«Мир приветствует конец пятнадцатого и начало шестнадцатого веков. Прославленную Италию поглотил кризис, торговля шла на спад, рынки снабдили фальшью и мусором. В то время многие пытались выделиться, заработать на бесценной гнили побольше лир. В такую неспокойную эпоху живёт половник Алойз и его друг, торговец Касьян, ставивший того на верный путь каждый раз, когда он двигался по кривой дорожке. Алойз всегда принимал помощь лучшего друга, переступал через себя и терпел наставления Касьяна. Касьяну казалось это правильным, он думал, что сможет изменить своего товарища. Этот период в истории отразился фактически на каждом крестьянине Италии, заграбастав в свои лапы сродни заразе она уничтожала в них всё хорошее».

Строки закручиваются в водоворот, буквы соединяются в сплошное чернильное пятно. Я хватаюсь за край стола как можно крепче, чтобы не дать себе рухнуть лицом в книгу и не уснуть посреди чтения. Вместо того чтобы отправиться в тёмное забытье, почувствовать давящее головокружение, меня озаряет странная лёгкость.

Я вижу огромную площадь. Почти такая же, как возле моей школы: каждую зиму мы с Айком приходили завешивать гигантскую городскую ёлку вещами, с которыми хотим распрощаться. В прошлом году я, наконец, отпустила Мэлвина и нацепила на острую искусственную иголку его подарок — фарфоровую фигурку изящной влюблённой пары.

Только здесь нет ёлки, снега, здесь нет Айка. На припекающем горизонте виднеются высокие дворцы. Напротив — крытая галерея с толстыми колоннами, всё это выдержано в идентичных тонах — светло-жёлтых, песочных и оранжево-серых. Только на единственном самом высоком сооружении возвышается каменный шпиль, похожий на клюв чёрной цапли.

На площади механично работает фонтан, вокруг него путаются люди, разглядывая с восторгом. В наше время возле журчащих струек люди сделали бы серию одинаковых глупых фотографий и в социальных сетях похвастались бы, в каком крутом месте они побывали. Здесь всё по-иному: инструктор рассказывает, какие старания были приложены для создания предмета восхищения любого итальянца, показывает зарисовку схемы.

Женщины восхищённо ахают, обряженные в оранжевые, тёмно-синие атласные платья до пят; треугольный вырез выделяет пышность и упругость груди, которую при поклоне они прикрывают ладонью. У большинства богатых красавиц зону декольте украшает лёгкое ожерелье. Мимо, без особо интереса, мчатся простушки в скромной одёжке: голова укрыта платком, туника на два размера больше — зачастую серая или бледно-желтоватая, что говорит об изношенности материала и её низкой стоимости.

Мужчины у фонтана одеты в длинные колеты, под низом — рубашки длиной до середины бедра, украшенные манжетами на воротниках, ноги облачают штаны-чулки. Однотипно, но с разным оформлением, каймой и расцветкой. Настоящие аристократы… жадно глазеющие на выпирающие груди алчных аристократок. Всех этих людей отличает одно — честность. Простаки идут стороной, без какой-либо надобности доказывать, что ты умный, а вот богатенькие так лицемерно слушают инструктора, будто каждый из них планирует возвести фонтан во дворике своего роскошного поместья голыми руками, а затем пройтись по этой же площади и трезвонить об этом во всяком бомжеватом уголке.

Внезапно меня покалывает осознание. Что я здесь делаю? Я вижу эту картину наяву, я нахожусь в этой «картине». Речь итальянцев резкая и чёткая. Некоторые слова хорошо слышны мне: «изодранный бедняк», «несчастные», «мои шелка дороговаты будут», «твои щёки краше яблок», «сложная конструкция и чистенькая водичка». Их стрекотания звучат на неясном для меня языке, вероятно, итальянском, но он понятен мне так же, как и родной. Будто в голову встроили автоматический переводчик.

По периметру, в каждом углу стоят обнажённые скульптуры людей, важные места которых прикрывает простыня. Посреди площади негоциант выкрикивает «Подходи, покупай!», афишируя свои ткани. Из-за их нехватки в стране, люди выстроились в очередь, длиной в египетскую речку.

Меня обуревает ужас после второй волны осмысления. Как я сюда попала?

