Через все эти стадии Камынины прошли давно. Совершенно независимые и самостоятельные до брака, они поняли, что для совместного сожительства это не могло быть приемлемым, и кое-какими из своих черт характера и старых привычек поступился Андрей Ильич, кое-какими Варвара Михайловна. Оба они на опыте убедились, что не могут перестроить друг друга по своему вкусу, что есть такие вопросы, которых лучше не касаться. Например, Андрей Ильич знал, что совершенно бесполезно отучать Варю «штукатуриться», читать лежа или спать днем. Она так упорно отстаивала это свое «право», словно именно в нем видела основу самостоятельности. Со своей стороны, Варвара Михайловна тоже убедилась в том, что ей невозможно, скажем, запретить мужу в нерабочее время уходить на службу или заставить его бросить курить, хоть он и делал такие попытки. Внешне оставаясь равноправной, она втайне признала умственный, культурный авторитет мужа, его жизненный опыт, привыкла следовать его советам; Андрей Ильич оценил вкус, сметливость, практичность жены и согласился, что она добрее его, уживчивее. У Камыниных наступил золотой период. Он, уже зная достоинства и недостатки жены, был сознательно и всецело увлечен ею, Варя — им, оба любовно воспитывали первенца, устраивали свое «гнездышко». Жили они теперь, взаимно ценя друг друга, не без ссор, конечно, — в какой семье их не бывает? — но дружно, вполне довольные своей семьей, не желая, не ища ничего другого.

И сейчас, глядя сквозь тюлевую занавеску на улицу, Андрей Ильич пришел к выводу, что прихоть жены с трассой принадлежит к таким, которые ничем не возьмешь — ни уговорами, ни бранью. Действительно: ему поручено огромное ответственное дело, у него подъем. А у Варюши? Опять больница, сынишка, домашние заботы. Значит, надо уступить. Все же Андрею Ильичу вдруг расхотелось сидеть дома. Пойти в облдоротдел, что ли? Но сегодня воскресенье.

Лучше побродить по улице, наедине переварить сознание своей неправоты, бессилия, а то еще нагрубит. Андрей Ильич вышел в полутемную переднюю с запахом кухни, помойного ведра, снял с вешалки пальто и стал одеваться. Дверь в столовую была открыта. Игравший оловянными матросиками сынишка поднял большую голову, спросил:

— Опять уходишь к работе от нас с мамой?

— Надо, Васек, — улыбнулся отец.

— А сегодня красное число, — указал мальчик на висевший отрывной календарь. — Сегодня работа заперта на замок.

Варвара Михайловна, не оборачиваясь, глядя в трюмо и видя там мужа, сказала:

— Папе, Васенька, скучно с нами, вот он и уходит.

«Вишь, как приучила ребенка», — с сердцем подумал Камынин. Он молча, с терпеливо-спокойным выражением продолжал поправлять кашне под воротником драпового пальто. Жена глянула на него с нескрываемым недоброжелательством: вот-вот вспыхнет.

— Отвечать не хочешь, Андрей? Сегодня выходной, куда идешь?

— Но ты ведь и не спрашивала, куда я собираюсь? — проговорил он, так и не ответив на ее вопрос: это доставило ему особое удовольствие.

— Уж не притворяйся, притвора. Я знаю, что всегда вывернешься. Язык у тебя хорошо привешен. Куда идешь, спрашиваю?

Она теперь явно хотела вызвать ссору.

— Вот это дело другое, — ответил Андрей Ильич, не теряя ровного тона и зная, что именно его внешнее спокойствие больше всего бесит жену. Он неторопливым движением снял с полки серую кепку, вытер рукавом тулью. — Зайду в гостиницу. Из Чаши люди приехали: заместитель предрика Баздырева и новый районный техник Молостов. О деле надо потолковать.

Он посмотрел на жену тем взглядом, который говорил: «Что, взяла? Раз вопрос касается работы, это область, в которую тебе лучше не вмешиваться, все равно настою на своем». К его удивлению, Варя ничего не возразила, вновь отвернулась к трюмо и еще старательнее стала укладывать свои завитые волосы. Неужели успокоилась? Следующие слова жены открыли Камынину ход ее мыслей.

— Папа уходит, Васятка, — обратилась она к сыну, — и мы уйдем. Ладно? Возьмем билеты в кукольный театр, сегодня там «Кот в сапогах». Мы тоже не останемся дома.

