Моп размышления прервала Ирина — дочь Чудновского, которая работала врачом в заводской больнице.

— Папа, — сказала она, войдя в комнату и поздоровавшись с нами, — ты замучаешь гостей своей музыкой. В конце концов люди приехали на дачу, в лес, хотят дышать свежим воздухом, двигаться.

Ирине лет тридцать пять. У нее привлекательное лицо с довольно тонким рисунком носа и губ, с мохнатенькими бровями и крутым лбом в обрамлении коротко стриженных, но пышных каштановых волос, редкого оттенка голубые глаза с несколько удлиненным разрезом век.

Чудновский, посмотрев на Ирину, поднялся:

— Ты права, дочка, концерт окончен.

Все собрались в лес полюбоваться раскинувшимся неподалеку озером.

Место, куда мы вскоре попали, оказалось очень красивым. Бор совсем близко подбегал к берегу озера, солнце горело на янтарной коре сосен золотистым блеском, блики его лежали на воде, отсвечивали на камнях, гладко отполированных небольшим накатом волн.

Дул свежий с горчинкой ветер, попахивающий сосной. А само озеро казалось громадной зеленой чашей с обломанными кое-где краями. Это там, где лобастые отроги гор вклинивались и придавливали у берега густую плоть воды.

Я заметил, что вдали маячат несколько белых треугольников — яхты. Они казались птицами с длинными косыми крыльями.

— Виктор Петрович, можно вас на минутку? — позвал Терехова Чудновский.

Он стоял около высокой сосны, как раз там, где начинался песчаный берег и желтая полоса его резко, контрастно граничила с зеленой, травянистой. Я услышал, как, взяв Терехова под руку и уводя его в сторону, Чудновский заговорил:

— Директор то, а? На последней оперативке… Что скажете? Этот блеф с телевидением! Я уж опускаю мелкие уколы в мой адрес…

— Да, — неопределенно промямлил Терехов.

— Более чем странно! Даже говорить мне не давал. Ну, просто театр одного актера, и этот актер — директор…

— Ну, нет, — возразил Терехов, — зачем вы так! Непохоже…

— Вы меня знаете, — продолжал Чудновский, — я человек не мелкий, не склочный, да и в возрасте едва ли не библейском, мудром. Но все же и меня обидеть можно…

Он не договорил, к ним подошли женщины, это избавило Терехова от необходимости поддерживать, должно быть, трудный для него разговор.

Погуляв с часок у берега, мы вернулись на дачу. А вскоре уехали в город. Тереховы ссылались на какие-то домашние дела, беспокоились за дочку, с которой попросили посидеть знакомую женщину.

Мне показалось тогда, что Виктор Петрович не разделяет озлобления Чудновского против нового директора и поэтому не может быть совершенно искренним с ним. Вместе с тем он и не возражал всерьез, когда Чудновский критиковал директора. Не решался? Почему?

Многое я понял позднее. Год от года, постепенно накапливались факты, складывались выводы. Я увидел в остром конфликте разных характеров глубокие закономерности, проявившиеся в непрерывном потоке жизни. Но, пожалуй, одним из самых кульминационных и важных этапов этого конфликта, да и всего послевоенного процесса развития завода, стала та примечательная история, которую по праву сейчас можно назвать спором через границы.

Сначала это сообщение прозвучало по радио. Потом на завод пришли газеты. Они накапливались в парткоме, у директора, в цехах. Почти каждый день какое-нибудь новое известие.

В Боннском бундестаге разразилась парламентская буря. Правительство ФРГ объявило об эмбарго на поставку в СССР стальных труб большого диаметра. На трубопрокатном заводе с возрастающим удивлением следили за тем, как заправилы НАТО стараются раздуть кадило эмбарго, перекинуть его дымовую завесу и на другие страны Атлантического блока.

Бонн оказывал сильное политическое давление на Англию, стараясь удержать ее от продажи «стратегических» труб. В США откровенно радовались политике Аденауэра. Однако внутри парламентской фракции христианских демократов не было единогласия. Правящая фракция прибегла к процедурному крючкотворству. Официальные лица заявляли, что вопрос об эмбарго является в высшей степени политическим делом.

