Верно и назрело, — невольно вслух произнес Осадчий.

— Ты чего, Яков Павлович? — на секунду оторвавшись от трубки, спросил Иван Акимович.

— Да так, статья верная, о науке руководить производством. Сам знаешь, Иван Акимович! Не умеешь подойти к людям — не берись директорствовать, ничего хорошего из этого не получится, — убежденно сказал Осадчий.

— Ну, это так. Слушай, а как твой Чудновский? — по какому-то ходу своих мыслей неожиданно спросил Иван Акимович. — Какие вести о старике? У нас ведь как бывает: с глаз долой, из сердца вон!

— Нет, Чудновского я не забыл и не забуду. Много мы с ним потопали по одной дорожке! — Осадчий непроизвольно вздохнул, вспомнив Алексея Алексеевича. — Недавно подал о себе весть. Прислал письма нашим товарищам: Терехову, Усачеву, еще кому-то.

— А тебе? — спросил Иван Акимович.

— Мне — нет, — усмехнулся Осадчий. — Сердится, видно. Но зря!

— Признайся, Яков Павлович, ты все же немного ускорил ему выход на пенсию? — Иван Акимович лукаво сощурил глаз.

— Нет, не я! Жизнь, которая быстро идет вперед. Вот это, пожалуй, верно. Сама жизнь, — еще раз повторил Осадчий.

Июль семьдесят третьего в Москве, как и полагается "макушке лета", был солнечным и теплым, с выпадающими изредка короткими, но обильными и шумными дождями. Хороший, по-летнему радостный месяц был особенно приятен по контрасту с удушающей жарой 1972 года, с невероятной сушью, бедственными лесными пожарами и дымным смогом-туманом, который в июле и августе обволакивал воздух даже в центре города. Москвичи остро помнили эти грозные причуды природы и опасались их повторения.

Седьмого июля регулярно курсирующий по воздушной трассе Москва — Челябинск комфортабельный лайнер ТУ-154 из-за непогоды на Южном Урале поднялся в воздух с большим опозданием и приземлился в Челябинске вместо полудня в глубокие сумерки. Все пассажиры чувствовали себя утомленными и долгим ожиданием в аэропорту, и двухчасовым полетом.

Не улучшала настроения и погода. Дул резкий ветер, моросил знобящий дождик. Все напоминало времена поздней осени.

Но вот к трапу самолета подошла группа встречающих. И бурные проявления душевного тепла, приветствия, улыбки, объятия — все это подняло настроение у прилетевших, как-то встряхнуло их и в конечном счете оказалось сильнее хмурого ненастья.

С этой встречи на аэродроме и начала осуществляться программа Недели советской литературы в Челябинской области, для участия в которой на Южный Урал прилетели писатели из Москвы и Ленинграда, Иванова, Ярославля, из Дагестана, других областей и республик.

Как член делегации я обязан был следовать разработанной обширной и насыщенной программе поездок и выступлений. Но как писателя мепя больше всего тянуло к проходной Челябинского трубопрокатного завода, к моим героям, к старым друзьям, и нетерпение, которое меня охватило, можно было объяснить и чувством некой моей вины за то, что очередная разлука с заводом затянулась так надолго.

Пять лет! Много это или мало? Для истории — срок ничтожный, а для не такой уж долгой человеческой жизни — солидный. И, конечно же, — большой для нашей страны. Ибо это пятилетка. А кто не знает, как много перемен и свершений знаменуют собою наши пятилетние планы для каждой области, для каждого завода!

Вот уже многие годы я слежу за судьбами моих невыдуманных героев, завод стал мне близок и дорог, и думается, что и я в какой-то мере стал близок моим заводским друзьям.

Я подчеркиваю эти два слова — близок и дорог! Ибо в ряду тех многих выводов и выношенных оценок, которые мне подарило знакомство с заводом, я сделал для себя еще и маленькое открытие. Привязанность к заводчанам не только растет с годами, но и приобретает новое качество. Ты перестаешь быть просто наблюдателем, а переходишь в иной нравственный ряд и психологически уже чувствуешь себя участником и очевидцем событий, человеком, горячо и кровно во всем заинтересованным, хотя в штатных расписаниях работников завода нигде не числится твоя фамилия.

