Грустный мотив сразу согнал с лиц присутствующих улыбку.

Вреж запел. Песня эта была или плач? Откуда такая скорбь? Оник не любил грустных песен, но сейчас и на него подействовал не столько голос Врежа, сколько звучавшая в нем страшная тоска всех этих людей по родной Армении, тоска, которая жила сейчас и в его сердце.

Когда песня оборвалась, он решил развлечь своих земляков и сказал:

— Ну, а теперь «Дни неудач»!

И неожиданно в бараке зазвучал его голос:

— Молодец, господин Оник!..

— Товарищ Оник, молодец!

— Молодец, молодец!..

Оник и раньше пел песни гусана Дживани, но сейчас он, как бы впервые поняв глубокий смысл «Дней неудач», старался подчеркнуть каждую строку:

Слова эти звучали как ободрение, как призыв к действию. Оника наградили аплодисментами.

Вдруг, в самый разгар веселья, появился доктор Ованес Айгунян.

— Вот и наш доктор пришел! Теперь товарищ Оник обязательно споет!..

— Разве Оник поет? — спросил доктор.

Все стали расхваливать голос Оника.

Оник не мог отказать доктору. Благодаря этому человеку он приобрел сразу стольких друзей! Да и сам по себе доктор Айгунян был славным человеком. С его появлением все присутствующие как-то ожили. Как же можно было не спеть для него? И он пел еще и еще.

Когда Оник и Шевчук, наконец, собрались уходить, их все стали дружно уговаривать:

— И завтра приходите! Завтра тоже!..

А врач Айгунян, прощаясь, сказал:

— Завтра зайди ко мне, я должен кой о чем с тобой потолковать.

По дороге Оник спросил у товарища:

— Ну, как?

Шевчук был очень доволен вечером, хоть и не понимал, о чем шли разговоры.

— Гостеприимные ваши армяне! Я только сегодня это узнал.

Шевчук поинтересовался, что сказал ему доктор.

— Поживем — увидим. Кажется, неплохой человек. Может быть, и сделает что-нибудь для нас.

Шевчук больше ни о чем не расспрашивал.

Доктор Ованес Айгунян поднялся и протянул руку.

— Пришел?

— Пришел, — беззаботно отозвался Оник.

— Вот и хорошо. Садись. У меня к тебе разговор, Наши вчера рассказали, кто ты такой. Значит, жил в селе?..

— В колхозе, доктор.

— О медицине что-нибудь знаешь?

Вопрос был неожидан, и Оник не сразу понял, в чем дело.

— Я спрашиваю, смыслишь ли хоть сколько-нибудь в медицине?

— Кое-что смекаю, доктор. Медицина служит делу лечения людей, ветеринария — животных.

— Так вот, я хочу взять тебя сюда.

Онику показалось, что над ним шутят.

— Меня? — переспросил он.

Предложение было очень странным.

— Нет, доктор! На это я не гожусь. Надо окончить высшее учебное заведение, набить голову тысячами рецептов… А я ведь не знаю даже как следует, где кишки у человека, — какой же из меня лекарь выйдет?

— Даже не знаешь, где находятся кишки? — улыбнулся Айгунян.

— Ну, знаю, в животе, а не в голове. Но завтра кто-нибудь придет и заявит: у меня воспаление двенадцатиперстной кишки. Вот и ищи эту двенадцатиперстную кишку! Нет, лечить людей дело не шуточное!..

— Я ведь не сказал тебе: иди, становись на мое место! Просто хочу взять тебя в помощники.

Это было совсем другое дело, хотя и для него также нужна была кое-какая подготовка, умение ухаживать за больными, разбираться в названиях лекарств. Оник ничего этого не знал, но решил не отвергать предложение врача. Все-таки это лучше, чем рыть противотанковые рвы.

Доктор подал ему халат.

— Надевай! Сразу приступишь к исполнению обязанностей. Я уже говорил с начальником вашего лагеря. Теперь ты находишься под моим начальством, понятно? Есть там пациенты?.. После приема обойдем палату, где лежат больные, — я объясню все, что тебе нужно делать.

Оник натянул белый халат, оглядел себя и засмеялся: доктор!..

