Он, казалось, и не стеснялся открыто обнаружить свой расчет, который можно было истолковать как угодно, ему важно было предстать в глазах слушающих его человеком крепкой хозяйской хватки, убедить, что вот только так хозяйничать и нужно.

Я посмотрел на Валентина Крючкова, его довольная улыбка не вызывала сомнений, что он разделяет мысли директора.

— Как мы живем? Хорошо живем, — продолжал Осадчий. — Отделы общественного питания у нас принадлежат заводу. Каждый начальник цеха отвечает за общественное питание, как за производственный план.

— Это так, — подтвердил Крючков.

Общественное питание и быт рабочих, естественно, входили в круг непосредственных забот завкома. Директор имел здесь полную поддержку Крючкова. Об этом можно было и не спрашивать Валентина Ионовича.

— Вы завтракали у нас в "Изумруде"? — шепотом спросил у меня Крючков.

— И ужинали тоже.

— Ну и как? Почувствовали уровень?

Уровень мы почувствовали. Меню было столь разнообразно и все было приготовлено так вкусно, что можно было предположить, будто это особое угощение для гостей. Но на столы отдыхающих рабочих подавали то же самое.

Осмотрев "Изумруд", я, как обычно, во всем почувствовал не только хозяйскую руку Осадчего, но и его любовь к цветам. Помнится, было время, когда директор активно насаждал цветочные клумбы на заводской территории. Теперь цветы были всюду — в домах рабочих, домах отдыха, в профилактории. Цветы не только вокруг "Изумруда", но и внутри здания. Как символ прекрасного и категория общественного, нравственного воздействия на людей.

— В "Изумруде" столько цветов и такое питание потому, что это все-таки профилакторий? — вопросительно взглянул я на Крючкова.

— И в цеховых столовых примерно так же кормят, — заверил он меня.

Осадчий в это время говорил, как завод широко занимается децентрализованными заготовками. Трубопрокатный свою теплицу расширил до десяти тысяч квадратных метров, и там с грядок снимают до трех тонн огурцов, до восьмисот килограммов помидоров. В цеховых буфетах люди могут покупать для дома овощи, мясо, фрукты. Есть на заводе свое фруктохранилище.

— Прошу заметить, наши парники расположены на территории завода. — Яков Павлович еле заметно улыбнулся. — А построй-ка я их вне территории — смотришь, и заберут.

Он не уточнил, кого именно имеет в виду. Просто еле заметно улыбнулся. Была ли это только шутка или преднамеренное преувеличение? Не знаю. Да и кто, в самом деле, мог покуситься на хозяйство Осадчего? Заводское есть заводское!

— Вы же знаете, какие у нас замечательные места для отдыха рабочих, да и для всех, кто захочет, — сказал мне Валентин Ионович. — У озера Увельды — новый наш дом отдыха. Построили там заводские дачи. А озеро… Оно длиной в двадцать пять километров. И острова есть. Малину там можно собирать, раков половить. Такая красота! А Ильменский заповедник? Мировой известности, — продолжал он шептать мне на ухо, — иностранцы, приезжающие к нам, обязательно туда ездят, а вот вы, москвичи, редко заглядываете.

— Да, действительно, — я вздохнул с чувством собственной вины, ибо за столько лет не побывал в знаменитом заповеднике.

— А озеро Еланчик! Слышали? Там мы организовали заводской пионерский лагерь. Три летних месяца в нем отдыхают дети, а потом открываем дом отдыха для заводчан.

Крючков говорил теперь с теми же интонациями, что и Осадчий. Не торопясь и негромко, с впечатляющей внушительностью. Как человек, уверенный в себе, в своих делах. В законной своей гордости тем, что делается на заводе для здоровья, отдыха людей. Я подумал, что влияние директора, его манеры говорить, и, что важнее, манеры действовать, решать вопросы, влияние это на Крючкова было несомненным.

