Голос Гурского — заместителя начальника проектного отдела завода, однофамильца того мастера, которого когда-то уволил с завода Терехов, внезапно вернул Осадчего к текущим делам совещания. Гурский, видимо, просил слова, но Осадчий не расслышал. Сейчас инженер перечислял количество бетона, который надо взорвать, убрать из цеха и заново залить. Цифра солидная — четыреста кубометров. И земли надо вынуть из-под рольгангов триста кубометров. По логике рассуждений Гурского получалось, что сделать все это за пятьдесят дней очень и очень трудно!

— Трудно, это правильно. Но ведь ты, Аркадий Алексеевич, не утверждаешь, что невозможно? А? — спросил Осадчий.

Гурский замялся. Произнести слова: "возможно" или "невозможно" было ему сейчас, видимо, одинаково трудно.

— Чего это у вас поджилки вдруг затряслись? Мы-то с вами вроде бы обговорили все? — удивился Осадчий.

— А я все-таки выражу свои сомнения, потому что если бы я их не выразил, перед собою поступил нечестно, — сказал Гурский, покраснев, и с видом человека чем-то обиженного сел на свое место.

— Ну что ж, приплюсуем и ваши законные сомнения, — сказал Осадчий, чиркнув что-то в своем блокноте.

Он подумал, что сейчас первым пробным камнем выполнения всего плана реконструкции станут работы в трубоэлектросварочном цехе, на линии "1220", и когда слова попросил начальник этого цеха Калинин, стал слушать его особенно внимательно.

Главная мысль Калинина сводилась к тому, что в его цехе предстоит изготовить около ста тонн нового оборудования и еще, как он выразился по-военному, "задействовать" на реконструкции не менее восьмисот своих рабочих, превратив в монтажников и рубщиков бетона слесарей и сварщиков.

— На два месяца надо изменить профессию людям, Яков Павлович! Это задачка! Были у рабочих одни навыки, должны появиться другие. И программу еще цеху выполнять, силами тех же людей.

— Ты, Сергей Алексеевич, к чему клонишь? — спросил Осадчий. — Что забот будет много или же, что срок тебе не подходит?

— И то, и другое. Хочу обрисовать обстановку.

— Значит, цену себе набиваешь, а это уже признак того, что справишься, — усмехнулся Осадчий.

Затем Телешов, до сих пор молчавший, тот самый Борис Сергеевич Телешов, о назначении которого непосредственным руководителем работ на линии "1220" ужо знали присутствующие на совещании, значит, главный ответчик за все, вынес на обсуждение идею укрупненной сборки оборудования.

— Может быть, товарищи, нам сделать так: мы в седьмом пролете оборудуем специальный стенд, узлы здесь укрупним и на железнодорожной платформе сможем подвозить их к участку прессования. Получим выигрыш во времени.

— Я согласен в принципе, — кивнул Яков Павлович, — подробности уточним потом. Правильное направление выбираете, Телешов!

Разговор на совещании начал принимать деловой, конструктивный характер. Это успокаивало Осадчего. Если люди озабочены поисками конкретных решений, значит, они в сознании своем уже считают задачу выполнимой. Началась внутренняя мобилизация. А это очень важно.

В ту минуту Осадчий с удовлетворением подумал еще в о том, что он, конечно, мог бы ожидать куда больше сомнении и даже прямого сопротивления со стороны участников совещания, когда называл сроки. Верил ли он сам в них? Не колебался ли? Да, колебался. И его мучили тревоги, тяжкие раздумья. Но никто об этом не впал, да и не мог узнать. Есть неписаное правило. Для Осадчего оно было выверено многолетним опытом директора. Можешь раздумывать, сколько тебе угодно, сомневаться, взвешивать "за" и "против", но если ты руководитель и вышел с предложением к людям, будь тверд и решителен до конца. Иначе, кто тебе поверит?

Сам Осадчий, подписывая какой-либо приказ, принимая решение, почти никогда, за редкими исключениями, не отменял их. И старался не отменять решений главного инженера, хотя имел на это право. Почему? Тут была забота не о престиже, поддержании авторитета. Осадчий в этом не нуждался. А вот стиль работы надо поддерживать — стиль выверенных и решительных действий, в реальность и мудрость которых должны верить те, кому предстоит их осуществлять.

