Гарник не мог впоследствии вспомнить, то ли он сам зашагал, то ли кто другой, подтолкнув его сзади, усадил за стол напротив Филояна. Воскресший мертвец сидел, упершись в стол локтями и весело смеялся, сверкая зубами.

— Садись! Все еще не веришь своим глазам? Да, это я. Закури!

Гарник покачал головой.

— Я не курю.

Эти слова возвратили способность чувствовать, думать. Да, перед ним сидел Филоян. Так, может быть, живы Великанов, Саядян и другие?..

— Как же это получилось? — спросил он наконец. — Расстрел был фиктивным?

Наивность Гарника доставляла Филояну наслаждение. Он продолжал хохотать, трясясь всем телом.

— Почему фиктивным? — наконец выговорил он. — Вообрази себе, что меня пуля не берет.

— Ну, а другие?.. Великанов, Саядян и остальные тоже остались? — не выдержал Гарник.

Филоян сразу посерьезнел, взял сигарету, чадившую на краю пепельницы, и на минуту скрыл лицо в клубах дыма.

— Да, остались… В могиле!..

Гарник почувствовал нестерпимую боль в сердце. На этот раз он сам взял сигарету, дрожащими руками закурил и втянул в себя вонючий дым. Курил и думал: почему он не убьет Филояна сейчас, здесь, в этой комнате?.. Но что это даст? Дым сигареты затуманил ему мозги, расслабляя все члены тела. Как бы придавленный огромной тяжестью, он бессильно сидел в своем кресле.

А Филоян подвел итоговую черту:

— До расстрела нас вместе держали в тюрьме. Сколько я ни старался узнать, кто из них убил Бакенбарда, — они молчали. Ну… так и подохли с этой тайной. Ты, кажется, дружил с ними, земляк? Но, видно, не знал, что это за люди… — Филоян помолчал. — Я работал в такой же вот школе консультантом, на днях меня перевели сюда. Сказали, что тут есть армяне. Подают ваши фотокарточки, — ба! — вижу, старый, так сказать, знакомый!.. Теперь рассказывай ты. Как сюда попал?

Гарник понял, что разоткровенничавшийся Филоян ждет того же от него — и пошел на прямую ложь. Рассказав историю своего появления в школе, он добавил:

— Я ведь тоже, будучи в легионе, пытался выяснить, кто убил Бакенбарда и тоже не сумел. Впрочем, все это теперь не стоит разговора, нас ждут дела покрупней. Конечно, будут трудные задачи, но…

Филоян перебил:

— Ничего, ты парень умный, справишься! Тридцать девять таких молодчиков, как ты, я уже подготовил и отправил на ту сторону.

— Не боялись они? — простодушно опросил Гарник.

— Чего бояться? Все подобрались головорезы.

Филоян не без юмора охарактеризовал своих молодчиков:

— Для многих из них это просто веселое приключение. Ну, об этом мы успеем поговорить… До полета вы все пройдете курс у меня. А тебя я вот зачем позвал: общаясь с товарищами, проследи, у кого какие настроения, и сообщай мне. Сам понимаешь, в подборе людей мы не имеем права делать ни малейшей ошибки. Понял? Этот разговор тоже должен остаться в тайне. Ну, желаю удачи!

Гарник вышел от него как пьяный.

Весь свой разговор с Филояном он в тот же день передал Погосяну и Сохадзе.

— Каково? — подивился Сохадзе. — Какие же подлецы! И без того кругом все шпионы… Так к шпионам приставляют шпионов! Раздавить эту гадину следует, вот что.

— И раздавим! — сказал Погосян. — Чисто сделаем, без единой капли крови. Подлецов надо убивать их же оружием. Вот увидите, какую штуку я с ним сыграю…

Погосян не шутил. На следующий день он обратился к начальнику школы майору Мейеркацу с просьбой принять его по очень важному делу и был сразу вызван.

Мейеркац предложил ему стул.

— В чем дело? Слушаю вас.

— Из нас готовят диверсантов, не так ли? Следовательно, мы все строго засекречены?

— Да, конечно.

— А вы вполне уверены, что наши фамилии не будут известны органам Чека?

Мейеркац сразу насторожился. Диверсанты, отправленные в советский тыл, часто проваливались. Немецкая разведка во многих случаях становилась втупик, не имея сведений о причинах провала.

Майор Мейеркац не мог откровенно говорить об этом с курсантом и только спросил:

— А в чем ваши сомнения?

