— Кто вас надоумил? — спросил Камынин. — Сами?

Скреперист спрыгнул на землю, неловко отряхнул широкие подвернутые штаны комбинезона. Его большие грубые ботинки были по щиколотку перемазаны незасохшей глиной.

— Нет, — ответил он. — Карьерские. Загружать автомашину дело долгое, да и сколько рабочих рук надо, труда положить… ну, а мне что? Вижу, правильные слова говорят, и согласился подсобить. Мы и гравий так загружаем.

— Отлично, — похвалил Камынин. — Толково приспособились. Позвольте, а мне ваше лицо знакомо. Я с вами уже где-то встречался.

Он пристально вгляделся в здоровяка-скрепериста. Парень стоял несколько сконфуженный вниманием, но с видом человека, сознающего свою силу, сноровку. Плечи у него были не по возрасту тяжелые, губы толстые, добрые, волосы из-под грязной, замасленной кепочки отливали спелым льном, а небольшие голубоватые глаза смотрели приветливо, внимательно.

— Я думал, не вспомните, народу-то у вас тыщи, — застенчиво сказал скреперист. — Встречались, точно. Весной еще, в мае. Во дворе МДС. Я нож поломал у грейдера-струга, меня Горбачев и того… а вы в аккурат приехали и заступились. Я еще на скрепер запросился, вы и тут помогли. Вот я и работаю.

— Помню, — улыбнулся Камынин. — Вас звать Семен…

— Юшин, — обрадованно подсказал скреперист.

— Да, да, — кивнул Камынин. — Значит, управляете теперь любимой машиной? И, как видно, неплохо? Я вот у вас вижу и другое новшество: трос на скрепере вдвое больше нормальной длины. Тоже вам кто подсказал? Зачем это?

— Тут сам придумал и… вроде оправдывает себя, — проговорил Юшин. — Гибкий трос шестнадцати-восемнадцати миллиметров, он очень дефицитный. Две-три недели — и обрывается. А где достать? На скрепер его надо сорок пять метров. Вот я взял да и заправил добрую сотню… с запасом. Износится передняя часть троса управления, я конец в два-три метра обрубаю и зафасовку скрепера произвожу протягиванием троса за счет запаса. Большой результат получается!

— Отлично, товарищ Юшин! — воскликнул Камынин. — Другие скреперисты знают? Поделиться надо опытом. Это мы устроим.

Газик покатил дальше.

«Вот тоже плод любви, — покачиваясь на пружинистом сиденье, размышлял Камынин, возвращаясь к прежнему вопросу. — Ведь новатором стал Юшин. Если бы любовь всегда облагораживала, приносила счастье людям, не была слепой! Может, когда-нибудь и наступит такое время?»

Он насупился, подавил вздох.

«Профессию мы можем выбрать такую, о какой мечтали. А жену? Кто нашел ту девушку, что рисовалась в юношеских видениях? Вот и я: встретил Варю и решил — о н а, хотя похожа ли Варя на мой идеал? Не похожа, как не похожа фантазия на жизнь. Но что-то же мне в ней очень понравилось и покорило? Безусловно. Стало быть, она мне духовно родственна? Конечно, я хотел, чтобы Варя была чуточку развитее, вдумчивее… менее легкомысленна, что ли. Не «штукатурилась», была подомоседливее. А то у нее или танцы в голове, или подруги. Да что поделаешь? По своему образу и подобию, говорят, только господь создал Адама и Еву — и то ошибся. Все равно Варя и такая дороже и милей мне всех женщин. Она и радость моя, и мука, и от этого никуда не денешься. Вероятно, и Варе хотелось, чтобы я был немного другой? Несомненно. Теперь же у нее нашлась совсем иная модель».

Вдали показался Васютин переезд. Отсюда недалеко до Бабынина. «Заехать, проведать жену, мальчика? Некогда, времени в обрез… Нет, надо».

Сына Камынин повидал; Варвары Михайловны в лагере не оказалось. Андрей Ильич болезненно сгорбился. Значит, предчувствие его не обмануло: напрасными оказались все усилия удержать любимую женщину, спасти семью. И тут он услышал голос Молостова: сидя в молодежном шалаше, техник вслух читал газетный фельетон. Начальника строительства за рукав тронула тетя Палага, улыбаясь широким, большеротым, добрым лицом, сказала:

— Женка ищешь? Мы ей соседка. Один шалаш спим. Завтракать кончал, дождик пустил шибко-шибко. Струмент все бросал, айда лагерь. Михайловна твой надел плащ резиновый, Марька Яушев — красный накидка пластмассовый на голова — и в лес. По грибы ударился: самый погода. Право!

