Заработки хорошие, — Тищенко счел нужным сам пояснить, чем он доволен. — Премия идет. Шесть раз мне присуждали звание лучшего мастера цеха. — Это прозвучало уже гордо. Он это почувствовал, застенчиво улыбнулся и добавил, что работает много, но и учится, занимается английским, философией, надеется сдать кандидатский минимум в Уральском научно-исследовательском институте.

Наш разговор прервал вошедший в конторку молодой сварщик — высокий, стройный, в ярко-красном свитере, плотно облегавшем его фигуру. Я буду называть его Дунаевым. Парень бегал по пролету с обходным листком, увольнялся, и меня удивила та поспешность, с какой он старался собрать подписи, и возбужденность, возможно, показная.

— Почему увольняется? — спросил я у Толика, когда он поставил на листке свою подпись.

— Второй раз прогулял и вот сам подал заявление. Некоторые прогульщики так делают, — пояснил он. — Боятся, что начнут "прорабатывать" на общих собраниях, а до этого — вызов к начальнику смены, цеха, директору. Особенно они опасаются проработки рабочих, товарищи "втыкают" им как следует! — Толик усмехнулся. — Вот и уходят!

— Все так, но почему с такой легкостью отпускает их завод? Вот вам, мастеру, не жалко? Ведь, наверное, Дунаев — квалифицированный сварщик?

— Такого не жаль, — ответил Толик. — Вот однажды у меня действительно ушел отличный мастер сварки. Долго мы его уговаривали. Поссорился с женой и уехал в Донбасс. Жена пожила, пожила одна, поехала за мужем, привезла его снова в Челябинск. Он, конечно, на завод. А мы за то, что сбежал, поставили его на "перевалку". Есть такая операция. Работа тяжелая и невысоко оплачиваемая. Так и протрубил полгода на этом участке. Наказали за легкомыслие. Да, а вот этого, Дунаева, не жаль, — повторил Толик.

Я не знаю, слышал ли это рабочий, он стоял неподалеку. Но когда парень подошел ближе, я сам напрямую спросил у него, зачем покидает завод, прерывает рабочий стаж, неужели так панически боится общественного осуждения? Да ведь и справедливо оно!

Дунаев выслушал меня со снисходительным вниманием. Потом почти без улыбки и таким тоном, который можно было воспринимать как угодно — и в шутку, и всерьез, сказал:

— Я прогулял из-за водки, проспал. Хочу научиться пить водку. А потом вернусь на завод, через полгодика.

Он поправил воротник своего красного свитера, прикрывающего шею до самого подбородка, и помчался куда-то дальше собирать подписи на своем листке.

Я посмотрел на Толика. Он-то прошел через горнило общественного осуждения и только закалился в нем. Казалось, Дунаев мог вызвать у него долю сочувствия. Только я этого не заметил. Нет. Осадчий, будь он свидетелем разговора, думаю, остался бы доволен. Такой вот Дунаев в Толике умер бесповоротно…

Уже уходя из конторки мастеров, я подумал, что, конечно, лучше не делать в жизни ошибок. Хотя не всем это удается. Поскользнулся на жизненной дорожке и Толик. Но теперь он, видимо, извлек из случившегося полезный урок. А дальше? Дальше не повторять своих ошибок каждый разумный человек может и должен.

Несколько лет назад мне довелось побывать на земле древней Эллады, увидеть ее постоянно ясные небеса, прозрачную глубь Эгейского моря, памятники глубочайшей старины и услышать шумный говор, кипение толпы на веселых в ту пору, солнечных площадях беломраморных городов Греции.

Знаменитый Акрополь, мраморы Парфенона — желтые, обветренные, шероховатые, а не белые и гладкие, как почему-то представлялось ранее, те самые камни, с которых, быть может, Сократ задумчиво смотрел на залив и Гераклит размышлял над тем, что все в этом мире течет и меняется. Многие начала были заложены на этой земле — в области философии, литературы, архитектуры, театрального искусства и… древнего производства труб. Да, и труб!

…Мы поехали осматривать остатки Пеллы — столицы древней Македонии. О четвертом веке до нашей эры в этом дворце родился Александр Македонский.

