Услышав его бормотанье, Хельмут отложил молоток, повернулся к Онику и указал на себя:

— Ихь бин Хельмут. Хельмут… ферштейт?

Затем черный, исковерканный палец уперся в грудь Оника. Вопрос угадать было нетрудно.

— Ованес, Ованес!..

Хельмут приставил к уху ладонь, вслушиваясь, — видимо, не сразу мог понять, но догадался:

— А, Иоганн, Иоганн! Гут!.. — И заговорил, подкрепляя слова усиленными жестами: — Туда не ходи. Пойдешь — капут!

Оник чутко вслушивался. Хотя слов он не понимал, но догадался в чем дело. Там, куда указывал Хельмут, чернел провал забоя, свод которого согнул крепления, как спички. Оник внимательно вглядывался в покрытое угольной пылью с широкими скулами и большим носом лицо Хельмута. Когда тот говорил, почти одинаково поблескивали его глаза и вставные зубы. Этот рабочий, показавшийся ему вначале равнодушным и даже злым, теперь предостерегал его от опасности. Оник невольно почувствовал благодарность к нему.

А Хельмут, видя, что Оник не успевает справляться с погрузкой угля, сам взялся за лопату и начал помогать.

Пришло время обеденного перерыва. Хельмут достал бумажный сверток с едой.

Оник не хотел торчать у него на глазах, отошел на несколько шагов и сел в стороне. Он устал и был голоден. Мысленно он подсчитывал, сколько времени еще придется пробыть в этом мрачном, угнетавшем подземелье. Хорошо было бы, пока Хельмут обедает, навестить Гарника, но Оник боялся заблудиться в бесчисленных коридорах шахты. И неизвестно, сколько продлится перерыв. Об этом надо было спросить у Хельмута. Оник попытался вспомнить необходимые для фразы слова и вдруг услышал:

— Эй, Иоганн, битте!..

Оказывается, Хельмут разделил свою еду — несколько картофелин, две котлеты, два яблока, соленый огурец, хлеб, даже бумагу, в которой все это было завернуто — на две части.

Оник отказывался верить глазам. Может, какой-нибудь подвох? Злая штука? Но нет: человек на самом деле отдает ему половину своего обеда!

Оник не отказался, подошел и взял еду.

— Спасибо, спасибо!.. Ты хорош человек, очень хорош человек. Зер гут менш!..

Хельмут только улыбнулся:

— Ешь, ешь!..

Котлета показалась необычайно вкусной. Оник, пользуясь теми немногими словами, какие знал, постарался сказать это. Хельмут понял и начал хвалить свою жену.

— Ева умеет стряпать, о да! Моя жена, Ева, — понял? Но сейчас нет продуктов, мяса нет, муки нет, масла нет, риса нет. Понял? Ничего нет? Карточки дают, карточки, вот такие карточки… Это карточка, видишь?

Да, Оник видел и даже очень хорошо понимал Хельмута. О значении слов он догадывался, тем более, что Хельмут великолепно владел языком мимики.

— Война, всему виной война, люди убивают друг друга. Германия, Советский Союз — бах, бах!.. Война, понимаешь? Очень плохо. Солдат берут, рабочих нет. Понимаешь, — рабочих? Я рабочий, ты рабочий… Да, да, рабочих нет. У вас нет, у нас нет. Очень плохо!..

Долго объяснялись они таким образом. Хельмут наглядно разъяснял Онику непонятные слова, выглядя очень общительным и даже веселым. Казалось, он тоже соскучился по собеседнику.

— Советский Союз — колоссаль! — говорил он. — Войне не будет конца, понял? Если отсюда идти вон туда, — тоннелю конец. Россию так не пройдешь…

«Испытывает он меня, что ли? — думал Оник. — Все немцы вопят о скором поражении Советского Союза, а этот, широко раскинув руки, показывает ему необъятность России. Нет, тут что-то кроется, надо быть поосторожней».

Тем не менее Оник не мог не согласиться с Хельмутом, который говорил правду. Конечно, Советский Союз необъятен. Чтобы показать его размеры, Хельмут только раз раскинул руки, а Оник, считая это недостаточным, сделал то же самое три раза. Он снова вспомнил про обрывок карты Германии, едва прикрывавшей горшок с маслом. Рассказать бы эту историю Хельмуту!.. Но слов нехватало, а передать все движениями рук было невозможно. Поэтому Оник ограничился только тем, что начертил перед собой два круга — один маленький, другой очень большой, и пояснил:

— Вот Германия. А вот Советский Союз…

— Да, да, — согласился Хельмут. — Война — плохо… Ну, вставай, пора за дело.

