— Ты это Ковалеву рассказывай. Распустил вас! Но я наведу порядок. Вы у меня полазаете по чужим квартирам! Почувствуете! И ваш Ковалев вместе с вами!

Кудинов старался записывать рассказ Маркина слово в слово, особенно разговор с Яхонтовым.

— Хотите что-нибудь добавить к тому, что вы сообщили? — Кудинов очень устал писать. Он поднял затекшую правую руку.

— Что ж, теперь, значит, и меня посадят? — спросил Маркин угрюмо. — Это неправильно. Я хотел, чтобы как лучше. И я… я Ворошилову все напишу, как меня обманули. Я проходил Конституцию, я знаю… Это обман… Ковалев вам скажет…

Кудинов задумался, потом улыбнулся.

— Писать не стоит. Возможно, сумеем обойтись и без Верховного Совета. Посиди минутку…

Махая затекшей от долгого писания рукой, он прошел в соседнюю комнату к Романову.

Помощник прокурора смотрел в окно и нещадно дымил.

— Товарищ Романов, я нахожу, — Кудинов взволнованно, очень сильно произнес это «я нахожу», — что Маркин находится третий день под стражей без достаточных оснований. Я считаю такую меру пресечения неправильной. Вы согласны, или я вынужден буду писать…

— Да-да, — поспешно перебил Романов. Он представил себе, как бы трагически сейчас выглядел, если бы не послушался осторожного совета Денисенко. — Да-да. Обязательно! Немедленно! Отпускайте!

Кудинов посмотрел, как Романов быстро выбежал из комнаты к Маркину, остановился перед ним, разглядывая. Он и остальные вышли за помощником прокурора.

— Подписал? — улыбнулся Кудинов Маркину. — Вот и все. Теперь можешь идти домой. И не беспокойся. Скажи родным, чтоб не тревожились и тебя не ругали. Я сам вечером к ним зайду и все объясню. Курченко, проводите его и пригласите сюда свидетеля Яхонтова.

— Всегда рад, — засмеялся Курченко.

— Ничего… Не надо! Я сам… сам за ним схожу! — Романов сорвался с места и исчез за дверью.

Все переглянулись. Романов действительно был забавен. Курченко приоткрыл дверь, всем подмигнул:

— Послушаем. Сейчас должен быть небольшой шум.

Романов был помощником прокурора по надзору за милицией. Но прокурор уже больше месяца болел, и Романов его замещал. Ошибки работников милиции никогда не удивляли и не раздражали Романова. Они казались ему естественными и неизбежными. Он снисходительно учил работников отделений уму-разуму, вскрывал ошибки и разъяснял. При этом лицо помощника прокурора по надзору за милицией ясно показывала, что только он один постиг тот истинный, высший смысл законов, до которого не доросли те, за кем он поставлен надзирать. Единственным человеком в отделении, способным более или менее подниматься на какую-то высоту юриспруденции, Романов считал Яхонтова и любил с ним порассуждать, поспорить о разных казусах. Увлеченный спором с Яхонтовым, он часто переходил с ним на «ты», стукал себя по коленке, подскакивал и, доказав свое, весело потирал руки. Работники отделения считали Романова не ахти каким умным человеком, но зато справедливым и, главное, хорошо знающим свое дело. С ним сработались, уважали его как знатока законов, поражались его памяти. Романов без затруднения цитировал любую статью со всеми дополнениями и изменениями, которых в нашем уголовном кодексе превеликое множество. Многие верили в его непогрешимость, но сам он верил в нее больше всех. И вдруг он, Романов, ошибся! Да и дело-то совсем не принадлежало к казусам. И как ошибся!..

Слушая допрос Маркина, он непрерывно курил, прикуривая одну папиросу от другой. Легко сказать — отменить собственную санкцию! А межведомственное совещание? Узнает весь район! Как же теперь он сможет осуществлять надзорность после такого неслыханного скандала?

У сидевших в тесной комнате от табачного дыма начинало першить в горле. Скорняков первый не выдержал: сдавленно чихнул и закашлялся. Романов извинился, бросил папироску в урну, но тут же забылся и машинально закурил новую.

— Послушайте, если вам не жаль себя, то пожалейте нас и потолок, — мягко сказал ему Бокалов. — Нас здесь пятеро, мы отцы семейства. Пощадите!

