Здоровье Мэйси пошатнулось с наступлением прохладной погоды.

Блэр кладет руку мне на ногу. — Нет, все в порядке. Я… — Ее взгляд устремлен на моих тетю и дядю. Я чувствую, что она не хочет признаваться им, что живет со мной, так как она колеблется. — Я позвоню тебе позже.

— Блэр, было очень приятно. Пожалуйста, возвращайся поскорее, хорошо? — Дядя Эд встает, чтобы обнять ее. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами и я сдерживаю улыбку. Дядя Эд ласковый. — Всегда пожалуйста. Вы с Девлином должны приехать на следующей неделе.

Тетя Лотти вторит ему от прилавка.

Через несколько минут я сижу один за столом с тетей и дядей после того, как Лукас, Джемма и Блэр уходят.

Дядя Эд и тетя Лотти обмениваются говорящим взглядом. Она улыбается и тянется через стол, чтобы сжать мою руку.

— Она нам очень нравится.

— Ага, — соглашаюсь я, в горле пересохло и саднит.

Я не дал названия ни одному из этих чувств, которые распространяются через меня, переплетаясь с моими внутренностями, как живой организм. Это не сравнится с тем, что я чувствую, когда нахожусь рядом с ней. Нет способа остановить ее расцвет, нет способа вырезать ее, не убив мое сердце. Я должен жить с этим, каждую горько-сладкую секунду, пока она отдаляется от меня.

Сидеть с ними легко и удобно, пока это не так. Перемена происходит в доли секунды.

Мы успели съесть два разных пирога, посмеяться над историей о том, как Лукас потерялся в кампусе колледжа Оук-Ридж в первую неделю учебы.

И сразу становится слишком тяжело сидеть с дядей Эдом и тетей Лотти. Несмотря на то, что они — моя семья, ближе, чем мои собственные родители, я все еще не их сын.

Мама и папа не проводили со мной День благодарения или другие праздники уже много лет, с тех пор как мне исполнилось девять.

Именно в такие моменты их отсутствие жжет сильнее всего.

— Я должен идти. — Они смотрят на меня одинаково, с оттенком сочувствия. Я не хочу этого видеть. Потирая фантомную боль в груди, я придумываю оправдание. — Хочу быть там, когда Блэр вернется. Чтобы не пропустить ее звонок и узнать, что она благополучно добралась до дома.

— Хорошо, милый, — говорит тетя Лотти. — Но, пожалуйста, обещай, что скоро приедешь. Я беспокоюсь о тебе, ты совсем один в этом большом доме. Это неправильно. Ты знаешь, что можешь приходить и оставаться здесь, когда захочешь.

Она целует меня в макушку, прежде чем я встаю.

— Да. Спасибо, тетя Лотти.

Я желаю им спокойной ночи и иду домой с объедками, которые они нагрузили на меня. Там пусто, когда я прихожу туда и тяжесть одиночества давит на мои плечи.

Выпустив напряженный вздох, мне ничего не остается делать, как ждать возвращения Блэр. Положив на прилавок кусок пирога, который она рассматривала ранее, я опускаюсь на диван в гостиной, уставившись на то место, где я трахал ее, совершенно не сдерживаясь, давая волю монстру внутри.

И она приняла это.

Умоляла меня.

Она не смотрела на меня с отвращением, когда столкнулась с моим внутренним монстром, она раздвинула ноги шире и дала мне свои когти тоже.

Мое сердце раздражающе, нуждаясь, трепещет в груди. Я хватаюсь за переднюю часть своей рубашки.

Странно, что один человек может заставить тебя чувствовать так много. Блэр заставляет меня чувствовать ненависть, желание, гнев, похоть и что-то еще более опасное — любовь. Такую любовь, которая неизвестна, как звезда, которая коллапсирует сама на себя, образуя черную дыру. Ты не можешь удержаться, но тебя затягивает гравитационное притяжение. Любовь, которой не нужен свет, потому что она расцветает даже в самых темных глубинах.

Я не знаю, как сказать ей об этом. Не тогда, когда она закрылась от меня. Я не хочу обнажать свою потребность в ней, когда ее потребность не соответствует ей.

Она ускользает. Все, что я хочу сделать, это прижаться к ней покрепче. Но если я сделаю это, я только выдвину требования, которых не должен делать.

Если она так сильно хочет уйти, хорошо.

