И вот вспыхивает пламя дуги.

— Дуга! Есть дуга! — кричит Ермолаев электрикам. — Только убавьте напряжение.

И заструилась с концов электродов тонкая, ослепительная нить.

Хочется кричать: "Ура! Да здравствует первая труба! Вот она, долгожданная!"

Закончив шов, Алексей Красильников поднимает голову. Кто-то уже выводит мелом на трубе огромными буквами: "Теперь Аденауэру труба!"

За воротами цеха светает. Холод к рассвету еще больше усилился. Вот оно какое крепкое, ядреное, жгуче морозное утро большой уральской трубы…"

Окончательное завершение двух очередей нового стана праздновалось в апреле. На завод пришло поздравление ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Коллектив поздравили ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ.

20 апреля, поздно вечером, прямо на квартиру к Осадчему позвонили из Софии. Там готовился очередной номер "Отечественного фронта", и корреспондент задал Якову Павловичу несколько вопросов:

— Мы видели снимок трубы, на которой написано "Теперь Аденауэру труба!" Как появилось такое "приветствие" самонадеянному канцлеру?

Осадчий вспомнил:

— Это написали сами рабочие. Когда первая труба появилась на рольганге. Один из тех, кто был поближе, и написал этот ответ советских рабочих господину Аденауэру.

— Яков Павлович, наши читатели хотят узнать, какие у вас успехи в производстве труб большого диаметра? — спросил корреспондент.

— Успехи такие, — сказал Осадчий. — По нашим советским нормам стан "1020" должен строиться два года. А мы сделали его за десять месяцев. Обещали правительству пустить стан к первому апреля — и пустили.

— Для чего предназначаются ваши трубы?

— Через два-три дня первые эшелоны будут отправлены на магистрали Бухара — Урал и "Дружба". Мы поставляем трубы и социалистическим странам.

Если бы корреспондент из Софии позвонил еще раз, несколькими месяцами позже, Яков Павлович мог бы сказать ему, что та самая газовая река с востока и из Средней Азии, для которой завод эшелон за эшелоном поставлял новые трубы, пришла в Челябинск и на завод, где был торжественно зажжен яркий газовый факел мира.

Вскоре после пуска стана "1020" на заводе стало известно, что группа западногерманских журналистов, совершающих поездку по Средней Азии, Сибири и Уралу, намерена посетить и трубопрокатный завод в Челябинске.

Телеграмма о приезде гостей легла сначала на стол Осадчего, затем он показал ее своим заместителям, в парткоме. Тогдашний секретарь парткома Николай Кириллович Горенко отнес телеграмму в редакцию заводской многотиражки: кому, как не местным журналистам, лучше всех знающим свой завод, следует подготовиться к встрече гостей!

Редакция заводской многотиражки располагается в двух маленьких комнатах, рядом с завкомом. И, должно быть, это не случайно, потому что многие рабочие, идущие со своими предложениями, нуждами в профсоюзный комитет, тут же, до разговора с председателем или после него, заворачивают "на огонек" в редакцию.

В первой комнате — машинистки, корректор, так сказать, "секретариат", во второй — литературные сотрудники, их всего двое, да еще ответственный секретарь и редактор. Я издавна питаю чувство профессионального уважения к скромным и мало кому известным труженикам заводской печати. Литературная слава редко балует их, да они, кажется, к ней и не стремятся, редко даже пишут большие статьи или очерки, зато полностью отдают себя будничной работе, борьбе с недостатками, упущениями, напоминают об обязанностях на фактах малых или больших — день ото дня формируют, воспитывают общественное сознание большого рабочего коллектива.

Редактор "Трубопрокатчика", к которой пришел Горенко с телеграммой, Клавдия Ильинична Егорова работала в многотиражке не первый год. Она появилась на заводе немного раньше Осадчего, имея за плечами немалый опыт жизни, нелегкую женскую судьбу, навыки партийного работника и газетчика. И Клавдия Ильинична считала, что ей повезло дважды — она очутилась на интереснейшем, перспективном предприятии и стала участником и очевидцем самого бурного и драматического этапа в его истории.