— Я не могу не сомневаться, господин майор, — сделав встревоженное лицо, сказал Погосян, — и вот почему. В Ереване я жил на улице Налбандяна. На нашей улице находится министерство госбезопасности Армении, или, как у вас называют, — Чека.

— Так, так! Дальше?..

Майор Мейеркац нетерпеливо ждал, к чему клонит его собеседник.

Но Погосян не спешил. Он как бы с трудом подыскивал нужные слова и запинался от волнения.

— Каждый день мне приходилось несколько раз проходить мимо здания Чека. И я знаю в лицо многих работников Чека. А вот вчера я встретил одного из них у вас.

— Здесь? — вытаращил глаза Мейеркац.

— Да, здесь! — твердо сказал Погосян. — В этой секретной школе. Он только что приехал сюда.

— Вы говорите о Филояне?

— Не знаю его фамилии. Но я узнал его сразу.

Майор достал из кармана портсигар и сунул сигарету в рот.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, я уверен в этом.

Морщины собрались на широком лбу майора.

— Вы об этом рассказывали кому-нибудь?

— Никому.

— Очень хорошо! Можете идти. Только строжайше предупреждаю: никому ни слова.

— Понимаю.

Погосян вышел от Мейеркаца довольный результатом беседы. Он был полностью уверен в успехе предпринятого им дела. Как бы ни был проверен до этого Филоян, теперь вряд ли его оставят тут. Немецкая разведка за него возьмется — Филояну теперь не удастся выкрутиться из ее лап.

И действительно, вскоре приехал из гестапо подполковник и заставил Погосяна повторить все, что он рассказал Мейеркацу.

На следующий день Филоян уже не появлялся в «психиатричке».

Погосян ликовал. Теперь он не преминул рассказать Гарнику и Сохадзе о своей удачной затее.

— Вот это я понимаю! — одобрительно принял его рассказ Сохадзе. — С гадами так и надо поступать. Сто грехов отпустится!..

Но Гарник был настроен сдержанно. Если эта гадина — Филоян ушел из-под расстрела, кто знает, не уйдет ли он от кары и на этот раз? Кажется, он у немцев в полном доверии.

Но вот прошла неделя, а Филоян все не появлялся Он вернулся лишь в конце второй недели. Тревога охватила друзей. По логике вещей Погосяна должны были снова вызвать к начальнику или еще к кому-нибудь и потребовать от него объяснений. Но ничего подобного не произошло. Погосян ждал, но его никто не вызвал и это было очень странно.

Занятия в школе шли своим чередом. Однажды курсантов привезли на аэродром для испытательных прыжков с парашютом. Маленький самолет поднимал их по одному в воздух.

Наступила очередь Погосяна. С высоты восьмисот метров он спрыгнул вниз.

Все, оторвавшись от самолета, сразу раскрывали свои парашюты, а Погосян падал, кувыркаясь в воздухе, как при затяжном прыжке.

За ним следили десятки тревожных глаз. Вот уже до земли осталось совсем немного… Сейчас раскроет?.. Что с ним? Сдало сердце? Ах!.. Гарник зажмурил глаза. На расстоянии ста шагов от дожидавшихся своей очереди курсантов вдруг послышался глухой удар о землю. Все побежали к месту падения.

Филоян издали наблюдал за этим зрелищем, стоя в группе немецких офицеров. Не торопясь, подошел он к толпе курсантов, обступивших бездыханный труп Погосяна, и сказал:

— Дурак! Что за трюк он выкинул?

Сохадзе глянул исподлобья на Гарника, сделав вид, что не понял слов Филояна, и отошел. В его глазах туманились слезы.

Заместитель начальника школы распорядился отнести труп в сторону. Занятия продолжались.

Вечером, возвратившись в школу, Сохадзе угрюмо сказал Гарнику:

— Теперь я понимаю, почему на главном входе написано: «Больница для душевнобольных»…

— Надо бы написать: «Ад». Это больше бы подошло.

Гарник, подперев голову руками, сел на кровати. Трудно было им говорить о том, что произошло. Только он и Сохадзе понимали все.

Всю ночь Гарник не сомкнул глаз. Голова у него словно была налита чугуном. Ни на минуту он не мог забыть Погосяна, последние его бессильные конвульсии. Война сделала каменными сердца. Никто не сказал даже слова сочувствия по поводу смерти Погосяна. Все прошли мимо с полным безразличием, — казалось, это не имело к ним никакого отношения. А один из курсантов даже посмеялся: