— Иными словами, Ирочка, вы хотите узнать, как живут ученые сухари, подобные мне?

— Что вы, — смутилась она. — При чем… сухари.

— Извольте, извольте. Утром я хожу в университет читать лекции, потом занимаюсь научной работой в музее, в архиве, в библиотеке, а иногда и у себя на квартире в Малом Козихинском. Ну, что вам еще сказать? Не курю, водку пью только по праздникам, обожаю натуральный кофе. В общем я сам себе напоминаю часы с недельным заводом. Может, вас интересуют мои знакомые или почему я до сих пор не сумел жениться?

— О нет, нет, — засмеялась Ира: она еще не совсем оправилась от неловкости. — Вы отвечаете совсем как по анкете.

Мокрый полосатый купальник облепил ее загорелое тело, выпукло обрисовывая линию груди, бедер. Осторожно ступая босыми ногами по неровной, колкой дорожке, поеживаясь от липнувших комаров, Ира то и дело приседала и рвала ягоды. Обстрекав руку о крапиву, она оборачивала к Казанцеву смуглое лицо с нежным пушком на верхней губе и сконфуженно смеялась. Он любовался ее движениями, и это почему-то вызывало в нем внутренний протест. «Отчего мне все в Ире кажется естественным и грациозным? — придирчиво думал он. — Оттого только, что молода? Ведь когда она постареет, эти самые ее жесты уже будут казаться смешными ужимками. Значит, мы прощаем кокетство, лишь когда женщина нравится?»

От реки слабо доносились голоса, смех, всплески воды. Затем послышалось ауканье: голос Алексея звал Иру. Оба прислушались. Казанцев оказал:

— Прекрасный экземпляр этот Алексей. Не находите?

Ира сделала надменную гримасу.

— Он? Вот уж нет.

— Напрасно.

— Почему, Евгений Львович, напрасно? Алексей только и знает, что говорит о футболе да хвастается силой и… каждый день меняет ботинки. Вообще у него ноги главное, правда? Он и ходить-то не может: или подпрыгивает, или бежит, или сбивает камни. Он сам как-то сострил: «Свою славу я зарабатываю ногами и поэтому, когда ложусь спать, голову кладу на матрац, а ноги на подушку». — Ира опустила глаза, произнесла несколько сбивчиво: — А в мужчине нужна не только сила… образование важнее.

И профессору показалось, что эта студенточка уже имеет большие претензии к будущему мужу, угодить ей не так-то легко. Что она вообще собой представляет? Какой у нее характер? О чем мечтает ее прелестная головка? Красивые всегда капризны. Вот она увлеклась им, вероятно приняв любопытство за любовь и отвернувшись от молодости в лице футболиста. Что это; незнание жизни или же расчет? Конечно, тут может быть и своеобразие натуры… но стоит ли верить? Эх, сбросить бы ему с плеч годиков десять — пятнадцать!

И, медленно идя за Ирой, Казанцев поймал себя на том, что боится показаться ей неуклюжим, смешным. Ежевику он не ел, а собирал в руку, чтобы потом отдать девушке.

— Какую я вижу ягоду-у! — пропела Ира и оглянулась на профессора.

— Большая?

— Очень. А вон еще, еще. О, да тут их много, идите есть.

Он подошел, но вокруг зарослей ежевики, почти скрывая ее, темно зеленела высокая густая крапива. Чтобы дотянуться до ягодника, Ира встала на цыпочки и, потеряв равновесие, вскрикнула; она бы упала, не подхвати ее профессор. Девушка боком полулежала у него на руках, профессор почувствовал всю сладкую тяжесть молодого тела и вдруг крепко сжал его, обнимая. Ира глубоко задышала и откинула голову, словно подставляя свои красные полураскрытые губы; глаза девушки вспыхнули каким-то притягивающим светом, она медленно опустила ресницы.

Кровь застучала в висках профессора, он низко наклонился над Ирой… и не поцеловал. «Какая, однако, она темпераментная», — подумал Казанцев, ставя девушку на землю. Он обрадовался, что нашел в ней антипатичную для себя черту.

Ира неловким движением выпрямилась; ее щеки, уши, даже шея пылали.

— Ох, я, кажется, чуть не упала в крапиву.

