Мелик-Бабаян начал клясться в своей преданности Германии. Речь его становилась все более бессвязной, и, наконец, совершенно обессилев, капитан рухнул на кровать.

Наутро он спросил Оника:

— Зачем вчера приходил Фукс?

— Он советовал вам обратиться к Гитлеру относительно вашей жены…

Капитан дрожащей рукой потирал лоб, стараясь восстановить в памяти разговор с лейтенантом.

— Гитлеру? А в самом деле! Я напишу!

Он поднялся с кровати и нетвердыми шагами прошел к столу:

— Да-да… Как я раньше не подумал? Не пускай ко мне никого!..

Оник встал в дверях. Всем, кто приходил к капитану, он сообщал:

— Господин капитан пишет письмо фюреру.

И посетители торопливо уходили.

Написав прошение, капитан тут же уехал в город.

Мелик-Бабаян ждал ответа несколько недель. И, наконец, дождался. Из канцелярии Гитлера пришло извещение, что на его прошение дан положительный ответ, о чем сообщено и фрау Мелик-Бабаян. Капитан возликовал. По этому поводу он задал большую пирушку для офицеров.

На другой день все у Оника спрашивали:

— Что за веселье было у твоего капитана?

— Гитлер разрешил ему жить со своей законной женой. Не шуточное дело: собственную твою жену тебе отдали. Будешь плясать, конечно!..

После этого дня капитан Мелик-Бабаян бросил пить и даже помолодел лет на двадцать. Наконец он обрел свой фатерланд.

В эти же дни в жизни Оника и его друзей случилось долгожданное событие: им удалось наконец связаться с партизанами. Произошло это так. Мелик-Бабаян часто посылал Оника в город по разным делам. Как-то он приказал ему достать ящики для посылок, и Онику пришлось познакомиться со столяром Яновским. Это был умный, приветливый поляк, с которым Оник сразу разговорился по душам. Он навещал его несколько раз и постепенно подружился.

Однажды Яновский из-под полы сунул своему новому другу один из свежих номеров «Правды». А через некоторое время он же познакомил Оника с человеком, который оказался связным партизанского отряда, действовавшего в лесах под Пулавой. Затем Оник устроил встречу представителей отряда с Парваняном. Состоялись переговоры. На предложение принять в отряд группу легионеров партизаны ответили согласием.

— Но лишнего оружия у нас нет, позаботьтесь о нем сами, — такое было поставлено условие.

Было решено поддерживать через Яновского связь, чтобы в тот момент, когда легионерам выдадут оружие, уйти из лагеря. Комитет принял это предложение.

Это случилось в тот же день, когда легионеров приводили к присяге. Строевые занятия были прекращены. Всех армян вывели на площадь, где была установлена трибуна. На нее поднялись: командир легиона майор Кунц и прибывшие из Берлина генерал и два полковника.

Подпольный комитет дал указание: во время чтения текста присяги повторять про себя слова той клятвы, которую каждый давал в Советской Армии. Об этом знали все.

И вот майор Кунц читает:

— Клянусь перед богом и Адольфом Гитлером быть преданным германскому правительству…

Под этот дребезжащий голос пленные шептали священные слова присяги, которые произносили когда-то там, на родной земле, обязуясь защищать ее от любого захватчика.

Присяга была прочитана сначала на немецком, потом на армянском языках. Под конец весь легион должен был повторить хором:

— Клянусь!

На площади стояли сотни людей. Но это торжественное слово прозвучало едва слышно.

Затем последовала церемония поднятия флагов. На длинный шест пополз сначала немецкий с ненавистной всем наукообразной свастикой, за ним — трехцветный «армянский» флаг, подаренный легиону Гитлером.

После этого генерал, указывая на флаги, поздравил армян с наступлением «благословенного дня», которого они «с таким нетерпением ждали» (в некотором роде это было правдой) и выразил надежду, что легион будет мужественно сражаться за освобождение любимой Армении от большевистского ига.

Оник посмотрел на Парваняна, стоявшего в том же ряду, и заметил на его лице насмешливую улыбку. Если бы немецкие командиры были более проницательны и менее самонадеянны, они едва ли решились бы дать оружие в руки этих людей. Но оружие было роздано сразу же после церемонии. Легионеров вооружили русской трехлинейкой и пулеметами «Максим».

