— Так я его в следующий раз!..

— А в следующий — наоборот, ты бы его великодушно простил. Помнишь, мол, друг ситный, я тебя тогда послал в санчасть, а сейчас прощаю. И Сидоркин уже целиком твой. Понял?

— Не совсем, — сказал Павка. — Вообще-то понял, но лучше, мне кажется, напрямую, по-честному…

И вот этот Павка, не принявший урок житейской изворотливости, но все же спасовавший перед наглостью пьяницы-электрика, в период реконструкции стана предстал перед всеми совсем уже иным человеком.

На совместном заседании парткома и строительного треста обсуждалось отставание от графика строительных работ и монтажа новой линии стана "1220". Отставание тяжелое — 34 дня.

Павел наклонился к Борису Телешову, старшему мастеру, шепнул на ухо:

— У нас нет даже комсомольского штаба реконструкции. А ведь нужен бы! Очень нужен.

— Верно. Упустили, — откликнулся Телешов. — Сейчас поправим!

Он встал и внес предложение Павла на обсуждение. Партком принял решение организовать такой штаб. Начальником его стал Лутовинов. Это он с товарищами по комсомольскому штабу Сапегиным, Осипенко, Рыжковым составлял календарь стройки, выпускал стенные газеты, плакаты-"молнии" с выразительными заголовками "Позор!" или "Тревога!", разъяснял рабочим значение реконструкции — ведь вместо трех ниток газопровода из труб "1020" можно проложить только две нитки газопровода из труб "1220". Какая колоссальная экономия труда, средств на огромных по протяженности трассах!

Павел был молод, напорист, и комсомольский задор для него не просто фраза, а суть характера. Он организовывал ночные рейды членов штаба с фотоаппаратом по рабочим местам, приклеивал листки "Тревоги" прямо на дверь начальника строительно-монтажного управления, диктовал машинистке областной газеты срочные заметки о ходе строительства.

"Всюду бывать, все знать, всем помогать!" — таким был лозунг штаба. И Павка сидел на заседаниях у Вавилина — начальника цеха, у Ольховича, главного инженера завода, у Осадчего, у строителей.

— Накал был такой, как в годы первых пятилеток! — сказал мне Павел, сам знавший о том времени только по книгам.

Наивысший пик напряжения пришел на стройку стала вместе с последними двадцатью днями, когда была остановлена линия. Горячие были денечки, но работы все же закончили на двое суток раньше срока. 31 августа 1967 года в четыре часа ночи первая труба "1220" прошла испытание на гидравлическом прессе-расширителе. С утра трубы пошли потоком.

Я часто поднимался на эстакаду, что над новым пролетом, полюбоваться потоком труб. На новой линии все крупно, если не сказать, монументально. Со звоном ползут по рольгангам трубы-гиганты, внутрь которых, не сгибаясь, мог бы пройти двенадцатилетний мальчик. Освещенные изнутри голубоватым светом сварки или ослепительно белым — прожекторов, они красивы и внушительны своей особой индустриальной силой.

Трубы ползут медленно и спокойно, но вот в одном месте, с глухим стуком упершись о рычаг, поднимаются и, как бы встав на дыбы, прыжком продвигаются вперед, пока их не подхватывают новые тележки, чтобы катить дальше.

Знаменитую ныне на Урале самую большую трубу часто приходят смотреть экскурсанты. При мне весело протопала по переходным лесенкам группа школьников. Свесив вниз головы, ребята, как с моста в реку, смотрели на важно проплывающие внизу стальные громады.

Ребят сменили солдаты, препровождаемые девушкой-экскурсоводом в светлых брюках и на каблучках, которые звонко цокали по металлу. Отсветы огней играли на молодых порозовевших лицах солдат.

В Челябинске на площади Ленина, где в дни Октябрьского праздника была развернута промышленная выставка, среди могучих тракторов, новых машин, блюмингов, экскаваторов и станков величественно лежала и эта черным глянцем отливающая труба с крупной белой надписью — "Юбилейная", как символ уже достигнутых и залог, новых успехов трубопрокатчиков.

Заводская жизнь в движении и переменах от месяца к месяцу, но бывает так, что вдруг резко накатываются особые события, определяющие собой новый дух времени, глубинные сдвиги.