— Ну, вот, Клавдия Ильинична, к нам жалуют… незваные гости, — сказал Горенко, протягивая телеграмму.

Высокий, широкоплечий человек, в котором все было крупно — торс, голова, руки, — он удивлял собеседников своим неожиданно мягким и тихим голосом. И сейчас тихо, наклонившись к Егоровой, спросил:

— Приезжают, по-вашему, в час урочный или неурочный? Как на это посмотреть?

Егорова улыбнулась. Она знала, что Горенко сам не любил встречаться с иностранцами, ощущая всегда при этом какую-то неловкость. И если случалась возможность уклониться от таких свиданий, уклонялся.

— А по-моему, в самое удачное время, — ответила она. — Стан пустили, завод на большом подъеме…

— Но не все подчистили еще в цехе!

— Естественно. Что мы для них показуху будем наводить? — возразила Егорова.

— Как ни говорите — чужой глаз. Вы-то на всякий случай готовьтесь, Клавдия Ильинична. Возможно, придется сопровождать, — предупредил Горенко. — Это и Яков Павлович просил передать. Ну, а для беседы материал у нас есть.

— Есть! — Егорова хлопнула ладонью по толстой кипе подшивок "Трубопрокатчика", лежавшей у нее на столе. Но она знала, что Горенко имеет в виду и другое. А именно — рукопись, над которой они работали вдвоем для местного издательства. Это была первая попытка рассказать кратко об истории завода, обозначить основные вехи ее. Рукопись, правда, еще не закончена, потому что не закончились пока и сами события на "гиганте трубной индустрии", как авторы в ней именовали завод.

— Материалы богатые, — не без гордости произнесла Егорова. — Да и гости не слепые — сами разберутся… А знают ли они русский язык?

— Знают, — почему-то с уверенностью сказал Горенко.

— Что ж, Николай Кириллович! Скольких таких встречали и провожали. И всегда был порядок! Так и теперь, — почти весело заверила Егорова.

— Ну-ну, смотрите…

Гости, наши и иностранные, в самом деле, частенько бывали на трубопрокатном. Теперь, после ухода Горенко, Клавдия Ильинична думала о предстоящей встрече. Надо учесть опыт прежних. Тем более это журналисты из ФРГ. Диалог может получиться острым. И все же она ощутила прилив хорошего настроения в предвкушении того, что может показать не что-либо отвлеченное, а вещное, зримое, впечатляющее свидетельство настоящего героизма людей, о которых так часто писала в своей скромной многотиражной газете.

Гости приехали рано утром. Они собрались в большой приемной директора — двенадцать западногерманских журналистов, людей разного возраста, темперамента, гражданских судеб и, конечно, не одинаковых политических убеждений. Они представляли различные газеты, не говоря уже о том, что у каждого могло быть и свое отношение к нашей стране.

В приемной стоял сдержанный шум, но минутами он взрывался каскадом смеха, бурными восклицаниями: журналисты — народ впечатлительный, сразу реагируют на острое слово, это, пожалуй, свойственно всем журналистам мира.

Осадчий, обычно приезжавший к девяти, в тот день немного задержался, а без него не принято было начинать такие приемы. Именно Яков Павлович умел придать им особую торжественность и сердечность. Он любил принимать на заводе гостей со вкусом и размахом.

Пока же с журналистами беседовали Чудновский, Терехов, Горенко, сотрудники из техотдела. Гостям представили и коллег — заводских журналистов. Егорова заметила, что немецкие газетчики почти все захватили с собой фотоаппараты и кинокамеры, у некоторых в руках были небольшие магнитофоны. Все это современное журналистское "вооружение", изготовленное "к бою", выдавало серьезный интерес гостей к заводу.

Наконец, приехал Осадчий, делегацию пригласили в кабинет.

Директор всегда начинал с непринужденного знакомства. А атмосферу непринужденности создает искренность.