Она коротко и принужденно засмеялась, повернулась спиной к профессору, обеими руками поправляя косы, собранные под косынкой. И по ее спине, по движениям рук было видно, как ей мучительно неловко и как она зла то ли на себя, что оступилась, то ли на Казанцева.

— О, куда мы зашли-и! Идемте, нас ищут.

И, не оглядываясь, быстро пошла по дорожке из оврага, казалось, забыв про крапиву и колючки, уже не пожимаясь грациозно.

От реки действительно аукали все чаще. «Спасибо-то она мне не сказала», — отметил профессор, идя следом. Алексей Перелыгин встретил их ревнивым взглядом и настойчиво спросил Иру, где они были так долго, почему не позвали его. Отдыхающие уже сидели в баркасах, готовые отплыть обратно: скоро должен был ударить гонг к обеду. Казанцев молча прошел на весла, левая рука у него была полна ежевики, которую он так и не передал Ире. Казанцев тихонько выбросил ее за борт и вдруг с поразительной отчетливостью понял, что все его упорные поиски в Ире недостатков — просто жалкая борьба за свою холостяцкую свободу и самостоятельность.

Отношения между профессором и Ирой Стрельниковой сложились странные: они почти не разговаривали, боялись оставаться вдвоем, но то и дело сталкивались, точно искали друг друга. Казанцев избегал решительного шага, ожидая все новых и новых подтверждений любви со стороны Иры. Девушка сделалась нервной, и взгляд ее часто принимал отсутствующее выражение, как у человека, занятого навязчивой мыслью.

Вечером после ужина Казанцев отдыхал на террасе в шезлонге с забытой книгой на коленях. В тополях у солярия гомозились засыпавшие грачи. Из открытого окна бильярдной слышалось твердое щелканье шаров, оттуда падал свет, ломаясь на сетке волейбольной площадки, на мелколистной прядке серебряностволой березы, на клумбе с цветами, В гостиной завели патефон, баритон запел старинный романс:

На террасу вышла Манечка Езова, пухлая и томная, точно после сна. Обмахиваясь веером, она капризно сказала:

— И что вы все сидите, мужчины? Майор никак не оторвется от своего покера, вы уткнулись в книжку. Кто же будет ухаживать за женщинами? Профессор, надо больше движений, пойдемте прогуляемся, такой чудный вечер. Ей-право, живем в доме отдыха и ни разу не сходим прогуляться.

Казанцев встал и поклонился.

— Я к вашим услугам. Вдвоем?

— Нет. Вон еще они.

Она указала на Иру и Алексея, подымавшихся на террасу.

На дворе за ними увязался пастух Зворыкин. Они вышли через задние ворота в деревню. Стоял полный месяц, и бревенчатые двухэтажные избы резкими силуэтами вырезались на ясном, в серебристых облачках небе. В траве звенели сверчки, точно исполняли какую-то лунную сонату. За околицей потянулась жердевая изгородь, а за нею вниз к Волге уходил огромный семикилометровый совхозный сад.

— Давайте яблок наберем? — предложил Алексей. — Сторож небось у кумы самогонку глушит.

— Давайте, — сказала Ира и выжидательно глянула на Казанцева. К нему она не обращалась, но все время как бы надеялась, что он сам к ней обратится. Яблок в саду было так много, что их не успевали подбирать и они гнили на земле: воздух пропитался анисом, шафраном, ранетом. Отдыхающие иногда приходили в сад и набирали полные наволочки падалицы: это считалось не воровством, а своеобразным спортом.

— А может, вы сами сходите? — сказал Казанцев, любезно улыбаясь. — Мне, признаться, не хочется яблок. Отяжелел.

— Ах, профессор, какой вы не кавалер, — жеманно протянула Манечка. — Вам все только книжки… ископаемости! Вы так и жизнь прозеваете. Женщины любят, чтобы для них совершали подвиги, жертвовали. Профессор, будьте хоть немного безумны.

— Обязательно, только не сегодня. Считайте меня должником.

Молодежь полезла через изгородь в сад, а Казанцев со Зворыкиным тихо-тихо пошли дальше по дороге. Казанцев думал: почему он не полез за яблоками и почему… потерял Иру? Да, потерял, скоро она уезжает. Неужто права эта Манечка Езова и виноваты «книжки» — то, что он зарылся в исследование прошлых эпох, древних манускриптов, папирусов, глиняных табличек? Внезапно сердце Казанцева тяжело забилось, и он остановился: а что, если причиною возраст?