— Не организовать ли нам службу… продления жизни, так ее назвать, что ли? Врачей, администраторов, конструкторов подключить. Главного инженера. Как считаете?

— Ах, боже мой, Виктор Петрович, как мы любим создавать службы, комиссии… — Ирина махнула рукой, словно пытаясь отогнать невидимую муху. — Еще одна комиссия… Звучит пышно, а ведь на самом деле все проще. Техника безопасности и производственная гигиена, их надо соблюдать. Увидел недостатки — устрани! Вот соберусь к вам в завком и выступлю с такой речью.

— Будем рады, — сказал Терехов.

Чудновская поднялась, все молча проводила ее глазами.

— Толковая дочка у нашего главного, — заметил Павел Игнатьевич. — Самостоятельная.

— Это верно! — улыбнулся Терехов.

— Красивая и доктор хороший, — продолжал старший Гречкин. — Мне, старику, дело ее особенно приятно. Жизнь есть благо великое. Сколько я прожил, а еще ни одного человека не встречал, который бы сам захотел умирать, как бы ни страдал. Вот такая морковина-чепуховина! А от старости, ребята, все же пенсионеры страдают. С этим делом, то есть страданием, надо кончать.

Терехов опять улыбнулся, а Александр открыто рассмеялся. Но отец не обиделся на него. Старый каменщик сидел, держа на коленях узловатые, в синих сплетениях вен руки, с седой щетинкой на щеках и смотрел внимательно и чуть сердито. "Может, за взгляд этот и прозвали отца патриархом?" — подумалось Александру.

— Ты чего, батя? — спросил он, приподнимаясь.

— А ты чего навострился вставать, морковина-чепуховина? Ложись в кровать, раз Ирина Алексеевна велит!

— Ладно, ладно, не гуди, старый, — примирительно проговорил Александр.

Он был доволен, что отец не уходит и можно еще поговорить о том, о сем, о заводских делах. Все же это главная для них тема, которая даже и в больнице казалась самой интересной…

Яков Павлович Осадчий вставал рано. Ровно без четверти восемь шофер негромко сигналил у подъезда, а в восемь Осадчий уже выезжал.

Первый завтрак дома — совсем легкий. Булочка, кусочек масла, сыр, немного джема на блюдечке. И все. Если с утра не перегружать желудок, настроение бодрое и работается лучше. Вообще надо учитывать обозначившуюся с годами склонность к полноте.

Шофер сразу набирал скорость, сворачивал с главных улиц на менее загруженные транспортом. А там выбирался на шоссе, ведущее к заводу.

Ровно в восемь шофер включал радио. И он, и директор слушали "Последние известия" еще в машине. Шофер комментировал вслух спортивные новости. К его футбольным страстям Осадчий относился со снисходительным добродушием, сам он на стадионах бывал редко — не хватало времени. Но вот большой плавательный бассейн для рабочих завода задумал построить и решил, что хоть два раза в неделю будет плавать в нем.

— Давай прямо в завод, — сказал он шоферу, когда "Волга" подошла к железным воротам проходной. — К Усачеву, — добавил он.

Остановив машину около конторы цеха, Осадчий не поднялся в кабинет Усачева, а пошел пешком вдоль цеха, обогнул его и вошел в ворота, через которые подаются вагоны с сырьем — большими рулонами штрипса. Подальше от фасада цеха было грязнев, кое-где валялся лом, мусор. Осадчий решил при случае сделать внушение начальнику за состояние цеховых тылов.

Директор вошел в цех и оказался на участке подготовки штрипса. Ленту разматывал барабан, и она, словно совершая причудливый танец, черной полоской извивалась на площадке, пока нагревательная печь не втягивала ее в себя.

Осадчий пошел вдоль печи. Ее форсунки грозно гудели, в печи металось газовое пламя. Тянуло жаром, жар словно бы накатывал упругими воздушными волнами. Во многих местах от печи до стены было не более трех метров. Как тут поворачиваться с ремонтом, с очисткой горячего пода печи?

Увидев директора, рабочие молча кивали или поднимали руку в знак приветствия. Все равно стан ревел так, что заглушил бы любой голос, если не кричать человеку в самое ухо.