Да, конечно, это уже был не тот молодой предзавкома, только-только пришедший из цеха, каким я увидел Крючкова пять лет назад. Тогда он начинал, искал свой стиль в работе. И еще порою не мог согнать краску смущения со щек, когда выступал на завкоме или перед большой рабочей аудиторией. Теперь, я уже слышал об этом и чувствовал сам, Крючков уверился в своих силах и, если так можно сказать, возмужал на своем посту.

И все же во время этой беседы не Крючков, а сам Осадчий занимал мое главное внимание. Слушая Осадчего, я отметил, что он, видимо, не случайно все больше говорит о людях, их быте, о внимании к ним, словно подчеркивает главную черту стиля руководства. Не потому ли это, что Яков Павлович стал придавать большее значение тому нравственному климату, какой создает на заводе продуманная, щедрая забота о людях? Не потому ли, что еще острее стал ощущать прямую связь организации труда и организации быта, хорошего самочувствия рабочих, отличного настроения и высокой производительности труда?

Я не сомневался, что сказанное — лишь пролог к развитию основной темы: план, производительность труда, наращивание мощностей, техническая перспектива. И, действительно, Осадчий заговорил обо всем этом, имея в виду день сегодняшний и завтрашний на трубопрокатном.

Еще в Москве я знакомился в газетах с некоторыми последними выступлениями Осадчего по коренным проблемам заводской жизни. Яков Павлович, как известно, часто дает интервью журналистам местных и центральных газет. Пишет и сам. Не для рекламы заводских успехов, которые сами по себе безусловно достойны широкой известности. А для того чтобы поделиться опытом, в котором много поучительного, и, как говорится, "обкатать" с помощью общественного мнения те или иные конструктивные идеи, рождающиеся на заводе. Так он делал всегда. В этот третий, решающий год девятой пятилетки главной идеей стала обширная программа дальнейшей реконструкции завода.

— Уже не в первый раз в рекордно короткие сроки на заводе проводилась перестройка цехов и станов. Дважды перестраивался самый большой трубоэлектросварочный цех. Но в прошлые годы это было вызвано тем, что создавались новые виды труб, наиболее известны знаменитые уральские трубы больших диаметров для газовых магистралей. Теперь же настала пора резко увеличить производительность всего завода, и особенно выпуск больших труб, столь необходимых для новых газо- и нефтепроводов, — подчеркнул Осадчий.

Но тот, кто думает, что реконструкция на заводе — понятие только сугубо техническое или технологическое, ошибается. Конечно, реконструкция самым тесным образом связана с повышением эффективности нашего производства, о котором так много говорилось на XXIV съезде партии. Это непрерывное движение вперед, к вершинам мировых достижений техники, благодатное поле для слияния науки и производства, внедрения механизации и автоматизации. Но реконструкция — это и творческий взлет, трудовой подвиг коллектива, требующий немало энергии, смелости, энтузиазма и партийной страсти. Она выражает динамичный дух нашего времени, дух поисков и дерзаний, творческого горения и упорства в достижении целей. Так примерно говорил Яков Павлович Осадчий.

Заводской коллектив постепенно накапливал опыт проведения реконструкции с минимальными остановками производства. Теперь этот опыт стал приобретать черты высокого искусства обновления.

Я помнил фамилию — Телешов. Она ассоциировалась у меня с каким-то делом, интересным и важным. Но точно я бы сразу не смог ответить на вопрос — с каким же именно? Так бывает иногда: запоминается не сам факт или эпизод во всех деталях и подробностях, а то, что можно назвать исторической или психологической атмосферой вокруг него, так сказать, интуитивно угадываемый адрес события.

Телешов… Я услышал эту фамилию летом семьдесят третьего и после некоторых раздумий вспомнил "адрес события". Это был шестьдесят третий год, та знаменитая весна на трубопрокатном, когда шла здесь грандиозная битва за первую большую трубу, шел спор через границы с монополистами из ФРГ, наложившими эмбарго на экспорт труб большого диаметра, и тогда заводская многотиражка печатала на своих страницах хронику горячих строительных дней.