Засунув записку в блокнот, Блэр возвращает свое внимание к доске.

Трудно сосредоточиться на уроке. Впервые я не могу уследить за общей сутью, хотя обычно учеба дается мне легко.

Я продолжаю изучать Блэр на периферии.

Только ближе к концу урока она снова обращает на меня внимание. Острие укалывает мне руку, пока мистер Коулман перебирает стопку раздаточных материалов. Я удивленно хрюкаю, потирая больное место, куда укололи мой бицепс. Блэр держит между пальцами сложенную записку. Она сложена столько раз, что уголки бумаги стали колючим оружием.

Я выхватываю ее, прежде чем она снова уколет мою руку. Открыв ее, я обнаруживаю, что это та же записка, которую я дал ей двадцать минут назад. Ее единственный ответ — галочка под моим письмом. Просто и лаконично.

Уголки моего рта дергаются вверх. Звенит звонок, прерывая мистера Коулмана на середине предложения.

— До встречи, липкие пальчики.

Блэр застывает, прижимая руку к застегнутой рубашке, пока я поднимаю сумку на плечо и выхожу из комнаты.

Когда я выхожу во двор, моя ухмылка вспыхивает раньше, чем я успеваю ее усмирить. Она там, ждет меня у каменной скамьи. Листья на осине, раскинувшейся над скамейкой, еще не стали золотыми, хотя несколько листьев на тонких ветках уже поблекли до желто-зеленого цвета.

Это резко выделяет Блэр на фоне тонкой белой коры ствола с ее черными волосами.

Блэр оборачивается. — Что ты хочешь?

Я засовываю руки в карманы. — Не терпится добраться до своей приготовленной на пару брокколи и загадочного мяса? Я слышал, оно очень питательное.

— Пожалуйста, ты даже не получаешь обычного меню. — Блэр закатывает глаза. — Зачем ты меня сюда позвал?

Теперь она не так осторожна, хотя ее острый взгляд каждые несколько секунд бросается к выходу. Я качаю головой и вхожу в ее личное пространство. Блэр делает шаг за шагом, пока ее колени не упираются в скамейку. Мой рот изгибается.

— Теперь ты в ловушке.

Блэр возмущенно хмыкает. — Вряд ли.

Она пытается обойти меня, но я ловлю ее за талию.

— Мы еще не закончили.

Глаза Блэр сужаются. — Так что продолжай. Ты тратишь мое время.

— Разве можно так разговаривать с человеком, который тебе платит?

— Мне платят за то, чтобы я унижала себя, — бормочет она.

Воротник проглядывает между пуговицами, застегнутыми до самого верха ее рубашки. Проворным движением я расстегиваю две верхние пуговицы, прежде чем глаза Блэр расширяются. Она шлепается на мои руки и закрывает шею, пытаясь отодвинуться от меня с камнем, вдавленным в заднюю часть ее голых ног.

— Что ты делаешь, псих? Мы в центре школы!

Ее взгляд летает вокруг, проверяя окна. Ленивым взглядом я сверяюсь с ней.

— Нет, ты наедине со мной во дворе. Только я могу это видеть. — Я накрываю ее руку своей и дергаю. — А теперь покажи мне.

Горло Блэр подрагивает. Она сопротивляется моему рывку, сильнее сжимая руку, чтобы закрыть ошейник.

Я закрываю глаза. — Покажи мне. Я хочу увидеть доказательство того, что ты моя маленькая любимица.

Блэр борется еще один удар, запыхавшись. С грубым смешком ее рука опускается на бок. Она отводит взгляд, темные ресницы очерчивают ее карие глаза.

Ухмыляясь, я обращаю внимание на кожаный ошейник на ее шее. Серебряный табличка выглядит идеально. Я продеваю палец в ошейник и притягиваю ее ближе, настолько близко, что мои губы могут коснуться ее губ, если я наклонюсь. Блэр избегает смотреть на меня, ее щеки налились краской. Так близко, я могу вдыхать имитацию ванили и считать целую плеяду веснушек, усеивающих ее щеки.

Эти пухлые, полные губы сдвинуты вместе. Мое сердце колотится, а по коже пробегает возбужденная дрожь.

— Хорошая девочка, — урчу я. — Посмотри на себя. Никто бы не догадался, что ты бездомная бродяжка.