Такое веяние крутой и властной новизны пришло в Челябинск с первыми вестями об экономической реформе. Завод готовился к ней исподволь, серьезно. Чем экономически сильнее и крупнее предприятие, тем, как ни странно, сложнее подготовка, тем ответственнее этот шаг.

Экономической службы как таковой до недавнего времени на заводах не существовало. Только несколько лет назад в заводоуправлениях были введены должности главных экономистов. Однако уметь анализировать производство должен каждый инженер, и в этом смысле главный экономист — прежде всего сам директор. Да Осадчего тут никто и не сможет подменить, потому что, как бы ни был инициативен и деятелен главный экономист, директор сам вникает во все детали заводской экономики, привык к этому за многие годы.

Как-то в один из своих приездов в Москву, посетив нужных ему товарищей, Осадчий уже без особой нужды и дела, а просто так, поговорить, зашел в техотдел министерства, где работал старый его знакомый еще по совнархозу. Назовем его Иваном Акимовичем.

Осадчий и Иван Акимович не виделись год с небольшим, но обнялись с таким жаром, словно бы один зимовал лет пять где-нибудь на Северном полюсе, а другой — на полюсе Южном.

Осадчий подумал, что такие объятия в Челябинске, дома, им обоим показались бы по меньшей мере странными. Но вот в Москве — другое дело. Тут притягательная сила землячества сводила их чуть ли не в кровное родство.

Возможно, и сам Иван Акимович почувствовал вскоре некий эмоциональный перехлест и остыл довольно быстро, когда вслед за расспросами, что и как там в Челябинске, они перешли к деловой части беседы.

— Что новенького в столице? — спросил Осадчий, интересуясь, естественно, не тем, о чем можно прочитать в газетах, а новостями, которые, возможно, еще только вызревают.

— Что сказать! Собираем людей в аппарат. Есть проект собрать по заводам опытных людей, не старше сорока пяти. Но и им потребуется несколько лет, чтобы войти в курс министерской работы.

— Верно, — заметил Осадчий.

— Да и новые ставятся задачи, — продолжал Иван Акимович. — Тут у нас для узкого круга выступал один ответственный товарищ. Я записал тезисно. Тебе кое-что будет интересно.

Иван Акимович вытащил блокнот из ящика стола.

— Вот, например, — он заглянул в блокнот, прочитал: — "Новые экономические стимулы — это не замена старых рычагов, а как бы только дополнение к ним". Важная мысль, верно? — сказал Иван Акимович. — А то ведь будут и перехлестывать. Кстати, как у вас насчет перехода?

Осадчий мог спросить, куда, мол, какого перехода? Была возможность пошутить. Но он не успел ею воспользоваться, и затянувшаяся пауза сама по себе послужила ответом.

Иван Акимович так это и понял, потому что сказал твердо и наставительно:

— Торопиться не надо, но и затягивать не позволим. Реформа — не мероприятие, а всерьез и надолго. Вырабатываем для вас групповой норматив, для заводов одного типа. Подтянетесь к этому нормативу, разрешим переход.

— Наши возможности известны, — заметил Осадчий, и горделивую нотку, которую Иван Акимович не мог не уловить, нужно было понимать в том смысле, что для Челябинского трубопрокатного групповой норматив — не проблема. Есть другие опасения.

— Ждете, пока другим вставят фитиль? — бросил Иван Акимович.

Не совсем уж мимо цели била эта грубоватая реплика. Осадчий посмеялся:

— Когда пожар у соседа, при ярком свете хорошо видно и на твоем дворе.

На это Иван Акимович возразил:

— Пожаров не допустим. Все предусмотрено. В общем, скоро придется и вам переходить. Готовьтесь.

— Подготовимся, — заверил Осадчий. — Вдумчиво. Вбирчиво. Чужой опыт вберем. Вот так!

Кто-то позвонил Ивану Акимовичу. Пока хозяин кабинета разговаривал по телефону, Осадчий развернул газету, пробежал ее глазами. Заметил статью, как бы в тон их разговору — об искусстве управления производством, о кругозоре хозяйственника. Автор обоснованно ставил вопрос об учебе хозяйственных кадров, предлагал ввести даже ученые степени для организаторов производства, ссылался на то, что такие степени есть в некоторых странах.