— Много подробностей, Алексей Алексеевич, я вам не обещаю. Устал после Москвы и полета, — начал Осадчий. И это была правда лишь наполовину, дело, конечно, не в усталости: хотел пощадить уязвленное самолюбие Чудновского и решил пока опустить некоторые детали. — Я только самое главное, — предупредил он.

— Хорошо, — покорно согласился Чудновский.

Но даже рассказ о самом главном Осадчий закончил, когда "Волга" уже вкатилась на улицы города.

— Вот так, в общих чертах, — сказал Осадчий. — Добро получено, дело за нами.

Он мог бы добавить: "И за вами", ибо ему не было безразлично, как воспримет принятое решение главный инженер.

Чудновский молчал всю дорогу. Откинувшись на спинку сиденья, он слушал, прикрыв веки. Минутами казалось, что он дремлет. Осадчий же говорил, почти не поворачивая к нему головы, пытаясь отгадать настроение Алексея Алексеевича, не вглядываясь в его лицо.

После долгой паузы, которую теперь уже умышленно Осадчий не хотел прерывать первым, Чудновский, волей-неволей вынужденный ответить, сказал:

— Мое мнение вы знаете, Яков Павлович, но теперь это уже не имеет значения…

— Почему же не имеет значения? Это неверно. Мне сейчас даже ваше настроение важно. Идти-то нам одной неторной дорожкой. Плечом к плечу.

— Решение состоялось, Яков Павлович, а я человек дисциплинированный. Значит, будем вместе работать. Вот все, — заявил Чудновский, но голос его прозвучал тоскливо и невесело.

— Что ж, принимаю и эту формулу. По-моему, это разумно и по-деловому. А за встречу еще раз спасибо, — сказал Осадчий, уже вылезая из машины. Он помахал рукой Чудновскому и шоферу, когда "Волга" тронулась от подъезда и повезла Алексея Алексеевича к его дому.

Был когда-то рыжеватый, крутолобый парень вратарем в юношеской футбольной команде завода. В то время он слесарил в автогараже, а потом ушел учиться в техникум и практику проходил на заводе. После техникума закончил институт — и снова на трубопрокатный. Мастер, начальник смены, замначальника цеха — проходил обычную здесь для молодого специалиста лесенку восхождения. И довольно быстро стал начальником огромного цеха.

Я помню нашу первую встречу. По пролету быстро шагал человек с простым, чуть-чуть курносым лицом, с веселым взглядом, который выражал живую общительность. Разговаривая со мной, Игорь Усачев как-то успевал боковым зрением видеть все, что делалось на линии. Вот заметил какой-то непорядок на стане, когда штанга сварочной аппаратуры, выставив вперед, словно щупальца, три кончика толстой электродной проволоки, приблизилась к переднему краю трубы. Вспыхнула электрическая дуга. Ее голубоватый язычок был виден лишь одно мгновение и тут же погас под порошком флюса. А через минуту труба поглотила и весь флюсовый аппарат.

Когда бункер, похожий на тендер крохотного паровозика, выползающего из длинного тоннеля, показался в заднем конце трубы, Усачев вместе с рабочими нагнулся над ним с ключами и молотком в руках.

Об Усачеве уже тогда говорили: хороший механик. Любопытное дело, я заметил на трубопрокатном да и на других заводах, что всякий начальник, как правило, имеет еще и второе, чисто профессиональное лицо: то он хороший механик, то электрик, то сварщик. Руководитель, так сказать, вообще, без крепкой специальности ныне не в большой чести. Игорь Усачев прошел все ступени восхождения, не перепрыгивая ни через одну. И хотя шел быстро, но все же основательно набирал на каждой ступени опыт, мастерство.

Он всегда казался мне очень молодым, и в первую нашу встречу, и в последующие, через десять лет. Моложавость его лица, должно быть, своего рода зеркало молодости души и энергии, которая не иссякает, и увлеченности, без которой трудно много лет работать на заводе. Именно в силу этих качеств, а не только по должности Усачев в шестьдесят третьем стал одним из руководителей специально созданного на заводе штаба по строительству стана "1020".