Блэр прижимается ко мне, издавая придушенный звук. Я хихикаю и провожу тыльной стороной костяшки пальца по ее щеке. Она теплая и мягкая под моим прикосновением. Блэр быстро моргает.

Внутри меня поднимается головокружение, шипящее, как шампанское высшего сорта, по нервным окончаниям. Это чертовски приятно. Я хочу больше выражения на лице Блэр, этой трещины в ее наглой уверенности и годах молчаливого безразличия. Я наконец-то проникаю под ее кожу так же сильно, как она проникает под мою. Волнение от этого поет в моих венах.

Всякий раз, когда я рядом с ней, я чувствую себя живым. На какое-то время я могу забыть о своих демонах.

Мой палец сжимается сильнее, притягивая ее еще на долю секунды ближе. Ее дыхание проносится по моей шее с напряженным выдохом. Я заворожен микровыражениями ее лица, наполнен удивлением, наблюдая за тем, как она пытается контролировать себя, чтобы не дать мне понять, что именно это с ней делает. Но я все вижу.

В моей голове повторяется напев: все мое, все мое, все мое, мое, мое, мое.

Если она подчиняется мне в этом, что еще я могу ей приказать? Я представляю, как лежу на своем особом месте под звездами, глядя вверх на безбрежность, пока она скачет на моем члене.

Я никогда никому не показывал свое место. Я не привожу девушек к себе домой, но я могу представить ее там, на крыше, со мной.

Сцена меняется, и я представляю, как просыпаюсь в теплой постели с ее губами, обхватывающими меня, и румяными щеками. Образы в моей голове сливаются воедино, идея за идеей мчатся быстрее, чем быстрое биение моего сердца.

Мой твердый член упирается в ширинку.

Я могу сделать ее своей и только своей.

Песня ее губ так же гипнотизирует, как и наркотик от такого контроля над ней. Они пухлые и розовые. Когда ее язык высовывается, чтобы облизать их, я прикасаюсь носом к ее носу, намереваясь поцеловать ее на этот раз. Блэр замирает.

Воздух замирает, и двор расплывается.

Блэр, наконец, встречает мой голодный взгляд шокированным взглядом. Она наклоняет голову. Мне кажется, она собирается позволить мне поцеловать ее и я подхожу ближе.

— Когда ты собираешься заплатить мне за это?

Ее тихий вопрос гасит жар, вспыхивающий в моем желудке. Я сужаю глаза до щелок.

— Что? — прохрипел я.

На минуту Блэр заставила меня забыть о собственных правилах. Заставила меня отбросить годы ненависти и жажды мести. Заставила меня хотеть ее, и ничего больше.

Мы не какая-то сладкая история любви. В лучшем случае мы были бы ненавистным трахом. Грубые, злые и настроенные на то, чтобы причинить друг другу как можно больше боли. Мы с Блэр — масло и гребаная вода, облитые керосином и подожженные в адском пламени.

Блэр медленно моргает, делая вид, что ее не трогает моя близость и она не знает о моей внутренней войне.

Должно быть, именно так она это делает. Если она заставляет жалких ублюдков, которые платят за ее тело, чувствовать что-то большее, чем зуд, который нужно почесать, она должна зарабатывать больше денег. Как еще она может выжить в таком месте, как это? Перед сколькими парнями в этой школе она стояла на коленях? Эти слухи о ней правдивы, как чертов звоночек.

Как я мог не заметить этого раньше? Она такая же фальшивка, как и все остальные.

Я повторяю в голове свою мантру, свое священное правило. Никого не люби, никого не подпускай настолько близко, чтобы причинить боль. С этими мыслями на повторе, я подавляю в себе мысль о том, что мы можем быть чем-то большим, чем средство для достижения цели.

Это прохладная струйка льда, которая мне нужна, чтобы привести голову в порядок, чтобы перестать думать своим членом. Эти чертовы губы все еще манят меня. Черт побери, я получу их. Я возьму этот поцелуй, и мне плевать, если ей это не понравится.

Как только я почувствую вкус, все вернется на круги своя.

— Ты сказал 750 долларов. Отдай мне их.

Я еще не закончил с ней. Ей еще предстоит выучить урок.

Моя хватка на ошейнике ослабевает, и я чувствую, как костяшки пальцев впиваются в горло Блэр и она сжимает зубы.