— Чтобы все было по форме — сними кепку, — сказал Айгунян. — Ну, позови-ка, кто там есть?

Оник вышел в коридор и стал пересчитывать пациентов с таким видом, словно занимался этим давно.

Вечером он зашел в свой барак, чтобы забрать вещи и рассказать о случившемся Шевчуку. Оник отвел его в сторону и сообщил о получении медицинского звания.

— Ты же говорил, что понимаешь в медицине не больше осла.

— И сейчас не отрицаю, приятель! Но все же это гораздо лучше, чем рыть окопы. О тебе я позабочусь тоже. На свете есть такие болезни, что и профессору толком не разобраться. Этот мой земляк добрый человек. Придешь к нам, и мы тебя оттуда уже не выпустим, так и знай. Понял?

Через несколько дней Шевчук явился в больницу.

— Вот мой товарищ, доктор, — представил его Оник.

Айгунян знал по-русски несколько слов.

— Болит? Работать нет? — спросил он.

Шевчук виновато улыбнулся. Он не хотел лгать.

Исчерпав запас русских слов, доктор сделал серьезное лицо и сказал Онику:

— Головокружение у него. Несомненно, нужно принять. Только пусть не забудет: го-ло-во-кру-же-ние!

— Да, конечно, доктор! — Он не забудет!..

Он перевел Шевчуку наставление доктора, добавив от себя:

— Ну, что тебе еще нужно, Тимка? Чтобы выяснить причину твоих головокружений, не станут же вскрывать тебе череп! Конечно, и ты держись соответствующим образом… Ерунда! Земной шар побольше человеческой головы и то кружится — почему твоя голова не может закружиться?.. Пойдем, я приготовлю тебе хорошее место.

Оник повел Шевчука в палату. Больные не обратили никакого внимания на новичка. Трудно было сказать, кто они такие, из какой страны; были тут люди и с черными, и с рыжими, и с русыми волосами. Но печать мучений, лежавшая на их лицах, была одинакова для всех. На минуту Шевчуку вдруг захотелось отказаться от пребывания рядом с этими людьми, приговоренными, как ему казалось, к смерти. Но Оник так спокойно проходил мимо больных, будто он всегда работал тут, — привык к стонам, к страдающим взглядам, к спертому воздуху в палате. Койка у окна была свободна.

— Вот твоя кровать. Славное местечко, можешь любоваться видом во двор. Там иногда две старушки развешивают белье и, сидя на старых бочках из-под пива, вспоминают грехи молодости. Разве плохо? И у тебя будет время вспомнить свои юные годы, — в этом тебе никто не помешает.

Однако веселое настроение Оника не захватило Шевчука. Он не мог безразлично смотреть на лежавших вокруг несчастных людей, ему было неловко за себя. Зачем он пришел сюда? Работая на улице, он хоть Вволю дышал свежим воздухом, разговаривал со здоровыми людьми, глядел на деревья, на небо и не думал, что чья-то болезнь может передаться ему. А здесь без этих мыслей не проживешь. Вон больной у противоположной стены, все время харкает и задыхается, — наверняка у него туберкулез… Кто-то громко дышит, словно после долгого пробега… По мнению Оника, место у окна самое лучшее, а между тем сосед бредит. Да, зря он послушал Оника, согласился на это добровольное заключение.

Шевчук не мог скрыть своих тягостных мыслей от Оника. Тот даже рассердился.

— Тьфу, глупость какая! Поверь мне, тут не так уж плохо, как ты думаешь… Правда, народ пестрый. Наверное, в Вавилоне не было стольких национальностей, сколько в этой палате. Но разве дело в этом? Видишь вон того человека, который уперся голым локтем в стену? Он — француз. И, должен тебе сказать, первосортный человек. Доктор ему сказал, что я из Советского Союза, — он так обрадовался, словно свояку. Мы с ним долго разговаривали…

— Ты разве знаешь французский язык?

— Нет, конечно.

— Как же вы разговаривали?

— Э, приятель! Есть такой язык, на котором все могут объясниться друг с другом. Я говорю, к примеру, — Париж, он отвечает — Москва, я — Коммуна, он — Октябрь, я…