— Да-да, — согласился Романов. — Простите. — Он заложил руки за спину и, морща загорелую лысину, заходил взад-вперед по комнате.

Бокалов переглянулся с Денисенко и Скорняковым.

Все невольно заулыбались, и, когда Романов снова закурил, никто уже ничего не сказал.

«Нет, это черт знает что!.. Заставлять столько напрасно пережить мальчишку и его родителей! Обрадовался, не дослушал, помчался! Мало того, что сам ошибся, еще и меня ввел в заблуждение. Не мог же я, в самом деле, предвидеть звонка! С поличным!» — негодовал Романов.

Очередная «симфония» у Яхонтова была в разгаре. Допрашивал он, как обычно, один. Раскачиваясь в мягком кресле с львиными мордами, Яхонтов допрашивал незнакомую Романову женщину в платочке. Она сидела, наклонив голову, и прижимала к себе грудного ребенка, завернутого в синее одеяльце. Яхонтов был так увлечен, что не слышал, как раскрылась дверь. Он изогнул дугой свою светлую бровь, искоса с удовольствием взглянул на женщину.

— Ну?

Она подняла голову, и Романов увидел ее некрасивое после родов лицо с крупными веснушками на лбу. Это было лицо крестьянки, недавно переехавшей в город и еще не привыкшей к новой жизни. Она прижала ребенка еще крепче к себе и ничего не сказала.

— Что молчишь? — наблюдая за ней, спросил Яхонтов. — Значит, не хочешь говорить, куда твой муженек спрятал краденые стельки? Ладно, что ж, сами найдем. Я ведь только твою честность проверить хотел. Муженек твой сидит, и тебя посадим, раз ты такая… раз ты сообщница. Думаешь, рука дрогнет? Мне вот только малютку твоего жалко. — Яхонтов привстал, перегнулся через стол, приподнял уголок одеяла, заглянул в лицо ребенку. — Агу! Какой славный… Мальчик?

— Мальчик, — сдавленно ответила она и со страхом отстранила ребенка от следователя. — Не крал он… Не крал… И ничего мы не прятали…

— Так-так, — Яхонтов ухмыльнулся. — Так-таки и не прятали? Я ведь только проверяю тебя. Муж-то сознался.

— Нет, нет, гражданин следователь, не может быть. Верьте моему слову, не брал он… Он не возьмет, я его хорошо знаю, да-да… — горячо, порывисто заговорила она, и Романов увидел, как по ее некрасивому лицу потекли слезы. Придерживая ребенка, она прижала концы платка к глазам. Романов не выдержал, вошел, громко закрыл за собой дверь. Яхонтов обернулся, увидел его, заулыбался, но женщина всхлипнула, и он быстро повернулся к ней.

— Ну ладно. Нечего мне здесь… — он поморщился. Допрос получался долгий и, как он увидел, бесперспективный. А ему уже хотелось услышать от Романова новости. — Поди посиди пока в коридоре, подумай…

Женщина встала, хотела что-то спросить или сказать, но Яхонтов махнул на нее рукой, и она покорно вышла.

— Ну? — не выдержал Яхонтов и улыбнулся. — Какое решение вынесли о Ковалеве представители высших сфер?

— Ее муж, — кивнул Романов в сторону вышедшей, — действительно украл стельки?

— Вряд ли, — удивился вопросу Яхонтов. — Но есть подозрение. А там кто их знает… Все у них там на фабрике воры. Если верить ее слезам — не крал. Так что они там решили?

— Так какого же ты черта над ней издеваешься? — заорал Романов. — Кто тебе дал право так допрашивать? Как ты можешь? Она же кормящая мать! А если у нее пропадет молоко? Ты будешь кормить? — Романов забегал по комнате, остановился, посмотрел на Яхонтова, отвернулся. — Вы больше не будете следователем. Вам нельзя доверять людей. К вам больше нет доверия! И я жалею только, что я так редко присутствовал на ваших допросах. Жалею!

Яхонтов сначала опешил, потом оскорбился.

— Ну знаете… Вы, товарищ Романов, сегодня что-то громко надзираете за нами, — вставая, сказал он с достоинством. Он подумал, сел, попробовал все свести к шутке: — Неужели на вас так сильно подействовал совет наших сыскных богов? Они что, решили произвести Ковалева в святые, а меня предать анафеме?