Туристские автобусы останавливаются около легкого, из тонкой проволоки забора с деревянной калиткой. За калиткой — небольшой каменный домик музея, слева — убогие служебные строения, но зато за музеем — камни, остатки колонн, ступени и плиты, нагретые солнцем, чуть желтоватые от старости, те самые плиты, по которым ходили люди две тысячи триста лет назад! Удивительно долговечен камень, мрамор и обожженная глина!

Мы рассматривали уцелевшие основания древних бань и ванн из серого гранита и то, что было когда-то жилыми помещениями, дворцовыми залами, военными арсеналами. Но самое интересное — водопровод! Он был проложен между фундаментами древних зданий, составлен из толстых керамических труб темно-серого цвета с более светлыми, свинцовыми соединениями. Кое-где трубы обернуты прозрачной нейлоновой пленкой — это уже дар современной цивилизации, способствующий сохранению древней реликвии от губительных влияний дождя и ветра. Хотя, как видно, не столь уж губительных, ведь эти трубы на пять-шесть веков старше тех, о которых Маяковский писал:

Присев на корточки, я долго щупал эту древнюю, шершавую керамическую плоть. Она отзывалась на постукивание пальцем глуховатым, но приятным звоном.

Я подумал тогда о трубопрокатном заводе и представил себе мысленно рядом многих своих челябинских друзей — Усачева, Терехова, Чудновского, Осадчего. Современный специалист-трубник, будь он в эту минуту на развалинах Пеллы, смотрел бы, наверное, на эти трубы с таким же трепетным волнением, как антрополог смотрит на череп неандертальца.

Трубы. Как только они появились на свет, сразу же возник вопрос не только об их применении, но и об их цене, экономичности, а значит, их весе, прочности, толщине стенок, об их профиле, как говорят ныне трубопрокатчики. И неважно, что тогда, много веков назад, они были не чугунные и не стальные, не хромоникелевые, не электросварные, не цельнотянутые, а просто из обожженной глины. Проблема тонкого профиля труб уже родилась.

Тонким профилем как темой для исследования Терехов заинтересовался еще в первые годы своей работы на заводе. И не он один, а и Усачев, покойный Каган, сотрудники из центральной заводской лаборатории. Тонкий профиль позволял не только экономить металл. Вводя его, необходимо было увеличивать обжатие, то есть давление валков на трубу, а это значило увеличить и скорости прокатки. Так что новшество сулило двойную выгоду, столь заманчивую для производственников.

Однажды Терехов пришел к директору поговорить о тонком профиле. Осадчий был занят, куда-то торопился. Как обычно, в кабинете его находились люди — секретарь принесла на подпись бумаги, в кресле сидел Чудновский, просматривал какие-то материалы. То и дело звонил телефон.

— Чего тебе, Виктор Петрович? — сухо спросил Осадчий, взглянув на Терехова. — Пришел с идеей?

Он обладал удивительным умением как-то интуитивно угадывать просьбу или желание, с каким приходил к нему человек.

— А с какой? — в свою очередь спросил Терехов, раз уж директор угадал наполовину цель его прихода.

— Какой-нибудь такой, заковыристой? Чтобы всем нам хлопот прибавить. Угадал, наверное? — Осадчий подмигнул.

— С этой точки зрения — правильно, — Терехов невольно усмехнулся.

— Ну, тогда — тонкий профиль. А усмехаешься ты тоже правильно, — уже без улыбки добавил Осадчий. — Если пришел просить в трубопрокатном резервную линию для опытов, то зря. Мне уже намекал Усачев и другие. Не выйдет. Алексей Алексеевич, — он повернулся к Чудновскому, — разве можем мы сейчас этим заниматься?

Чудновский как-то неопределенно хмыкнул в ответ.

— А почему не можем? — спросил Терехов.

— Потому, — уже жестче отрезал Осадчий, — что завод не может распылять силы. Бить надо кулаком, а не растопыренными пальцами. Вы же знаете, мы там, в этом цехе, будем продолжать реконструкцию. С тем чтобы вслед за трубой "1020" дать трубу "1220". В ближайшее время.