Он встал с дивана, зажег электричество. На их супружеской кровати, выпростав из-под байкового одеяла загорелую руку, спала Варя, и ее тонкая шея, открытая, с остриженными волосами, как-то наивно и беспомощно выделялась на белой наволочке; рядом с ней разметался Васятка, совсем сползший с подушки. Он очень любил, когда ему с вечера читали. На полу валялась раскрытая книжка «Венгерские сказки»: видно, читали, да так и заснули оба. Значит, Варя ждала его? Почему же не разбудила?
Сперва Камынин хотел было перенести сынишку за стену в никелированную кроватку с веревочной сеткой. Затем раздумал и только накрыл одеялом. Варя, наверно, сильно устала, а завтра чуть свет должен заехать Горбачев и отвезти ее обратно на трассу. Андрей Ильич достал из шкафа свежую простыню, расстелил ее на клеенчатом диване и улегся один. На этот раз он очень долго не мог заснуть. Может, его любовь, ожидание передадутся Варе, она проснется и придет к нему? Ну же, ну!.. Луч месяца исчез с телефонного аппарата, за окном засерел рассвет, подали голоса воробьи под застрехой, заворковали голуби, липки запахли росой, а он все курил, ворочался: нехорошо у него было на сердце.
Вторично проснулся Андрей Ильич поздно — вялый, потный, разбитый. Горячее солнце било прямо в глаза, в воздухе скопилась знойная духота. В спальне никого не было, пустой оказалась и столовая. На письменном столе он нашел записку жены.
«Милый Андрюша, ты вчера спал сладко-сладко, и я не решилась разбудить. Не дождался? Эх, ты! Измучился с этой стройкой? Васятка попросил почитать сказки, и я взяла его к себе. Я хотела дать тебе лишний часок отдохнуть, да не заметила, как сама заснула. Вот нехорошо вышло. Да? Мне так хотелось побыть с тобой, дорогуля, выспаться на твоей руке. Значит, до следующей встречи? Но когда? А сегодня я тебя поцеловала, ты только сморщился, будто муха села. До свидания, славный мой, приезжай к нам на участок. Захвати когда-нибудь и сынишку, ладно?»
Камынин повертел в руках записку, против воли отметил одну грамматическую ошибку и хмуро стал натягивать сапоги. Неискренностью, лицемерием дохнуло на него от этих строк.
XIII
Вернувшись на Чашинский участок, Варвара Михайловна долго сидела в «медицинском» шалаше, безвольно опустив руки. Как и прежде, дел у нее оказалось меньше всех. Утром пришел плотник, который еще в субботу вечером пилой обрезал руку; перед обедом — тачечница: ей упавший камень ободрал голень. Варвара Михайловна сделала перевязку, очень довольная, что может помочь.
Хорошо бы вздремнуть — ночь она спала плохо, — да неудобно, когда все работают. Она отправилась на трассу, стала носить песок для «корыта» и здесь увидела Молостова. Он озабоченно шагал рядом с трактором, следя за тем, как струг профилирует земляное полотно. Молостов кивнул ей издали, вскоре его позвали мостовщики, тянувшие «версту» из бордюрных камней; вот он остановился среди женщин, присыпавших обочины, а затем она его совсем потеряла из виду.
И очень хорошо. В этот приезд на выходной в Моданск Варвара Михайловна с ужасом почувствовала, что избегает мужа, его прикосновений, поцелуев. Ведь вчера она торопилась домой с искренним желанием начать с Андрюшей прежнюю хорошую жизнь. Она твердо решила порвать «странные отношения» с Молостовым и словно бежала с трассы. Варвара Михайловна действительно хотела проникнуться интересами Андрея и через них сблизиться с ним еще больше; она теперь знала, как возводят насыпь, дробят камень, засыпают песком «корыто», наблюдала, как работает корчевальная машина, грейдер, каток, — начало неплохое. Но стоило ей увидеть мужа, услышать голос, как она словно одеревенела. Объяснила это Варвара Михайловна тем, что Андрей не встретил ее. Вечно так. За работу готов семью променять. Иногда по два дня не бреется, может при ней дома ходить в одних трусах. Как это понимать? Ясно: стал равнодушным, отяжелел.