День подходил к концу. Была суббота. Немецкие офицеры, закончив занятия, уехали в город.

В комнату Мелик-Бабаяна, на которого был оставлен лагерь, пришел лейтенант Карагян.

— Разрешите вызвать мою роту в ружье?

— Что, хочешь поучить своих большевиков уму-разуму?

— Так точно, господин капитан! Надо подзаняться с ними шагистикой.

— Ну, и служака же ты, Карагян! Эдак ты далеко пойдешь! — Он таинственно подмигнул лейтенанту. — Могу тебе предсказать: тебя ждет блестящая карьера. Немцы таких любят.

— Благодарю, господин капитан. Ваши слова для меня лучшее поощрение.

— Ну, ну, не скромничай! Я, пожалуй, даже скажу тебе… могу поздравить с предстоящим повышением. Да, ты уже представлен. Приказ будет подписан в понедельник.

— О, господин капитан! Это наверняка по вашему ходатайству? Теперь я ваш должник…

— Что за должник? Наша обязанность — служить многострадальной родине…

— Я стараюсь делать для этого все, что в моих силах. — Разрешите идти, господин капитан?

— Будь здоров!

Оник слышал этот разговор. Ну, что за подхалим этот Карагян. Как умеет выслуживаться перед начальством! Вот пошел опять мучить людей!.

Прошло полчаса, час, — Карагян все еще не объявлял тревоги. Скотина! Ждет, когда люди лягут спать. И в самом деле, только после отбоя Карагян поднял роту «в ружье». Сам он стоял у входа в казарму и, как всегда, демонстративно смотрел на свои ручные часы. На этот раз солдаты выстроились быстро. Несколько человек все же запоздало. Карагян выругался и отправил их в конец колонны:

— Я вас научу порядку, мерзавцы!

Он начал по одному проверять выстроившихся легионеров. Кто-то из солдат в спешке обул башмаки на босу ногу и пытался засунуть портянки в карман. Лейтенант заметил это:

— Ты что, у чужой жены ночевал? Четыре шага вперед — марш! Обувайся!..

Бросив ему на плечи портянки, Карагян двинулся дальше.

Вот он опять остановился. У очередной жертвы была не застегнута гимнастерка, и на беднягу посыпалась ругань. Обойдя ряды, Карагян вывел из строя более десятка человек и бросил немецкому ефрейтору, который командовал взводом:

— На два дня в карцер! Остальным слушать мою команду. Рехтс! Форвертс! Бегом!..

Бег начался от самой казармы — прямо по дороге на черневший неподалеку от лагеря лес. Карагян бежал впереди роты. За ним раздавались грузные шаги, слышалось тяжелое дыхание солдат. Сначала лейтенант бежал не быстро, постепенно наращивая скорость, видимо, для того, чтобы люди вошли в темп и колонна не растягивалась. Но вскоре он перешел на широкий шаг. Бежали по мягкой песчаной дороге, вошли под темный лесной свод, над которым призрачно мелькала в просветах полная луна. Уже далеко позади остались немецкие казармы и лагерные бараки. Топот солдатских ног наполнил лесное безмолвие глухим гулом. На небольшой лесной поляне Карагян дал роте короткую передышку. Потом снова раздался его властный голос:

— Строиться!.. Смирно! Шагом марш! — мерный шаг скоро опять перешел в бег.

Вокруг чернел лес, под ногами та же мягкая дорога, которой, казалось, не будет конца. Карагян, задержавшись, пропустил роту вперед и в первый раз солдаты услышали от господина старшего лейтенанта человеческие слова:

— Ну, соколы, держись! Не отставать!.. Что, Арабян, трудно?..

— Так точно, трудно! — ответил запыхавшийся Арабян.

— Держись, соколы!..

О чем думали солдаты, едва поспевавшие за своим командиром?.. Должно быть, о том, — скоро ли кончится пробежка. Впрочем, Карагян не оставлял времени на размышления, и его резкое «Не отставать!» — то и дело подстегивало бегущих.