"Шумно, шумно, — подумал Осадчий, — тоже грядущая проблема — борьба с шумами".

— Где Гречкин? — Осадчий остановил сварщика, нагнулся к самому его уху.

Белозубая улыбка сверкнула на чумазом лице рабочего.

— В дежурке! — прокричал он. И словно бы не уверенный, что директор знает, где дежурка, показал рукой направление.

— Найду, спасибо!

Осадчий поднялся на переходный мостик около маятниковой пилы, держась за теплые металлические поручни лестницы. Вдруг его, как сухим огненным дождем, осыпало веером искр. Осадчий поежился — неприятно! И покосился на рукава костюма — не прожгло ли? "Вот, пожалуйста. И тут недомыслие, черт знает что! — про себя выругался он. — Все это надо исправлять в проекте нового цеха, обязательно".

Потом сошел с мостика, свернул направо к двери в дежурку. И здесь сразу увидел Александра Гречкина. Опытный мастер своего дела, сколько лет на заводе, а вот, поди ж ты, угодил в больницу из-за теплового удара. Необходимо предусмотреть, чтобы такое не повторялось.

Осадчий поинтересовался, как Гречкин себя чувствует.

— Нормально, Яков Павлович, — ответил тот.

— Ну, а в цехе, тоже все нормально?

— Не все. Слишком часто приходится останавливать стан. То одни трубы, то другие… Замучили перевалки. Вот бы поменьше их, а побольше потока!

— Номенклатура, дорогой! — Осадчий развел руками.

— Это так! Но переналадки, вот они где у нас, товарищ директор! — Гречкин провел ладонью по горлу.

Осадчий оглянулся. В дежурке, за столом, сидело человек десять. Рабочие ждали, пока их позовет мастер. Четверо стучали костяшками домино. Один читал газету. На директора они не обратили внимания. И это даже было приятно — ни суетливости, ни заискивающих вопросов, ни даже жалоб. Зашел директор в дежурку — значит есть дело.

Забежал еще один сварщик, разгоряченный, сразу же бросился к сатуратору, высосал две кружки газировки.

— Много пьете воды? — спросил Осадчий.

— Пьем. Жажда большая. А это на брюхо влияет в конечном счете.

— Вот то-то и оно! — сказал Осадчий.

За столом засмеялись, кто-то из игравших в домино так шлепнул костяшкой, словно хотел расплюснуть ее или проломить стол.

Александр позволил себе даже по-приятельски подмигнуть директору: "Вот, мол, лупят!". Осадчий снисходительно улыбнулся, хотя сам не терпел домино и не понимал, как это взрослые люди могут вкладывать столько азарта в это малоинтересное занятие.

— Вот что, Гречкин, — сказал Осадчий, — у меня в десять совещание по проекту нового цеха. Я вас приглашаю. Скажите Кагану или Усачеву, пусть подменят кем-нибудь на часок.

— А я-то в каком же смысле? — удивился Александр.

— Смысл есть. Приходите, — Осадчий протянул руку Гречкину и, попрощавшись общим кивком со всеми остальными, вышел из дежурки.

За воротами цеха директора уже ждала машина.

— Давай теперь к заводоуправлению и можешь отдыхать, — сказал Осадчий.

— Мне бы заправиться съездить, Яков Павлович, и левый задний скат сменить. Как насчет регламента — не понадоблюсь? — осведомился шофер.

— Поезжай. А потом, как обычно…

— Ясно. — Шофер твердо усвоил директорский режим. Осадчий ездил обедать домой и всегда в одно время.

Совещание началось ровно в десять. Осадчий не прощал небрежения временем ни себе, ни другим. Сказано: "Точность — это вежливость королей". Тем более эта формула обязательна для директора завода, у которого свободного времени меньше, чем у короля, забот больше, а люди, ежечасно сталкивающиеся с директором, более нелицеприятны и строги в своих суждениях, чем придворные.

Почти каждый день Осадчий получал приглашения на совещания с обязывающим грифом: "Присутствовать лично". Вот и сейчас его секретарь положила на стол бумажку из облисполкома, сообщавшую, что в 11 утра ("Выберут же самое рабочее время!") будет обсуждаться вопрос о противопожарной безопасности. И внизу приписка: "Явка обязательна".