Мировая пресса с интересом обсуждала сложившуюся ситуацию: новый шаг в холодной войне! Попытка затормозить экономическое развитие СССР!

«Мы делаем России булавочный укол, а себе наносим удар ножом», — предупреждали свое правительство западногерманские экономисты. Журналисты подсчитали, что предприниматели ФРГ теряли на эмбарго заказы приблизительной стоимостью в сорок пять тонн золота.

И все же озлобление политиканов взяло верх над интересами промышленников. Игнорируя мнение значительной части депутатов парламента, правительство ФРГ все же настояло на своем и добилось введения эмбарго. Это произошло 18 марта 1963 года.

Весь мир начал следить за вспыхнувшим экономическим сражением между политиканами Бонна и металлургами-трубопрокатчиками Советского Союза. Но мало кто знал тогда в ФРГ, да и в пашей стране, что на передний край этой промышленной битвы выдвинулся расположенный за несколько тысяч километров от наших западных границ далекий Южноуральский трубопрокатный завод в Челябинске.

Зимой 1963-го самые большие трубы, которые производил завод, имели диаметр 820 миллиметров. А дальним газопроводам были нужны трубы метрового диаметра. Прекратив поставку именно таких труб, ФРГ пыталась остановить продвижение наших газовых магистралей.

Создавалась ли тогда действительная угроза строительству одной из трасс: Бухара — Урал? Да, могла бы возникнуть. Если бы… Если бы введение эмбарго, действительно, застало нашу промышленность врасплох.

Запрещение вступило в силу 18 марта 1963 года. А 30 марта в Челябинске при огромном стечении людей праздновалось, правда, еще экспериментальное, еще, так сказать, не рабочее рождение первой большой уральской трубы диаметром 1020 миллиметров.

Угроза из ФРГ застала челябинцев в разгар строительной страды. Она только повысила и без того огромное напряжение в труде, родила новый энтузиазм и темпы.

Иначе и быть не могло. Уже давно начала наша молодая трубная промышленность сложный путь к вершинам мировой промышленной практики, к высшим достижениям этого древнейшего и вечно молодого «трубного искусства».

Истоки этого пути — в тридцатых годах, в довоенных пятилетках. И чтобы увидеть ясно в исторической перспективе жаркое поле боя весной 1963 года в Челябинске, надо мысленно оглянуться на эти истоки, вспомнить военную юность самого завода и начало трубопрокатного дела в стране.

Об инженере Юлиане Николаевиче Кожевникове я впервые услышал в Челябинске, как об основателе завода. До войны Кожевников был начальником Главтрубостали. Много лет он занимал высшие командные должности в трубной промышленности, и жизнь его, по сути дела, стала отражением полувекового пути, пройденного сначала небольшим, а ныне разросшимся отрядом людей, тесно спаянных профессионально, хорошо знающих друг друга на протяжении многих лет. Одним словом, он один из славной дружины трубников в огромной армии советских металлургов.

Мне сказали, что Юлиан Николаевич хочет писать историю трубопрокатной промышленности. Он ныне на пенсии и наконец-то располагает свободным временем. Не первый раз я уже сталкиваюсь с тем, что важное дело — создание истории наших заводов и фабрик — становится в зависимость от личной инициативы и возможностей тех или иных уважаемых и заслуженных пенсионеров. Задуманное когда-то Горьким как широко государственное и в первую очередь писательское дело, как история не только заводов, но и человеческих судеб в годы великих свершений, оно, к сожалению, не дало нужных результатов. А вместе с тем уходят годы и люди, стареет и уходит от нас поколение ветеранов промышленности, которое могло бы рассказать так много интересного и неповторимого!

Приехав в Москву после своей поездки на завод, я поспешил разыскать Юлиана Николаевича. И вот мы беседуем в его квартире, в громадном сером доме, который когда-то одним из первых поднялся у гранитного берега Москвы-реки.