В лесу действительно раньше времени появилась вторая грибная волна: боровики, сыроежки, лисички, подберезовики.

Легкий озноб пробежал между лопатками Андрея Ильича, он вдруг радостно, смешно засуетился. Хорошо бы дождаться Варвару, но ведь она может вернуться через час, а то и два. (На самом деле он просто боялся увидеть жену, боялся поймать на себе взгляд ее холодных глаз, подметить враждебную складку в кончиках губ. Так сладко было думать, что между ними не все еще потеряно!) Андрей Ильич крепко поцеловал сына и поехал дальше вдоль трассы на Моданск. «Факт налицо, Варвара не с Молостовым собирает грибы. Конечно же всегда вокруг кто-то есть. Да, но все равно они вместе в лагере и могут увидеться каждую минуту! Разбить бы их, забрать Варвару домой. Но как? Обидится. Разве грубой силой повлияешь на любовь? — Он пошел к машине, чавкая сапогами по мокрой, налитой водой траве. — Экая непогода завернула. Какое мокрое лето. Гляди, еще Васятка простудится. Он какой-то рассеянный, а губы сухие, горячие».

И вновь газик зарулил по топкой, размытой дороге. В лесу потемнело, бесшумно насунулись тучи, осторожно, воровато припустил тихий дождь, но Андрей Ильич чувствовал себя бодро. Ничего: вот-вот в небе образуется проем и скользнет лучик солнца. В сердце у него такой лучик жил. Конечно, тучи могут сдвинуться еще плотнее, но верить в солнце надо.

После отъезда отца Васятке надоело возиться с ежиком, он раскапризничался, захныкал: «Где мама? Я к маме хочу». Щеки и губы у него разгорелись, и он щурился, словно ему больно было смотреть на свет. Тетя Палага уговорила его лечь в постель, стала рассказывать сказку: мальчик заснул.

И вот тогда из дождливого сумрака возникли две сгорбленные фигуры: это вернулись Варвара Михайловна и Маря Яушева. За плечами у бригадира темнел рюкзак, до четверти наполненный чем-то угловатым.

— Ой! И ниточки сухой нету! — всплеснула руками продавщица из киоска. — Мамочки мои! Где вы так?

— Где были, там уж нет, — ответила Маря весело, устало откидывая со лба мокрые, прилипшие волосы. Она сняла красный, совершенно потемневший берет, выжала из него воду.

— Хвастайтесь, каких набрали: небось одни белые да подосиновики?

Оказалось, что и Варвара Михайловна и Маря хоть, правда, и собрали «попутно» грибов, но совсем мало — едва на одну сковородку. Обступившие их девушки, парни были разочарованы. Молчавший до сих пор бородатый плотник Елисеич кивнул на рюкзак:

— Что же, деточки, в мешке принесли?

— Клад, — смеясь, ответила Варвара Михайловна, откинув с головы пестрый капюшон плаща, шурша им при каждом движении.

Подруги стали щупать рюкзак.

— Ой, что-то твердое. Уголь, что ли?

Маря сняла свой походный мешок, девушки весело, нетерпеливо открыли его, и тетя Палага вдруг негромко рассмеялась:

— Поглянь, девоньки, камень!

— Ей-богу, камни. Да они с ума сошли!

— Они хотят абразивный завод открыть, — расхохотался Жогалев. — Делать камешки для зажигалок. В войну на этом крепко зарабатывали.

Все больше народу собиралось вокруг «медицинского» шалаша, громче раздавался гомон, смех. Узнав, что вернулась Варвара Михайловна, к веселой толпе присоединился Молостов. Как раз в это время Маря с вызовом ответила шоферу:

— Как же вы, Костя, не разглядели, что камни-то драгоценные?

Варвара Михайловна подхватила:

— Это не абразивные, а получше: образцы.

— Аль пласт новый сыскали? — пытливо спросил Елисеич. — Можно кальер открывать?

Вокруг сразу замолчали. Маря горделиво кивнула:

— Не карьер, а для нас, может, и получше.

— За сколько километров от участка? — поспешно спросил Молостов.

И вопросы посыпались со всех сторон.

Лагерь всполошился. Люди, несмотря на дождь, выбегали смотреть принесенные камни. Казалось, открой молодежный бригадир и фельдшерица действительно драгоценную россыпь, ей бы не обрадовались так, как этому дикому плитняку, что щедро валяется под ногами по всей земной планете.