Еще на аэродроме, во время торжественной встречи, я с удовлетворением подумал о том, что в этой поездке смогу увидеть не только мой трубопрокатный, но и другие гиганты промышленности Южного Урала. Ведь всегда полезно взглянуть на завод и его дела как бы со стороны, и в более масштабной перспективе, охватывая при этом мысленным взором всю металлургию Южного Урала, или, как любят говорить в Челябинске про свою область, "самый большой металлургический цех страны".

…Мы остановились в новом заводском профилактории "Изумруд", а утром следующего дня поехали на трубопрокатный… И вот знакомый кабинет Осадчего. Я пристроился в конце длинного стола, как раз напротив Якова Павловича, с тем чтобы хорошо его видеть. Говорил Осадчий, как обычно, спокойно, негромко, и была в этом уверенность человека, что его всегда, независимо от силы голоса, будут слушать внимательно. Он чаще смотрел на свои руки, чем на лица собеседников, слегка наклонив крупную голову с большим лбом и обнажившимися залысинами и словно бы для прочности перенеся упор на локти, широко расставленные на столе.

Все в его облике "на глаз", казалось бы, говорило о неизбывной прочности и физической, и духовной. Я иногда думаю: можно ли сказать о каком-либо человеке, что над ним не властно время? Нет, нельзя. Но есть разная мера духовной энергии, разная мера внутренней силы, увлеченности главным делом жизни, которые противостоят бегу времени, усталости, старению. Осадчий внешне мало изменился. И это уже воспринималось как своего рода высокое искусство поддерживать в себе тонуо привычных для самого и для окружающих жизнелюбия, деловитости, собранности.

Я был рад увидеть Валентина Ионовича Крючкова в добром здравии и на прежней выборной должности. Сам срок его пребывания на беспокойном и горячем посту председателя завкома свидетельствовал о том, что он, в прошлом рабочий-сварщик и парторг цеха, хорошо справляется со своими нелегкими обязанностями.

Яков Павлович рассказывал о строительстве заводского стадиона на четырнадцать тысяч мест, Дворца культуры с хоккейным полем, о многом таком, о чем я уже знал давно, но что было интересно моим спутникам.

— Там, где нужно заботиться о людях, не может быть усталости, — произнес Осадчий.

Я поманил рукой Крючкова, и он сел рядом.

— Вот, кажется, хоккейное поле у вас новое, остальное ведь действует давно? — сказал я.

— Точно. Возраст — два года. Теперь у нас есть все для соревнований — и летних, и зимних. А вообще-то, если вы заметили, — шепнул мне Крючков, — у нас в городе заводы стараются друг дружку обогнать в строительстве спортивных комплексов.

— Это интересно, — сказал я, с добрым любопытством разглядывая Крючкова. Вот уж на его молодом лице с крупными темными бровями, в его темной и густой шевелюре, во всей его коренастой, точно из одного куска скроенной фигуре я, подлинно, не заметил никаких перемен.

Яков Павлович тем временем продолжал рассказывать:

— У нас плавательный бассейн — двадцатипятиметровый, а у соседей на электрометаллургическом комбинате — в два раза больше, пятидесятиметровый. Они решили доказать — знай наших! Ну, а кто из нас выгадал?

В прямоте и полной искренности суждений Осадчему не откажешь. И вместе с тем трудно было не почувствовать, что это — искренность человека, уверенного в себе и давно уже не боящегося, что он может сказать не так, что слова его превратно перетолкуют.

— Выгадали мы, а не соседи, — отрезал Осадчий. — У них-то пятидесятиметровый бассейн все время город забирает и область — для больших соревнований. Ну, а наш, поменьше, — только для своих.

Он улыбнулся и сделал небольшую паузу, как бы предлагая всем оценить эту маленькую хитрость дальновидного человека, прежде всего думающего о благе завода. Вот, дескать, и деньги сэкономил, и заводчане — всегда хозяева своего бассейна. Рассчитано просто и точно.