Варвару Михайловну. К дежурной он обратился лишь когда за главным инженером областного дорожного отдела закрылась дверь.

— Номеров нет, — зевая, сказала женщина. — Вот есть койка в общем. Скажите спасибо, что и такая нашлась. Не всегда бывает.

— Мне все равно, — хмуро ответил Молостов.

Дежурная не торопясь обмакнула в чернильницу ржавое перо, подумала, сбросила на пол каплю и, вытянув губы трубочкой, принялась выписывать квитанцию.

Апрельские дожди смыли последний снег с грязных улиц Чаши, помогли пробиться молодой щетинистой травке.

Поздним субботним вечером Молостов, одетый в чистый, несколько мятый китель, хромовые навакшенные сапоги, вошел в полупустой районный ресторан. Буфетчица в белом халате поверх пальто считала за стойкой деньги.

— Опоздал, Настя? — шутливо, с уверенным видом обратился к ней Молостов. — Неужто ничего нет горячего? Только что вернулся аж из-под Бабынина, чинил мост на Омутовке с плотником Порфишиным из «Верного пути».

Деньги перед буфетчицей лежали аккуратно разобранные: отдельно серебро, отдельно купюры. Продолжая считать, она улыбнулась Молостову уголками подкрашенных губ, как человек знакомый, больше того — имеющий о нем особые, немного секретные сведения.

— Три пятьдесят, четыре… Клава! — крикнула она, не поднимая головы. — Выдь сюда… Четыре было? Четыре пятьдесят, пятерка, пять с полтиной, шесть…

Минуты через две из кухни, как бы делая одолжение, вышла Забавина, хмурая, недовольная.

— Звала, Настя?

Продолжая считать деньги, буфетчица кивком показала на дорожного техника.

— Восемнадцать… Тебя ждут… Восемнадцать с полтиной, девятнадцать…

Она так и не подняла глаза. Забавина уже увидела Молостова, и выражение ее красивого лица, полных, пышущих румянцем губ, черных горделивых глаз сразу изменилось. Она подошла к нему, кокетливо оправила фартучек. Молостов крепко, по-особенному, значительно пожал ей руку выше локтя. В молодцеватом развороте его плеч, в поставе шеи, в громком голосе проглядывало сознание того, что здесь он желанный гость и его присутствие доставляет женщинам удовольствие.

— Поко́рмите, Клавочка, голодающего?

— Надо б отказать, — ответила она, игриво улыбаясь, склонив набок черноволосую, гладко причесанную голову в кружевной наколке. — Опаздываете.

— Совсем не чаял засветло в Чашу попасть, — весело говорил Молостов. — Если б не директор МДС Горбачев, и сейчас бы километры отмеривал: спасибо, подвез на своем газике. Беда, часов нет: из армии возвращался, то ли потерял, то ли жулики срезали.