Попутно вспомнила она и то, что Андрей сперва не хотел отпускать ее на трассу. «Эгоист. О себе только заботится». Затем перебрала и другие его несправедливые поступки чуть ли не за все прошедшие годы. Однажды, когда она ночь промучилась с заболевшим Васяткой, муж, только что вернувшийся из командировки, заснул, не помог ей; она долго плакала. Давно обещал подарить золотые серьги с александритом, да так и не подарил. Раньше хвалил все, что бы она ни состряпала, целовал при этом ее пальчики, хотя иногда щи у нее были недоварены, котлеты пригорелые. Весной же вдруг объявил, что она всегда опаздывает с обедом, никогда не пожарит ему рыбы. (Она действительно не любила рыбу и редко ее покупала.) Реже стал Андрей делиться с ней и служебными замыслами, впечатлениями от командировок; разговоры все чаще ограничивались хозяйственными вопросами: выстирана ли рубашка, приходил ли мастер чинить холодильник? Стоило ж к ним в гости прийти инженерам, техникам из облдоротдела, как он оживлялся, становился речист, особенно интересен. Таким, говорят, его всегда знали и на работе. Варвару Михайловну так и подмывало отыскивать в муже все новые и новые недостатки.
Вообще весь дом показался Варваре Михайловне потускневшим, и она ходила по комнатам как чужая. Ее прямо обрадовало, когда Андрея вызвали в обком, и, боясь себе в этом признаться, она вскочила, прижалась к нему. После его ухода Варварой Михайловной овладело острое раскаяние, страх, ужас. Ах, как она несправедлива к нему! «Злючка, злючка. Придира. Чем виноват Андрюша? Такое огромное строительство на плечах! Вон как осунулся». Васятку она совсем забаловала, купила саблю, пичкала шоколадными «Мишками», мороженым, веселилась с ним в комнате смеха, исполняла все прихоти. И в то же время всячески оттягивала возвращение с прогулки домой, а в кабинете, увидев, что муж заснул на диване, будить не стала и, читая в постели Васятке сказки, боялась, как бы Андрей не проснулся. В понедельник, когда заехал Хвощин, чтобы захватить ее на трассу, она заторопилась и забыла на столике перед зеркалом заколки. Теперь это походило на бегство из дома.
Дежурный по лагерю ударил билом в рельс: перерыв на обед. Народ, бросая инструмент, повалил с насыпи; к Варваре Михайловне сразу подошел Молостов. Он побурел от загара, пропах солнцем, табаком; новая белая расшитая сорочка, распахнутая на сильной шее, особенно подчеркивала его мужскую свежесть, здоровье.
— Как съездилось? — спросил он, будто лаская ее руку долгим и осторожным пожатием.
Камынина тоже не могла удержать оживленной улыбки и, словно наказывая себя за это, холодно, с подчеркнутой сдержанностью поправила волосы.
— Спасибо, ничего.
— Дома все благополучно? Сынок здоров?
— За этот месяц так вырос!
Воскликнула она излишне радостно. Впрочем, вопрос касался самого дорогого — Васятки, чего же ей скрывать свои подлинные чувства?
— Небось обрадовался? Как же, любимая мама!
Молостов чутьем выбрал тему, наиболее приятную Варваре Михайловне. Он всячески избегал затрагивать то, что хоть отчасти бы коснулось ее семейной жизни. Однако, помня о долге приличия, через силу заставил себя спросить:
— Андрей Ильич тоже, надеюсь, здоров?
— Тоже. Мы, собственно, мало виделись, его сразу вызвали в обком. Так неудачно сложилось…
Она увидела, что Молостов жадно и вопросительно открыл рот, и ей стало гадко, совестно. О боже, что это она, зачем? Какой кошмар! Еще не хватало рассказать, как ходила с Васяткой в городской парк и ночевала врозь с мужем. Тем же чутьем влюбленного и Молостов понял: задел струнку, которую нельзя задевать, и, заволновавшись — что могло случиться между супругами? — тем не менее переменил тему:
— Чем думаете заняться вечером?
— Еще не решила, — проговорила Варвара Михайловна с искусственным равнодушием. — А вы?
— Сегодня провожу в лагере политбеседу. Придете? Она вновь вспомнила о намерении «поставить Молостова на место». Несколько раз она собиралась указать ему на бестактность его ухаживаний, и всякий раз это казалось ей неделикатным. Зато ведь можно самой держаться от него подальше? Она вполне в состоянии так сделать!