— Ну что ж, пора подвести итоги, — сказал Осадчий. — Главное решено, остальное по ходу событий будет корректировать сама жизнь и мы. У меня все! — И, поднимаясь из-за стола, добавил с легкой улыбкой: — Вспомнил сейчас, как это крикнул Юрий Гагарин перед полетом: "Поехали!" Так вот и мы — трогаемся, вперед, дорогие товарищи!

Обычно рано утром в субботу или в воскресенье от заводоуправления — на автобусах, из разных концов города — на "Волгах" и. "ВАЗах" выезжают трубопрокатчики в свои дома отдыха. Профилакторий "Изумруд" — самый близкий, дальше — озеро Еланчик, еще дальше — озеро У вельды. Но дальняя дорога совсем не смущает любителей отдыха в этом прекрасном уголке области. В любое время года у озера Увельды очень хорошо. Даже зимой, в морозец, в снегопад, когда метет поземка или завьюжит крепко, по-южноуральски.

Осадчий, правда, так далеко выезжает редко. Его любимое место — "Изумруд". Ну, а те, кто помоложе, люди среднего заводского поколения, не говоря уже о молодежи, готовы отмахать сто двадцать километров в оба конца, отправиться на Увельды сразу же после смены, ради того чтобы два дня подышать удивительной чистоты воздухом, побродить по лесу, покупаться в озере — летом, попариться в финской баньке — зимой.

Небольшие коттеджи вблизи озера поначалу стал строить трубоэлектросварочный цех — для своих рабочих и инженеров. Место понравилось, и со временем к этим домикам стали пристраивать свои коттеджи другие цехи, затем уже завком устроил здесь столовую, клуб — и уютный поселок приобрел общезаводское значение.

…В один из субботних дней февраля семьдесят второго года Борис Сергеевич Телешов с женой приехал на Увельды. За завтраком встретились все свои: были здесь начальник производства Вавилин, супруги Тереховы, начальник цеха Калинин, мастер Николай Падалко, сварщик Гончарук.

Телешовы сели за один столик с Виктором Петровичем и Верой. Знали они друг друга давно, еще с тех пор, когда Телешов только пришел на завод.

Родился Телешов в Челябинске в тридцать четвертом, здесь же окончил школу и Политехнический институт, успел возмужать и облысеть на заводе. Про него можно сказать, что он был и остается однолюбом по отношению к родному городу и родному заводу и привязанности своей не изменяет.

Сразу же после института очутился в конструкторском бюро трубопрокатного. И здесь ему, начинающему инженеру, поручили дело, которое впоследствии стало для него главной заводской специальностью: механизацию и автоматизацию оборудования. А говоря короче, все ту же реконструкцию, все то же непрерывное обновление, идущее в ногу с непреложными требованиями времени и технического прогресса.

Обычно молодые специалисты начинают на трубопрокатном с какого-либо цеха. Там набираются навыков и опыта. Телешов же, ломая традиции, вдруг перешел из конструкторского бюро в цех, в трубоэлектросварочный. Не смущаясь тем, что уже занимал должность конструктора, отбросив всякое тщеславие, попросился к стану, в сменные мастера.

Спуститься с четвертого этажа заводоуправления, где размещается конструкторский отдел, на поточную линию, в цех да еще начать с должности мастера — это поступок нелегкий для любого человека. Однако сам Телешов не преувеличивал его значения, хотя и оценивал с чувством внутреннего удовлетворения.

Есть на заводах люди с тягой к вещной, реально зримой, руками осязаемой, хотя и тяжелой работе. Это люди с жаждой непосредственного действия и прямой личной ответственности за дело. Те, кто любит цеховую обстановку с ее динамичностью, физическим напряжением больше, чем спокойную обстановку комнат, заставленных кульманами. Таков и Борис Сергеевич Телешов.

Цехи притягивают к себе надолго людей определенного склада. Я не ошибусь, если скажу, что тут как бы сам труд отбирает и сортирует характеры. Вступив в новую должность на стане "1220", Телешов буквально ринулся в уже знакомую ему и кипучую обстановку большой работы. В декабре семьдесят первого началась непосредственно реконструкция.