Денисенко пожал плечами:

— Черт его знает.

— Проверим, — и Трайнов махнул рукой секретарше. — Давайте. Скажите, что ушел. Часика на два.

Она понимающе кивнула и вошла в кабинет. Трайнов повернулся к Денисенко.

— Маковка это или нет, гадать не будем. Давай-ка собирай бюро, и, пока у нас не оттягали дело в прокуратуру, передадим его Кудинову. А то опять в дураках останемся. А я пока пойду скажу Курченко, чтоб не отправлял Маркина и Бельского в тюрьму. Больно уж Яхонтов насчет этого хлопочет. А туда всем бюро не пойдешь разбираться и Бокалова не пригласишь. Пусть уж у нас посидят пока. А на бюро давай-ка так и поставим вопрос: для кого, в конце концов, важнее разобраться в вопросе о профилактике и их взаимных обвинениях — для товарищей по партийной организации или для прокуратуры? Понадзирают за делом и здесь. Ничего.

Часа через полтора, когда Романову надоело ждать и пора было идти домой, он сам позвонил в отделение. К телефону подошел Денисенко.

— А, товарищ Романов, — заулыбался он, — привет, привет. Как у вас там дела? Что? Маркина и Бельского хочешь у нас забрать? Слышал-слышал… Да, щекотливое дело. Трайнова я бы с удовольствием позвал, но не могу, никак не могу, дорогой, домой уехал. После собрания что-то себя плохо почувствовал. Еле уговорили уехать. Сам понимаешь, такое собрание. Ты уже знаешь? — и весело округлил глаза. — Откуда же? Интересно, интересно… Да, к сожалению, никого нет. Я один за всех отдуваюсь. Заходи, я буду очень рад. Но я дела тебе передать не смогу. Ты же сам понимаешь, я не могу подменять начальника. Неудобно. И потом, видишь ли… — И Денисенко своим мягким украинским говорком объяснил: — Конечно, с одной стороны, по закону ты имеешь право забрать от нас к себе любое дело. Но, с другой стороны, наше бюро поручило трем товарищам разобраться в этом деле и доложить на собрании. И в этом бюро тоже, безусловно, право, так как вопрос о Маркине и Бельском имеет для коллектива принципиальное значение. Я даже не знаю, как быть… Если мы сделаем с тобой, как ты хочешь, сам знаешь, народ у нас собрался зубастый, — дело дойдет до райкома партии. Нас-то райком поймет, сами хотим разобраться… Но вот почему ты вдруг проявил к делу Маркина такой неожиданный интерес и не хочешь считаться с решением всей партийной организации, райком может и не понять. Я-то понимаю, что у тебя, конечно, чисто юридический интерес… Тут подумать надо. Может, проще тебе к нам приехать и осуществить контроль здесь? В понедельник. Да-да, послушаешь вместе с нами, побеседуешь сам. А?

Романов призадумался. В самом деле, контроль он может осуществить и в самом отделении ничуть не хуже, чем у себя. Зачем же тогда забирать дело, только потому, что так советует Яхонтов? А райком?

— Ты слушаешь? Что молчишь? — спросил Денисенко после долгой паузы.

— Да, пожалуй, ты прав, — не сразу согласился Романов. — Как всегда, пойду вам навстречу. Приеду к вам. До понедельника.

— Ну вот и хорошо.

Романов нажал на рычаг, позвонил Яхонтову сообщить о решении бюро. Но к телефону подошел Кудинов: Яхонтов, вполне уверенный, что все получится так, как они с Романовым договорились, точно в семь часов ушел.

Когда Ковалев вошел в кабинет Трайнова, он прежде всего удивился Денисенко, который сидел за громадным столом вместо начальника и ожесточенно писал. Трайнов же прохаживался по кабинету вдоль своего стола, как человек рядовой и подчиненный: хозяин, мол, сейчас секретарь.

— Переписал? — начальник перегнулся через стол к Денисенко, прочитал бумагу и подписал.