Представьте себе громадное, трехпролетное здание, пристраиваемое к основной таких же размеров коробке. Здесь одних металлоконструкций на четыре тысячи тонн. Осадчий обещал не останавливать действующие линии. Но как быть, например, со складом готовой продукции, куда идет поток труб и без которого цех не может жить ни минуты?

Усачев и строители находят выход. Ломая обычный порядок, спешно сооружают сначала один пролет, куда переносят склад, а затем уж другие пролеты.

Но главное, конечно, темпы. И согласованность строительства и монтажа. И механизация, и своевременное поступление сборного железобетона. Штаб объявляет соревнование комплексных бригад за право поездки с первым эшелоном труб на трассу газопровода Бухара — Урал. Многотиражка на заводе — она называется "Трубопрокатчик" — день за днем печатала на своих полосах героическую хронику строительных будней:

2 февраля. "На строительство стана пришли комсомольцы Челябинска. Молодежь лакокрасочного, часового заводов, хлебокомбината, педагогического училища. Ребята долбили грунт, убирали опалубку. Принесли плакат: "Пусть страна быстрее получит трубы большого диаметра".

16 февраля. "До пуска стана осталось чуть больше месяца. Строители и монтажники это прекрасно понимают. Бригада И. Д. Волкова выполнила трехсуточное задание за 16 часов. Бригады Г. Т. Князева и В. П. Сериченко сэкономили 20 дней на монтаже пресса-расширителя".

27 февраля. "Много хлопот доставляет сборочное устройство, которое складывает два полуцилиндра будущей трубы. В ударной работе здесь отличились сварщики В. Ф. Галанцев, В. И. Фролов, Н. Ф. Игнатов, В. И. Крючков, А. П. Шаповалов".

2 марта. "За небывало короткие сроки смонтирован участок формовки трубы. Здесь отличился Б. Телешов".

13 марта. "Битва за большую уральскую трубу продолжается. Главная задача сейчас — пустить станы внутренней сварки".

20 марта. Прошло всего два дня со времени принятия в Бонне решения об эмбарго. "Трубопрокатчик" сообщает: "Уже опробовано в горячем состоянии оборудование внутренней сварки".

30 марта. "Из заводской оранжереи Игорю Михайловичу Усачеву принесли большой букет живых весенних цветов, правда, обернутых в плотную бумагу, потому что на улице сильнейший мороз. Усачев торжественно вручил букет Виктору Галанцеву, рабочему, который сварил первые швы на первых трубах…"

К сожалению, меня не было в Челябинске на пуске стана. Я не видал в эти торжественные часы Усачева, рабочих Колю Падалко, его друга Валентина Крючкова, стоящего у сварочного пульта. Но рядом с ними там находился Геннадий Королев, молодой рабочий и начинающий рабкор. Все эти дни Геннадий Королев вел записи. Затем он опубликовал их в своей многотиражке — искренний, взволнованный репортаж с рабочего места сварщика:

"…Идет последний лист диаметром 529 миллиметров. Цех работает без остановки. И вот два часа мы занимались регулировкой роликов и кулис. Наконец-то стальной лист уже не лист, а полукорыто, как мы здесь его называем. Заготовка устремилась к прессу окончательной формовки. И в ту же секунду со стуком уперлась кромкой в пуансон.

Сотни глаз следят за каждым движением заготовки. Все невольно ищут глазами начальника участка формовки Бориса Приходько.

— Пошел, пошел! — кричит Приходько.

Заготовка входит в пресс окончательной формовки. Приходько машет рукой машинисту — и пресс опускается. Наступает, пожалуй, самая торжественная минута! Правильный полуцилиндр не спеша, будто с достоинством, выплывает из стана и замирает. Приходько хватает мел и крупно, прямо на трубе пишет: "1020".

Я вижу Игоря Михайловича Усачева. Лицо у него озабоченное. Усталые глаза говорят, что сегодня ночь была неспокойной, бессонной.

— Ну, как дела? — спрашивает он у старшего мастера сварки Виктора Ермолаева.

— Все в порядке, сейчас зажжем дугу и начнем варить, — отвечает тот.