— Тереза, Тереза!..

Фрау Генриетта, конечно, не понимала по-армянски. Но она ясно различила в этом сонном бормотании имя своей дочери.

На цыпочках вернулась она в свою постель, долго не могла заснуть. В ее сердце заговорила материнская нежность к этому парню. Видно, Тереза уже запала ему в сердце, даже во сне видит… Красивый парень, сейчас бы любить ему девушку, пока молод, а не скитаться по чужим, негостеприимным городам. Где-то далеко его мать; наверное, мучается сейчас, днем и ночью Думает о своем пропавшем без вести сыне. Какой ненавистью к преступникам, развязавшим войну, горят сердца всех матерей! Во всем мире слышен их голос: проклинаем!.. И нет страшней проклятья матери, — этого голоса не скроешь в могиле…

На улице стояла ночь. Весь земной шар, казалось, был окутан мраком. Сейчас это австрийская женщина почти физически почувствовала тяжесть постигшей людей катастрофы, олицетворяемой ночным мраком.

Великанов и Гарник проснулись вместе с детьми. Иозеф Шиндлер вскоре ушел на работу. Тереза, Грета и Альфред, выпив по чашке мутной водички, заменявшей кофе, отправились в школу.

Дома остались фрау Генриетта и малыши.

Часов в десять к Генриетте явилась Хильда — моложавая еще толстушка, очень разговорчивая.

Они расцеловались.

— Слышала, вы переехали, сразу решила навестить. — Гостья огляделась по сторонам. — Уж не знаю, может ли быть что-нибудь хуже этого мерзкого вагона…

Фрау Генриетта не ответила. Что верно — то верно. Да, они жили не во дворце, даже не в квартире.

Хильда была принаряжена. На пальцах сверкали кольца, ярко-желтые янтарные бусы огрузили шею.

Осмотрев жилище подруги, она остановила взгляд на парнях, сидевших у стола.

— А это кто такие?

— От Гюста! — кратко ответила Генриетта. — Приехали из Инсбрука.

Хильда кивнула обоим, прошла за перегородку, осмотрела все и вернулась.

— Ну, как ты будешь жить, Генриетта? Без ребятишек еще туда-сюда, но с такой оравой, как у тебя — извини! Зря ты не соглашаешься, чтобы я взяла с собой Терезу.

— Без Терезы мне будет еще труднее.

— Но почему же? Грета уже подросла… Впрочем, решай сама! Я здесь пробуду еще три дня, потом уеду на месяц в Зальцбург, жена брата родила.

— От Эдмонда есть какие нибудь вести, Хильда?

— У Эдмонда все в порядке. Этот гаупштурмфюрер Цьюр спас его, — сидят они в тылу, собирают какие-то важные документы и получают хорошие денежки.

— Какие документы? — с недоумением переспросила Генриетта. — Я думала он на фронте.

— Ну!.. Эдмонд пишет, что надеется отсидеться подальше от фронта. Они проводят все время в приятных путешествиях. Недавно вот приезжал на несколько дней из Варшавы, теперь опять укатил в Берлин. До этого они отправили туда документы из-под Москвы. Там есть какой-то Рославль, — так вот, в этом городе вызвал их к себе генерал Шенкендорф и говорит: «Москву в этом году не возьмем, это совершенно ясно, господа. Вам больше делать тут нечего: можете ехать, куда хотите!..» Эдмонд говорит, что, возможно, их пошлют в Африку, Взять архивы из Каира и Александрии.

Фрау Генриетта, как видно, не поняла Хильду.

— Что же это за документы? Почему за ними нужно посылать целые экспедиции?

— Это — государственные архивы! — объяснила Хильда. Из Ленинграда, например, они привезли много советских фильмов. В министерстве иностранных дел уже смотрели эти картины, присутствовал сам Риббентроп.

— Ленинград же не взят, Хильда! Как могли вывезти оттуда киноленты?

— Так загородные царские дворцы захватили, фильмы там хранились. Одним словом, Эдмонд живет неплохо!

Фрау Генриетта постукивала ногтями по чисто выскобленным доскам стола. По лицу ее видно было, что ее не радовало ни то, что из Ленинграда увезли в Берлин киноленты, ни то, что дела Эдмонда весьма хороши. Правда, ее землячка Хильда тоже не особенно восторгалась успехами победоносного германского оружия. Она была довольна уже тем, что ее муж не на фронте и, следовательно, все благополучно. Остальное Хильду мало интересовало. Возьмут Москву и Ленинград или не возьмут — это ее не касается. Пускай воюют!.. Единственно, что ей не нравилось — это то, что она осталась одна, скучает без мужа и вынуждена в одиночестве совершать такие вот поездки, навещая родных и друзей.

Не уделявшая во время разговора никакого внимания парням, фрау Хильда вдруг повернулась к ним:

— А вы чем занимаетесь?

Уклониться от ответа было невозможно.

Гарник пожал плечами, помедлил с ответом:

— Мы безработные.

— Чудачка ты, Генриетта! — укорила Хильда. — В вагоне и так негде повернуться, а ты еще безработных у себя держишь.

Гарник покраснел до ушей.

— Хильда! — резко воскликнула фрау Генриетта. — Они — мои гости!

— Я понимаю, но ведь и в твое положение надо войти. Пускай поработают! Тут как-то приходила крестьянка одна. Плачется, что нет работника, — мужа взяли в армию, осталась одна. Пусть идут к ней!

— Они едут в Вену, Хильда.

— Вена от них не убежит!.. Идите-ка к той женщине, — Эрной ее зовут. В три часа она придет за велосипедом, так я пошлю к вам.

Чтобы положить конец разговору, фрау Генриетта сказала:

— Хорошо, пусть зайдет.

Хильда, снова позабыв о гостях, рассказала о том, какие ценные посылки с восточного фронта получают ее знакомые. Муж одной из ее подруг прислал, оказывается, домой великолепную шубу и горжетку из чернобурой лисицы.

— Что, купил там? — притворилась наивной фрау Генриетта.

Хильда усмехнулась.

— Ну, купил — стащил, наверно! Трофеи!.. Мне пора, заболталась. Так подумай о Терезе, дорогая Генриетта. Жаль Иозефа не придется видеть. Все еще философствует? Вот его философия и довела вас до этого вагона. Будь здорова, милая!.. Ту крестьянку я направлю сюда, пусть заберет парней.

Фрау Генриетта вышла ее проводить.

— Понял, Ваня? Она бросила нам в лицо: мол, сидите на шее у бедных людей! Что же, она права. Предлагает работать у какой-то кулачки.

— Я согласен, пожалуй. Все равно мы не можем двинуться с места. А эта, может, будет платить. Здесь нам оставаться нельзя.

— Слышал новости: гостья сказала, что в этом году Москву не возьмут? Да и под Ленинградом они разобьют себе башку.

Вернулась Генриетта, стала извиняться:

— Хильда безвредная женщина, только язык у нее… Кто бы ни был — ляпнет прямо в лицо. Она может дружить со всеми, в политике не разбирается. Знает, что мы коммунисты, что нас избегают, но по-простецки не придает этому никакого значения.

— Далеко ли село, где она предлагает нам работу? — спросил Гарник.

— Этого я не знаю. Обещала прислать хозяйку. Придет, выясним. А разве вы согласны?

— У нас нет другого выхода, фрау Генриетта. Конечно, мы согласны временно поработать у этой женщины. Ведь у нас даже денег на дорогу нет.

— Да, конечно, — грустно согласилась госпожа Генриетта. — Без денег вы не сможете двинуться. В другом месте можно было бы организовать сбор, а здесь к кому обратишься?..

К обеду явилась Эрна. Это была крепко скроенная, краснощекая женщина лет тридцати пяти.

Генриетта начала расспрашивать ее. Выяснилось, что Эрна из ближайшего села Гат, у нее двое детей, большое хозяйство. До этого ей помогал свекор, но старик недавно умер.

Рассказывая об этом, крестьянка глазами покупательницы оглядывала двух парней и задала вопрос:

— Женаты?

Получив отрицательный ответ, она живо обернулась к фрау Генриетте.

— Отдайте мне обоих!

— Я не хозяйка им, — вежливо поправила Эрну Генриетта. — Они сами вольны решать.

— Мы согласны, — сказал Великанов.

— А сколько отсюда до вашего села? — спросил Гарник.

Ему хотелось знать, сможет ли он хоть изредка навещать семью Шиндлеров.

— По прямой дороге километров пятнадцать, по автомобильному шоссе — двадцать.

— У него, — Гарник показал на Великанова, — болит нога, он не доберется пешком…