Я не контролирую моргание, на глаза стелется чёрная пелена, оставляя в пустоте на длительные десять секунд. Обстановка сменяется мрачной. Затхлый запах вольно наживается в тесной комнатушке с неровными бетонными стенами.

— Ты совершил ошибку! Если правительство об этом узнает, жизнью поплатишься не только ты, но и твои ближние, Алойз!

Оба мужчины стоят далеко друг от друга, но жар их гнева чувствуется на языке. Этот гнев вовсе не ненавистный, это заботливый гнев.

Мужчины одеты в поношенную одежду. На плечи Алойза накинут плащ, многократно сшитый из лоскутков на воротнике и подоле. Латает свежие дыры. Его разгневанный собеседник, как несложно было догадаться, Касьян, — одет в многослойную рубаху и штаны выцветшего молочного цвета.

На столе высится башенка грязных тарелок с торчащими из неё ложками, по центру валяются осколки разбитого стакана. Как только здесь выжили лилии в глиняной вазе? Крохотная кроватка растрёпана, постель поедена молью.

— Я стану могучим! — выпаливает Алойз с безумным лицом, тыча пальцем в Касьяна. — Я создал шедевр, который принесёт мне деньги. Я выберусь из хватки хозяина, почувствую свободу, не буду больше его ручной собачонкой! Ты, Касьян, ни от кого не зависишь, у тебя своя лавка и тебе никогда не понять моих мучений. — Алойз бешено цепляется за свои рыжие локоны. — Не понять.

— Мы что-нибудь придумаем, — Касьян водит глазами по комнате, наскоро перебирая решения проблемы. — Ты понимаешь, насколько это опасно? Тебя забьют камнями, выпорют, король прикажет пытать тебя! А потом казнят, — с лицом, полным сожаления, твердит торговец. Со скрещенными запястьями на животе мужчина убеждал друга остановиться, но тот упрямее осла, стоял на своём.

— Я потерял родителей в раннем возрасте, у меня украли моё наследство, лиры, мою маленькую лабораторию. Ты же знаешь, как я люблю опыты! — жалобно мямлит Алойз. Сломленный сумасшедший. — Я признаюсь… Стать половником было частью плана. Кропотливо работать, копить деньги и… Посмотри, в каких гнидячих условиях я живу! Я заработал и наконец-то смог осуществить мечту — лаборатория, приборы, опыты. Признание. Я заслужу признание. — Голос перешёл на шёпот. — Король сможет использовать моих пушистиков в войнах, сумеет приручить их. Я пока ещё тружусь над этим. Тогда наш Властелин найдёт моё богатство и вернёт ворованное, а если не найдёт, выдаст новое.

— Услышь меня, умоляю тебя. Скоро твои твари выберутся и начнут крушить то, что им под силу! Этим существа непосильны клетки. Ты сотворил зло, с которым не сможешь совладать. Решения нет. Фаугам категорически нельзя покидать тюрьмы.

— Откуда тебе знать, как работают мои малыши? Я вырастил их. Проводил разные эксперименты и уверен, что они не настроены на вражду.

— Знаешь, поначалу мне действительно было интересно. Пока я не узрел, как они питаются.

— Подумаешь, — уныло ухмыляется Алойз, — тот парень и так был на смертном одре, а я лишил его мучений.

— Ты выкрал больного юношу из тёплого очага, впихнул к этим голодным уродам и дал им буквально раскромсать тело. Уже год ты их содержишь. Сколькими ты пожертвовал? Тот потерянный парнишка, которого я достал из переулка, накормил, предоставил жильё; которого так любила моя матушка, тот мальчуган, вечно дарующий нам проблемы, стал монстром.

Половник выпускает слезу, оставаясь безжалостным в лице.

— Не говори так, — сквозь зубы шипит он.

— Пора заканчивать, — с едва сдерживаемой болью подытоживает Касьян. — Если не уступишь мне место, не дашь уничтожить фаугов, я освобожу проход должным образом.

Я замечаю деревянную дверь рядом с тумбой, она приоткрыта. Несколько рядов стеклянных контейнеров, вокруг множество каких-то электрических приборов, поддерживающие жизнь уродцев. Это всё, что способен увидеть мой глаз. В лаборатории достаточно темно.