Оник аккуратно сложил обрывок газеты, который дал ему Хельмут вместе с едой, спрятал в карман и взялся за лопату.

Он нетерпеливо ждал конца дня, чтобы рассказать товарищам свои впечатления.

Оник встретил Гарника у лифта, обнял его:

— Кажется, целый год не виделись! Ну как, заработал трудодень?

— У тебя, я вижу, отличное настроение. Видно, понравилась шахта? — сумрачно отозвался тот.

— Ну, конечно, всю жизнь мечтал работать у них на шахте!.. По тринадцать часов в день под землей! На сеялке за весь сезон не наглотаешься столько пыли, сколько тут за смену. Ты ел?

— Конечно! — еще более мрачно и раздраженно ответил Гарник. — Съел из облюбованного тобой угля несколько кусков. Кто тут приготовил для меня обед?

— А я к хорошему, кажется, человеку попал. По-братски разделил со мной еду, принесенную из дому. Подозреваю даже, что он не немец, а смесь какая-нибудь. Представь себе противник войны, наши говорит, зря ее затеяли. Россия, говорит, «колоссаль», победить ее невозможно. Разве настоящий немец скажет так?

— Настоящий-то и скажет!..

Он потянул Оника за рукав:

— Гляди: никого из наших не берут, сначала сами отправляются. Со мной работал вон тот сом — видишь, вошел в кабину, — показал Гарник. — Даже словом не обмолвился! Для него что я, что эта стена. Я смотрел на него и думал: наверное, тетка умерла, а наследство другому завещала. Когда ел, все на меня косился, как зверь.

— Да, не повезло тебе, — согласился Оник. — Со мною работает такой — чтобы губы раздвинуть, кажется, лом нужен. Но только на вид: оказался очень разговорчивым. Как знать, может, и твой напарник вроде него? Есть люди, которые не сразу раскрываются.

— Нет, Оник, как бы то ни было, а я здесь долго не выдержу, — заявил Гарник.

— Ладно, пошли к лифту, наша очередь. Хочешь, не хочешь, а пока придется примириться с положением.

Люди в толпе вокруг говорили на многих языках, и никто этим не интересовался. Но один из группы чехов, навострив уши, все прислушивался к разговору Оника с Гарником, затем подошел.

— Извините, — обратился он по-немецки. — Вы на греки?

— Нет, не греки, — ответил Гарник, подозрительно оглядывая его.

— Очень хотелось бы познакомиться с греками.

— Нет, мы не греки.

— Очень жаль.

— Что он хочет, Гарник? Кого потерял?

Гарник сказал.

— Ну, пусть поищет — найдет. Тут любую нацию встретишь. Новый Вавилон!

Когда лифт вынес их наверх, Оник даже зажмурился:

— Нет, все-таки на земле лучше, чем под землей… Что они нас задерживают? Опять в строй?.. Это хороший признак, друг: боятся, что убежим. Значит, бежать можно, — понял?

В лагере Великанов уже ждал друзей.

— С голоду умираю, ребята, но одному не хотелось идти в столовую. Поздно же вас выводят из шахты!..

— А ты разве не в шахте, Иван? — удивился Оник.

— Куда тебя засунули? — одновременно спросил и Гарник.

— У меня, братцы, работа чистая, — важно сказал Великанов.

Гарник насмешливо окинул взглядом его почерневшую от угля одежду:

— Это и видно.

— Что тебе видно? Я нагружаю вагоны, отправляю составы. Я — железнодорожник, братцы!

— Опять не повезло, Иван! Под землей нам дают двадцать семь граммов масла, полтораста граммов дополнительного хлеба и пятнадцать граммов сахара. Немного, но все-таки лучше, чем ничего, — с серьезным видом врал Оник.

— Это хорошо, — в тон ему ответил сразу догадавшийся Великанов. — Значит, того, что вы будете получать там, вам и хватит. А здесь, поскольку у тебя налаживается общий язык с этим поваром, ты меня, надеюсь, не забудешь?..

Пошутив так, он таинственно добавил:

— Не мог выяснить, куда идут эти поезда с углем.

Усталые глаза Гарника вдруг заблестели: