— Этот гвоздь может нас спасти, если только мы сами этого захотим.

Великанов и Гарник настороженно ждали, что скажет Оник дальше.

— Вот что я думаю, — шепотом проговорил он, хотя поблизости никого не было. — Гвоздем этим мы можем вырыть под колючей проволокой проход.

Великанов, осторожно оглянувшись, заметил:

— Пристрелят! Ночью ограда освещается прожекторами, а днем — нечего и думать.

— Все это так, — лихорадочно зашептал Оник. — Но от этой вышки — видите ее? — на проволоку падает тень. Вот тут и надо рыть проход. Ширина заграждения три метра. На каждого по метру. Земля рыхлая, мы прокопаем ход за ночь.

— Верно! — сразу согласился Гарник.

— А если заметят? — с сомнением проговорил Великанов.

— Расчет простой, друг. Заметят — смерть. Останемся здесь — тоже смерть. Видишь, сколько нашего брата увозят каждый день на свалку? Если так пойдет дальше, через месяц никого не останется в живых. Одно спасенье — в бегстве. По крайней мере все решится сразу. А удастся побег — пойдем от села к селу, доберемся до фронта, перейдем его и присоединимся к нашим.

Глаза Великанова загорелись. Ему уже представилась та минута, когда они, перейдя передний рубеж, выходят к своим. Неужели такой миг настанет? Только бы перешагнуть линию фронта!.. Но прежде надо перейти через три ряда проволоки… А это нелегкая задача. Многие пытались бежать — их трупы остались висеть на проволоке. Не было смысла повторять эти безумные попытки. Поэтому и заколебался Великанов, выслушав Оника. Но Оник не предлагал резать проволоку, как пробовали другие. Он надумал подкоп. В их распоряжении был большой, напоминающий долото, гвоздь. Успеют ли они за ночь вырыть им в земле канаву трех метров, в ширину человеческого тела?.

— Я крестьянин, приятель, — возбужденно говорил между тем Оник, — я уже все взвесил. Мышь, — что такое мышь? — а и та зубами прогрызает лазейку. Так неужели человек не сможет прорыть себе выход в мягкой земле? Смотрите!..

Он начертил на земле две параллельные линии, сильно ударил гвоздем сначала влево, потом вправо, а взрыхленную почву выбросил в сторону.

— Видали?

— Я согласен, — спокойно повторил Гарник.

— Ладно, будь, что будет. — Великанов махнул рукой. — Двум смертям не бывать, Одной не миновать.

Этот хмурый осенний день показался пленникам целой вечностью.

Утром небо было ясным, а с полудня на горизонте появились густые облака, серые и мрачные. То были предвестники близких дождей и холодов. Трудно было сказать, затянут ли тучи все небо, или прорвется слабеющее со дня на день осеннее солнце.

Оник, Великанов и Гарник тоскливо следили за изменениями погоды. Было решено перебраться вечером поближе к заграждениям, а с наступлением темноты начать работу.

Грозила опасность: если польет дождь, спавшие под открытым небом пленные бросятся к свинарникам. Тогда остаться возле заграждений будет нельзя — это привлечет внимание часовых и придется отложить исполнение своего замысла до более благоприятного случая. Этого не хотелось делать. Все трое друзей твердо приготовились к решительному шагу. Вдруг что-нибудь стрясется, вдруг кто-либо из них заболеет? А вырыть за ночь канаву под проволочными заграждениями двое не смогут. Заменять Гарника или Великанова кем-либо другим Оник не хотел. Не всякому можно довериться. Он подружился только с этими двумя и до конца доверял только им. Вместе они переносили лагерные мучения, вместе уговорились бежать — значит, и погибать, и спасаться должны вместе. Судьба у них одна.

Откуда, черт возьми, несет эти облака? Хоть бы дождя не было. Пускай льет завтра, только не сегодня.

А тучи все густеют, и мрачные тени ложатся на лица и на сердца пленников.

