— Погоди! — остановил товарища Великанов. — Дай ему сперва рассказать, как удалось уйти.

Оник таинственно подмигнул:

— А вы еще не убедились, что для Оника нет ничего невозможного? Ну, убежал. Вернее — выполз. Как кошка. Как тогда, в лагере…

— Погоди, не торопись! Давай сначала.

— Когда меня схватили в столовой… — И Оник поведал им со всеми подробностями о своих злоключениях.

Его слушали затаив дух. Стефа то вскрикивала, то бледнела, то вытирала слезы, комкая в руке платочек. Она гордилась своим Оником. Нет, не зря она полюбила его. Оник — герой! Не у всякого хватило бы мужества уйти из тюрьмы, зная, что часовой на вышке может каждую минуту обернуться и всадить в спину пулю. Да, Стефа гордилась Оником. Ведь он даже ни разу не укорил Гарника за все перенесенные мучения и страхи.

Великанов восхищенный стиснул локоть друга:

— Ну и везет же тебе, сатана!

— Мне, братец, — самодовольно сказал Оник, — на роду написано это везение. Когда я родился, в тот же день ощенилась наша сука. Бабушка моя тогда же сказала: к счастью! — если парня даже собачья жизнь ожидает — не пропадет. Так оно и сбывается.

— Да, хорошо, что все кончилось! — вздохнула Стефа.

Оник переглянулся с товарищами.

— Кончилось ли? А вдруг идет сейчас по этой улице герр Пельман, заглянет в окно и пригласит нас всех в гости? Шучу, шучу! — засмеялся он и погладил руку вздрогнувшей Стефы. — Мы не пойдем к нему в гости. Нас другая ждет дорога. Впрочем, теперь, после ареста партизана Харченко, Пельман, вероятно, думает обо мне лучше.

— Вовсе он не партизан! — сказала Стефа. — У них была работница, — Надей звать. В тот самый день она скрылась. Говорят, эта Надя действительно была связана с партизанами…

— Вот это здорово! — задумался Оник. — Тогда вся картина меняется. А впрочем… давайте, друзья, готовиться в поход.

— Куда готовиться? — испуганно спросила Стефа.

— Стефа, — ты должна понять — оставаться дольше в Черткове нам невозможно. Надо уходить.

Оник исподлобья посмотрел на Стефу, понимая, что ее мучало.

— Мы же не на век уходим, вернемся, — тихо сказал он. — Я обязательно вернусь, Стефа!.. Куда бы ни занесла меня судьба, что бы со мной ни случилось — все равно вернусь к тебе.

Это было и клятвой и прощанием. Стефа поняла. Едва она удерживала готовые брызнуть слезы.

Гарник и Великанов покосились друг на друга, точно чувствуя себя в чем-то виноватыми. Наступило тяжелое молчание, которое нарушил Оник:

— Мы бы взяли тебя с собой, Стефа, но… Да что говорить! Не всякий мужчина выдержит тягости предстоящего пути. Далека дорога! Да и Марья Андреевна больна, нельзя ее тебе оставлять. Если будешь меня ждать, то я… а теперь пойдем, я провожу тебя до ворот!

Оник пришел назад удрученный и грустный.

— Эх, жалко мне ее, ребята! Чудесная девушка!..

— Да, славная, — вздохнул Великанов. — Но…

— Знаю! Но сердце, — трудно выговорил Оник, благодаря чему эта несколько торжественная фраза прозвучала просто и убедительно, — но сердце мое оставляю здесь. И рано или поздно я возвращусь за ним.

— Будем надеяться, — сказал серьезно Гарник, что оно пребудет в полной сохранности… А теперь давайте-ка подумаем о нашем дальнейшем путешествии.

День был хмурый. Опавшие листья цветным ковром покрывали тротуары. Съежившиеся на мокрых деревьях воробьи, словно предчувствуя наступление холодов, уныло чирикали. Блестели капельки росы на маргаритках и астрах, вянувших на клумбах среди двора. Краснело несколько яблок, оставшихся на верхушке голой яблони, Плющ, обвивавший столбики веранды в соседнем доме, недоуменными глазками розовых и голубых цветов смотрел на мир, предчувствуя скорую смерть.

Грустна была природа, печальны были Оник и его товарищи.

Оник стоял у окна.

— Глядите-ка, ребята! — позвал он Гарника и Великанова внезапно дрогнувшим голосом.

Высоко в небе с нежным курлыканьем тянул на юг косяк журавлей.

— Что ты? Расчувствовался, никак? — спросил Великанов.

Оник украдкой вытер глаза.

— Вспомнил дом… Ах, если бы можно было отправить с этими птицами весточку! Они ведь через Армению летят! Мать, наверное, стоит на крыльце. Поднимет глаза — и тихонько спросит, — я знаю ее, обязательно спросит: журавли, нет ли весточки от сына моего?

Он вполголоса запел «Крунк», — Гарник стал тихонько подтягивать.

Время тянулось необычайно медленно. Стрелки дешевеньких часов, висевших на стене, казалось, застыли на месте и передвигались нехотя под тяжестью устремленных на них взглядов. Беглецы ждали Стефу и хозяйскую дочку, — с ними вместе они должны были выйти за околицу. Что ж, полицейские тоже, наверное, влюбляются! Авось, немцы не обратят внимания на прогуливающиеся парочки.

Наконец, пришла дочь хозяйки, а за нею и запыхавшаяся Стефа с корзинкой в руках.

— В городе спокойно? — спросил Великанов.

— Да, немцев сегодня не видно почему-то.

Стефа, смущенно улыбаясь, достала из бумажного свертка шерстяной свитер и протянула Онику.

— Мама послала. Возьми, чтоб не мерзнуть в дороге…

Оник посмотрел в глаза Стефы и вдруг яснее, чем когда-либо до этого, почувствовал, как близка ему эта девушка, как трудно ему будет без нее. Он незаметно пожал ее пальцы и вздохнул.

Затем надел свитер и повернулся к товарищам:

— Ну, не будем времени терять!..

Им нужно было пересечь город, по мосту перейти реку и двигаться к селу Вигнанька, от которого лежала прямая дорога на восток.

С осторожной оглядкой шли они по улицам города. Вдруг на одном из поворотов навстречу им попался какой-то парень. Он метнулся из-за угла и тут же свернул в первые попавшиеся ворота. Другой юркнул вслед за ним, едва успев крикнуть:

— Спасайтесь, облава!..

Великанов, не долго думая, бросился за парнями. За ним побежали Оник и Гарник. Они не успели скрыться, — полицейский, выскочивший из-за угла, уже заметил их и махнул кому-то рукой. К нему тотчас присоединились еще двое полицейских.

Встревоженные девушки оглядывались по сторонам, не понимая, что происходит.

Вскоре полицейские, нырнувшие во двор, вывели оттуда всех пятерых и, направив на них пистолеты, с руганью погнали к перекрестку.

Девушки двинулись следом.

Когда они вышли на перекресток, глазам их представилось странное шествие: длинная колонна молодых парней, окруженная солдатами, двигалась по улице в сторону вокзала. Голова колонны уже достигла следующего перекрестка, хвост подтягивался. Стоявшие на тротуаре зеваки рассказали девушкам, что двое парней сбежали, что их сразу поймали, а заодно прихватили еще трех попавшихся на глаза.

Этих трех — Оника, Гарника и Ивана — немцы без разговоров присоединили к колонне.

Великанов спросил шагавшего впереди парня:

— Куда вас ведут, браток?

— Туда же, куда и тебя! — язвительно бросил тот. — Будто не знаешь? В Германию?

— В Германию?! — переспросил Гарник. — Нам же в другую сторону нужно!

— Пойди, скажи немцам об этом…

— А девушки наши где? — спохватился Великанов.

— Сбоку идут, — Оник оглянулся, увидел плачущую Стефу и улыбнулся ей виновато.

— Зря идут! — проворчал Великанов. — Их могут тоже схватить… Слушай, — снова толкнул он в спину идущего впереди, — где они набрали столько парней? Вот удивительно!

— А ты не знал? — оглянулся парень. — Да ведь они целую неделю ведут облавы. И в городе и по селам. Заперли нас в бывшей школе, — задыхались мы там, рады, что хоть вывели оттуда.

Великанов грубо выругался.

— И надо же было, как нарочно, выйти в такое время! Что теперь будет с нами? Ах, божже-ж ты мой!..

На вокзале немцы усилили охрану колонны и выгнали посторонних с платформы. Товарный состав уже стоял наготове. Полиция начала группами загонять арестованных в вагоны. Никому не разрешали даже проститься с родными. Крики, плач, проклятия висели в воздухе. Оник, уцепившись за поручни, искал глазами Стефу, но рыжий охранник толкнул его в спину, и он очутился в вагоне. Там невозможно было даже повернуться. Он попытался пробиться к окошку. Вслед ему сыпались ругательства, кто-то ударил локтем, но он не обращал на это внимания — и все же сумел уцепиться за край окошка руками.