Мальчик радостно затопал ногами и поразбросал всех оловянных матросиков.

В передней задребезжал звонок, Феклуша открыла дверь. «Дома?» — послышался мужской голос, и тотчас в комнату вошел начальник областного дорожного отдела Хвощин. Хромовые сапоги его были ярко начищены и распространяли запах ваксы.

— Отобедали? — с хорошо разыгранным огорчением спросил он Варвару Михайловну, ставя на стол бутылку вермута. — Эх, опоздал. Придется тебе, кума, хоть селедочку почистить.

— Николай Спиридонович? — удивился Камынин, шагнув навстречу своему начальнику. — С магарычом? Что за притча?

— Вот уж действительно! — непринужденно, с улыбкой воскликнула и Варвара Михайловна, словно не она только что ссорилась. — Каким ветром?

Камынин поспешно снял кашне, положил кепку обратно на полку вешалки.

— Поздравить тебя пришел, — громко, весело сказал Хвощин хозяину, толстой короткопалой рукой в рыжих волосках вынимая еще из кармана френча банку болгарского перца в томате. — Можно сказать, подхалимаж подчиненного.

Камынин ничего не мог понять; терялась в догадках и Варвара Михайловна. Хвощин озоровато подмигнул своему главному инженеру:

— Загадал тебе загадку? Поломай-ка свою ученую головушку.

И, видя, что Камынины по-прежнему молчат, смотрят вопросительно, пояснил:

— Ладно. Я человек добрый, долго темнить не люблю. Пришел доложить, что мы поменялись ролями: теперь ты мое начальство. Вчера бюро обкома выдвинуло тебя руководить строительством шоссейки, а меня поставили твоим замом. Вот я и поскорей с поклоном. Ты это запомни.

И Хвощин захохотал, колыхнув небольшим брюшком, обтянутым полувоенным костюмом из диагонали защитного цвета. Был он коренастый, здоровый, плотно сбитый, с широким гладким весноватым лицом цвета семги, с рыжими густыми волосами, зачесанными назад и лишь чуть поредевшими над лбом.

Варвара Михайловна поспешно стряхнула волосок с блузки, по-прежнему любезно улыбаясь «куму», открыла комод, чтобы достать чистую скатерть. Феклуша стала выносить грязную посуду.

— Не шутишь, Николай Спиридонович? — сказал Камынин, от неловкости не зная, как себя держать.

— Годы не те, Андрей Ильич. Да ведь и ты не девка, чтобы с тобой игры заводить.

— Может, послать еще Феклушу за вином? — негромко обратилась Варвара Михайловна к мужу.

Голос у нее был мягкий, вопросительный, а взгляд сказал: «Не подумай, Андрей, что я примирилась; мы недоругались, но своего мнения изменять я не собираюсь». Камынин все прекрасно понял. «Да, у Варвары это не временная блажь». Ей он не ответил, из чего Варвара Михайловна заключила, что муж против покупки вина. Почему? А! Ясно. Боится, как бы Хвощин не подумал, что он обрадовался, не пожалел денег на выпивку и спешит «обмыть» назначение.

Едва лишь переступив порог, Хвощин по лицам супругов догадался, что они, пожалуй, не зря оба так раскраснелись, а Камынин стоит в кашне и чистит кепку. «Поругались? Не вовремя пришел. Зато с приятной вестью». И он сделал вид, будто ничего не заметил.

— Хозяин области на бюро так мотивировал это дело, — с показным добродушием продолжал Хвощин. — «Камынин — специалист, пускай у него будут развязаны руки. Сейчас инженеров выдвигают руководить стройками. А Хвощин будет и на трассе работать, и по-прежнему возглавлять доротдел». Усек, Андрей Ильич, начальственное указание? — Хвощин опять хохотнул, но после фразы о том, что он по-прежнему возглавит доротдел, выдержал значительную паузу. — Будущую трассу разбили на две равных дистанции. Строительством первой, что ближе к Моданску, будешь непосредственно руководить ты. Второй — от Бабынина до Квашина — я. Посоревнуемся.

Накрывая заново на стол, Варвара Михайловна наблюдала за начальником облдоротдела. Она не поверила ни одному его слову. Камынина слышала, что Хвощин сам метил на пост начальника стройки. Ее мужа, по слухам, он считал книжником и службистом, человеком излишне щепетильным, неизворотливым, хоть и признавал его знания, энергию.