Они и до этого всегда держались вместе, а теперь не отходили друг от друга ни на шаг. Нет, не подозрительность заставляла их так вести себя. Их объединяла общая тайна, их скрепляло крепче цемента одинаковое для всех троих неведомое будущее. И если раньше они ничем не выделялись среди пленных, чье жалкое существование не озарялось ни одним лучом надежды, то теперь, после решения о побеге, Оник, Великанов и Гарник были и спокойней, и взволнованней всех других.

Оник предложил перенести «постели» к заграждениям сразу же после полудня. Никто из охраны не мог придать этому особого значения. Пленные жили и умирали под открытым небом, на всей территории лагеря.

Устроившись около самой проволоки, друзья стали ждать наступления темноты.

Время тянулось мучительно медленно. Гарник все посматривал в сторону вышки, на которой зловеще поблескивал глаз прожектора. Он разгорался все ярче — это значило, что наступала ночь. По соседству с ярко освещенным пространством скрытая падающей тенью вышки полоска земли казалась еще темнее. Можно было полагать, что часовые не заметят на ней ничего.

— Пора! — хрипло сказал Великанов.

Первым начал рыть Оник. Но не успел он сделать и нескольких ударов, как вдруг поблизости послышались голоса. Оник замер, прижавшись к земле и прислушиваясь к разговору. Великанов и Гарник тоже затаили дыхание. Неподалеку от них, как привидения, прошли на свету несколько пленных.

— Мочи нету, — жаловался один из них. — Десны — словно кто пилой пилит. И все зубы шатаются, как прутья, воткнутые в грязь…

— Вытащи их, спрячь в карман и молчи! — оборвал сиплый и злой тенорок. — Тут люди умирают, а он горюет о зубах! На что тебе зубы, когда есть нечего?..

Они прошли, и Великанов сделал рукою знак Онику:

— Продолжай!..

Оник, улегшись поудобнее, снова принялся за работу. При каждом ударе гвоздя возникал глухой звук, который, казалось, был слышен очень далеко и заставлял Оника делать частые остановки. Это начало раздражать Гарника. Он подобрался к Онику и тихо спросил:

— Устал? Дай я поработаю.

Гвоздь перешел в руки Гарника. Удары посыпались один за другим. Но это и было ошибкой Гарника, не рассчитавшего своих сил. После десятка ударов он почувствовал, что глаза ему заливает липкий пот и на губах появился соленый привкус. Сердце колотилось в ребрах грудной клетки, — казалось, наполняя ее барабанным стуком. Но Гарник продолжал упорно копать. И вдруг где-то совсем близко — над самым ухом — прогремела автоматная очередь.

Голова Гарника приникла к земле. «Конец»! — мелькнула мысль. Но в то же время он с удивлением подумал, что не чувствует нигде боли, как это бывает при ранении. Он испытал эту боль не раз. Так конец ли это?..

И тут же он услышал шепот Великанова:

— Не в нас! Не в нас!..

В кого же тогда стрелял часовой со своей вышки?

Этого никто не мог понять. Не знал этого и Великанов.

Оник поднял голову и огляделся вокруг.

В лагере не было слышно ничего подозрительного, за оградой тоже.

— Сукин сын! Стреляет от скуки, — догадался Оник. — Ну и пусть его. Продолжай, Гарник!

Легко сказать — продолжай! Руки не повиновались, как будто связанные невидимыми веревками.

Великанов молча взял гвоздь из его скрюченных пальцев. Ощупав стенки канавы, он проворчал:

— Так и кошка не пролезет… Шире надо!..

За все время их знакомства и дружбы Оник впервые почти со злобой обернулся на Великанова, мощная фигура которого смутно вырисовывалась во тьме. Наградила же природа этого русского парня таким ростом!.. Чтобы сделать шире проход, потребуется добавочное время, а ведь тут одна-две лишних минуты могут сыграть роковую роль. И Оник не сумел сдержаться:

— Кошка, может, и не пролезет, а мы должны пролезть, — сердито буркнул он. — Копай!

Правда, Великанов отощал и обессилел не меньше других. Слышно было, как, поковыряв немного землю, он начал задыхаться. Но чтобы пройти под первой линией колючей проволоки, оставалось приналечь совсем немного, и Великанов, не выпуская гвоздя из рук, продолжал работать.

— Дай мне! — уже несколько раз предлагал Оник.