«Ну и руководители военного учреждения! — удивлялся Яхонтов. — Подобралась же парочка — баран да ярочка… Посмотришь — в отделении тишь да гладь да божья благодать… Миротворцы! Все прямо само собой делается… Только как?»

Не одному Яхонтову казалось: работа в отделении идет сама собой. И вдруг в эту слаженную машину как песку насыпали. Она задрожала и напряглась: в отделении появились проверочные комиссии. Районное начальство сразу стало у них появляться чаще. Особых упущений комиссии не обнаруживали. Они отмечали кое-какие промахи, как всякие комиссии, однако так основательно проверяли все, так пристально изучали работу оперуполномоченного Ковалева, что всем стало ясно: быть скандалу.

Лицо Денисенко после каждой проверки становилось все озабоченнее. Трайнов однажды неожиданно накричал на майора Ковалева, а потом ходил извиняться.

Ранги комиссий от проверки к проверке возрастали. Сейчас в отделении работала третья — от республиканского управления. Чувствовалось: она решит все. Но мало кто предполагал, что скандал произойдет на собрании и поводом послужит выступление Яхонтова.

Яхонтов работал рьяно, с азартом, быстро. И его раздражали медлительные, твердолобые упрямцы и тугодумы вроде Трайнова или майора Ковалева. Яхонтов поражался, как мог иногда Ковалев интересное, легко доказуемое заявление неожиданно свести решительно ни к чему или вдруг затеять дело такое безнадежное и нудное, от которого потом были одни хлопоты да неприятности от начальства.

Выводила Яхонтова из себя и манера майора, лезть во все, даже туда, где его не спрашивают. Ковалев имел свою, закрепленную за ним территорию, но, с благословения Трайнова, упорно забирался к соседям, как будто преступники произрастали везде, а его территория была для них заказана. Майора, конечно, похваливали за усердие, оперуполномоченные охотно сбывали ему все кляузные бытовые дела, с которыми тот мог возиться месяцами. А Яхонтову потом приходилось лезть из кожи вон, чтобы дотянуть их до суда, и то суд обычно ограничивался или штрафом, или одним общественным порицанием. Просто пропадала всякая охота работать.

И Яхонтов и Сафронов возмущались этой видимостью благополучия на участке майора. Сафронов, тоже оперуполномоченный, целыми днями метался по своей территории. Ему суток не хватало. А участок Ковалева был много больше. Сафронову и Яхонтову казалось, что майор не дает ходу материалам о преступлениях со своей территории и на этом наживает капиталец. Но хитер и умен был старый майор, — видно, крепко держал он в руках участковых: третья проверка при всей своей тщательности не давала изобличающих фактов. Яхонтов и Сафронов помогали комиссии как могли, однако прямых улик добыть не удавалось и им. И вот перед самым собранием друзьям неожиданно посчастливилось задержать вора, преступление которого скрыл Ковалев. Яхонтов и Сафронов решили выступить открыто, тем более что на собрании присутствовали члены комиссии из республиканского управления.

Собрание шло вяло. После доклада наружная служба слегка поругала оперативных работников, те поругали наружную службу, и желающих выступить больше не оказалось. Денисенко, которого выбрали председателем, уже хотел прекратить прения, когда потребовал слова Яхонтов. Следователь начал выступление с общих вопросов, разобрал несколько последних удачно раскрытых преступлений, похвалил оперативный состав за умелое и энергичное; дознание и перешел к главному.

— Весьма странно выглядит на этом фоне Ковалев, — он улыбнулся. — Восьмого мая того года майор узнал, что всем нам известный Маркин подделал ключ к двери профессора Васина. Казалось бы, старому чекисту не трудно было догадаться — готовится самое обыкновенное ограбление квартиры. При его опыте не составило бы и большого труда взять этого великовозрастного бездельника с поличным, передать мне и таким образом избавить от него наш район раз и навсегда. Вы, конечно, думаете, он так и сделал? Ничуть не бывало! Наш великий криминалист выше этого. Он решил поиграть в жмурки и позабавить гостей, которые собрались у профессора: пришел туда с Маркиным, попил чайку и дал сеанс своего оперативного священнодействия. Ковалев продемонстрировал, как легко подделанный ключ открывает профессорскую дверь. Ну, а потом, так сказать для «профилактики», погрозил преступнику пальцем и велел попросить у всех прощения. Я не знаю, кричали ли гости «браво» или «бис», но получилось весело и впечатляюще. К тому же не надо ни суда, ни следствия, ни прокуратуры. Ковалев сам себе судья, следователь, прокурор и начальник. Хочу — сажаю, хочу — милую. И самое главное — на его территории ведь «нет преступников».

Яхонтов любил и умел выступать. Он сделал паузу, снисходительно посмотрел на ожившие лица и увидел следователя Кудинова, присланного недавно в отделение прямо с университетской скамьи — смешливого, шумного, подвижного, как мальчишка.

— Даже не верится, — вслух удивился Кудинов. — Прямо анекдот… — Он тряхнул головой, громко засмеялся, а когда на него оглянулись, сконфузился и густо покраснел.

— Именно не верится! — подхватил Яхонтов и энергично, одобрительно кивнул начинающему коллеге. — Но только тому, кто не понял Ковалева. Для майора ведь главное — быть добреньким. И все это было бы смешно, если бы не зачеркивало работу товарищей. Ведь чего хочется Ковалеву? Чтобы на его территории все тихо было, все гладко, чтоб можно было других ему поучить, как работать надо. У него же расчет простой: Маркин на его территории после этого действовать побоится, не рискнет. Но он спокойно пойдет к тому же Сафронову или еще к кому и совершит преступление там. А Ковалев, если и узнает, промолчит или опять отечески пожурит Маркина, но концов другим не даст и сам серьезно работать не будет, покроет. А на следующем собрании встанет и этому же самому Сафронову скажет: «Опять у тебя нераскрытая кража, опять висячка…» Еще сочувственно по плечу похлопает: плохо, мол, работаешь, без профилактики, не перевоспитываешь, на общественность не опираешься, и пойдет учить уму-разуму. А только заикнись ему — это-де твои к нам повалились, сейчас же руками замашет: «Что ты! Нету у меня таких и никогда не было. Я уже всех своей профилактикой перевоспитал. У меня теперь одни хорошие живут, а преступники все у вас. С населением не работаете, товарищи, с населением. Учитесь, пока жив. А то так и помрете дураками…». И находятся некоторые, действительно себя дураками считают, учиться у Ковалева пробуют… Только чему? Замазывать преступления, покрывать да пускать пыль в глаза разными ходкими словечками?

— Правильно! — возмущенно поддержал Сафронов. — Никогда не даст концов со своей территории. Всегда воруют не его, а наши… Мы ночи не спим, а он…

— Ясно, — пробасил кто-то с последних рядов. — Правильно поставил дело! Мы ему материал о своих даем, помогаем, а он нам — дудки!

— Именно! Вот и хочется спросить, — Яхонтов невольно повысил голос, — почему Ковалеву разрешено так работать? Почему он не раскрывает даже то, что само к нему в руки лезет? И кому это нужно — так своеобразно украшать показатели работы отделения? Я думаю, как это нам ни неприятно, но мы должны наконец разобраться в деятельности Ковалева и высказаться со всей определенностью. Для этого у нас достаточно сил… — Яхонтов вдруг умолк, посмотрел в зал, да так и не сказав главного, отвернулся и сошел с трибуны.

Ковалеву нездоровилось еще с утра. Его знобило, горели щеки, ныли колени. К обеду он почувствовал себя совсем плохо, сходил к врачу и взял больничный лист. Осталось только предупредить Трайнова, отпроситься перед собранием у Денисенко, и можно будет идти домой — отлежаться денек-другой.

Майор остановился у двери в красный уголок и закурил, ожидая секретаря. Слышались щелканье и глухой стук шаров, угрюмый бас Скорнякова, задорный хохот Яхонтова. Над ними по-юношески неуверенно пытался подтрунивать Кудинов.

— А мы с Хлоповой тебя вчера в театре видели, — приставал он к Яхонтову.