Шумно вошли в кабинет Яхонтов, Кудинов, Курченко, Хлопова и несколько членов бюро. Они столпились в дверях и с трудом пробирались мимо Ковалева, севшего у самых дверей и загородившего ногами проход. Ему следовало бы пересесть, но он не шевельнулся. Яхонтов вошел первым, перешагнул через ноги Ковалева, энергично прошел к окну. Его удивило лицо Трайнова. Начальник был настроен на самый благодушный разговор. Еще больше удивил следователя Денисенко, которого он обычно не принимал всерьез и потому почти не замечал: Денисенко, эта тряпка, этот безвольный, нерешительный человек, глядел на него сейчас необыкновенно значительно. Непримиримо воинственно смотрел ему прямо в глаза Курченко. Поразила Яхонтова и Хлопова. Кудинов глянул на него как-то издали и смущенно отвернулся. Ни одного хоть сколько-нибудь непринужденного или просто скучающего лица не было в кабинете. Один Ковалев безразлично смотрел мимо всех.

Яхонтов почувствовал — сейчас должно произойти нечто важное, известное уже всем, но неизвестное и враждебное ему. Видно, всех уже успел обработать и подчинить себе Трайнов. Предстояло драться.

— Зачем вы меня вызвали? — резко спросил он Трайнова:

— Я? — Трайнов обернулся и скользнул по Яхонтову лукавым, удивленным взглядом. — Я не звал. Это он, Денисенко, тебя звал. А ты что, очень спешишь?

Денисенко нашел нужную бумагу, поднял голову и улыбнулся, как добрый доктор детям, которым он сейчас пропишет сладкую микстуру.

— Пристраивайтесь, товарищи. Всем удобно? — и когда все, кроме Яхонтова, скрестившего воинственно руки на груди, сели, секретарь рассказал о решении бюро: мол, бюро, с одной стороны, верит Яхонтову, а с другой стороны, оно не имеет оснований не верить и Ковалеву. А так как в этом деле речь идет не только о чести наших товарищей, но затрагивается и принципиальный вопрос — о профилактике, то партийное бюро поручает трем коммунистам — Кудинову, Хлоповой и Курченко — разобраться в споре и методах работы Ковалева и Яхонтова и во вторник на собрании доложить. — Кому неясно, товарищи? — закончил он. — Всем ясно? Слово имеет товарищ Трайнов.

Начальник посмотрел на собравшихся, секунду помолчал и покорно сказал:

— Как член бюро, я подчиняюсь, не могу не подчиниться его решению и потому приказываю вам, товарищ Яхонтов, передать дело Маркина и Бельского Кудинову для ведения следствия. Вот приказ. Передадите Кудинову дело сейчас, при мне. Больше не задерживаю.

Яхонтов увидел, как стали присутствующие выходить, и усмехнулся, взглянув на Ковалева.

«Только и всего?» — подумал Яхонтов, ему стало досадно на себя за свои страхи перед этими людьми, которые так и не придумали ничего более умного, чем принять позу объективных наблюдателей.

В кабинете остались только Денисенко и Ковалев.

— Ты, я смотрю, совсем нос повесил, — сказал Денисенко. — Эту историю с Маркиным все переживаешь?

Ковалев молчал.

Денисенко собрал со стола свои бумаги, сунул в свою сумку-планшет, подошел к нему, постоял рядом.

— И говорить не хочется… Это все устроится, Сергеич, поверь. Тут только нужно с правильной стороны подойти. Все будет в порядке. А ты мне вот что лучше скажи: сможешь ли ты на собрании выступить с дельным рассказом об опыте своей работы? В конце концов, крал Маркин или не крал — одна сторона дела. Но он ведь не один. Есть и другие Маркины. Мы должны и о них думать. Как хочешь, а обмен опытом, хорошим ли, плохим ли, мы должны уже провести хотя бы потому, чтоб не повторять уже сделанных ошибок.

Денисенко заговорил с Ковалевым о том, о чем сам Ковалев сейчас не мог ни слышать, ни думать спокойно и о чем, возможно, не вызвался бы с ним говорить сегодня один на один никто другой в отделении. Денисенко говорил медленно, тяжеловато, со вздохами и раздумьями, как бы беря часть тяжелых мыслей собеседника и на себя. И «история с Маркиным», которая казалась Ковалеву громадной, чудовищной и заслонила в его голове все, должно быть, оттого, что Денисенко говорил о ней так тяжело, нисколько не подлаживаясь, не высказывая Ковалеву своей дешевой уверенности, что Маркин украсть не мог, быстро уменьшалась до нормальных размеров и становилась на свое место. Ковалев молчал, слушал, испытывал облегчение и был благодарен секретарю и за его сочувствие, и за спокойствие, и за то, что он не высказывал уверенности в невиновности Маркина. Слушал и сам становился спокойнее, мудрее, выше того Ковалева, который возмущался, шумел и ругался вчера на собрании.