Я опираюсь локтями на бедра и опускаю лицо на ладони, массируя тупую боль в висках.

Когда она уедет, у нее будет мама, к которой она вернется домой. А у меня снова будет пустая тюремная камера по завышенной цене.

Укол ревности уступает место тоске, которую я душил. Она просачивается между трещинами в моих внутренних коробках, вырываясь на поверхность с такой силой, что я задыхаюсь. У меня сводит живот и болит грудь.

Я впиваюсь пальцами в кожу головы, пытаясь загнать ее обратно. Тоска отказывается возвращаться на место, и вместо этого пожирает меня, пока я жду, когда Блэр вернется ко мне.

Дверь открывается, и в коридоре зажигается свет и я поднимаю голову.

— Ты сидишь в темноте? — Блэр появляется из холла, отряхиваясь от угольного пико, которое она позаимствовала у меня. — Эмо-стереотип, да?

Я прочесываю пальцами свои волосы. — Наверное.

Блэр вскидывает брови. Ее макияж размазался, тушь под глазами высохла, словно потекла. Она плакала?

— Как твоя мама? — Мой голос слишком тверд.

Моя хватка самообладания ослабевает благодаря страху, который уже несколько дней сидит у меня в затылке.

Но взгляд ее глаз настороженный и отстраненный.

— Она… стабильна, — говорит Блэр, изнеможение заметно в ее миниатюрной фигуре. — Они взяли лихорадку под контроль, но воспаление в сердце еще не прошло.

— Неужели ее врачи не делают все возможное, чтобы…

— Делают. По-видимому, о ее болезни известно недостаточно, поэтому им неясно, что вызвало ее сердечное заболевание. Все, что они продолжают говорить, это то, что аутоиммунный миокардит встречается редко. — Глаза Блэр вспыхнули. — Я иду спать, это был долгий день.

Я не хочу, чтобы она уходила, как это делают все остальные. Никто не остается достаточно долго, чтобы полюбить меня за мои проблемы, но какое-то время я верил, что она сможет.

— В следующий раз я пойду с тобой.

У меня вырывается резкий смех.

— Нет, не пойдешь. Мне все равно, что ты оплачиваешь счета, ты не имеешь права просто говорить мне, когда и куда мне идти, или идти со мной, как будто ты мой парень.

Челюсть Девлина сжимается, мышца прыгает. — Я и есть. Тв…

— Мой? Это то, что ты собирался сказать? — Я насмехаюсь, раскидывая руки. — Девлин, ты даже не спросил меня! Ты просто начал говорить, что я твоя девушка, своей семье, не обсуждая это! Ты не поговорил со мной, не спросил меня — ты не можешь просто так взять и решить. Это так не работает.

Он вскакивает на ноги, в два шага преодолевая расстояние между нами, возвышаясь надо мной с опасным блеском в глазах. Я вздергиваю подбородок, не боясь его.

— Ты идешь по рискованному пути. — Он берет меня за руки. — Не заставляй меня повторять, как у нас все устроено.

Все это становится слишком сложным.

— Нет никаких нас! — Я с трудом высвобождаюсь из его крепкой хватки и поворачиваюсь на пятках.

Девлин следует за мной, пока я трусцой поднимаюсь по ступенькам. Волосы на моем затылке встают дыбом, мои инстинкты приходят в боевую готовность, ожидая, что он схватит меня. Я бегу быстрее, держась вне его досягаемости.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что нас нет? — Тон Девлина настолько груб, что трудно разобрать его вопрос.

Высокомерный ублюдок совершил триумфальное возвращение. Он все это время таился внизу и ждал, чтобы напомнить мне одну истину, которую я выжгла в своем мозгу с тех пор, как отец впервые ушел.

Мужчинам нельзя доверять. Неважно, что они говорят, или как мило они заботятся о тебе, они все равно сделают одно и то же — причинят тебе боль. Выживание должно быть на первом месте.

Я остановилась посреди его спальни, сердито моргая. Мои ноги принесли меня сюда автоматически, как будто я не могу избавиться от ощущения безопасности в этой комнате. Я снимаю туфли на коротких толстых каблуках, которые носила в доме его семьи, и делаю вдох, чтобы выпустить часть волнения, накопившегося в моей груди с тех пор, как я нашла контракт, спрятанный в шкафу Девлина.