— И надежд на достижение согласия во взглядах не питаете?

— Нет, — подтвердил Осадчий хмуровато.

— Тогда, может быть, и не стоит отрывать Чудновского от дела, — заключил собеседник. — Посоветуемся в Москве с работниками Гипромеза и Госплана. А вы, Яков Павлович, поживете немного в Москве?

— Надо бы на завод, но что делать — поживу. Да и дела есть разные — в том же Гипромезе, и в плановых организациях, — ответил Осадчий.

Приезжая в Москву, Осадчий всегда останавливался в гостинице "Москва". Гостиница — тот же дом, к которому можно привыкнуть. Яков Павлович старался выбрать себе номер на этаже повыше, с окнами, выходящими на Красную площадь и Кремль.

Особенно приятно было летом постоять у открытого окна, наблюдая за потоками экскурсантов, которые всегда стекаются на эту главную площадь страны.

В то лето темп бурной и строящейся Москвы проник за кремлевские стены. Осадчий хорошо видел из своего номера, как заезжали в Кремль грузовики со строительными материалами, а там, вблизи здания Верховного Совета, где Яков Павлович получал орден Ленина, поднимались в небо стальные конструкции Дворца съездов.

Может быть, взгляд с высоты сам по себе психологически настраивает человека на более широкие, смелые, дерзкие мысли — во всяком случае, Осадчий не раз ловил себя на том, что здесь в гостиничном номере, стоя у окна, он с удовольствием думает о своих планах, о будущем завода. И часто после этих раздумий он звонил домой, в Челябинск, в киевский институт, чтобы снова и снова посоветоваться со своими работниками, с учеными. Иной раз для людей, уже принявших смелое решение, очень полезны вот такие беседы для самоутверждения в своей правоте.

Вскоре Осадчего пригласили в ЦК партии. Запомнилась большая уютная комната приемной, в которой сидели вызванные на совещание.

Осадчему сказали: "Ваш вопрос — тридцать второй", а это означало, что надо подождать своей очереди.

Он прошел в соседний с приемной буфет, где можно было подкрепиться, по обнаружил, что волнение, если не убивает совсем аппетит, то ухудшает его. Волнуясь Осадчий все время спрашивал у товарищей, какой по очередности вопрос уже "прошел", хотя и был предупрежден, что, когда подойдет время, его вызовут.

Сообщение, которое делал Осадчий, заняло не более получаса. Затем выступили представители Госплана, Гипромеза, украинского института. Председательствующий на совещании задал Осадчему несколько вопросов относительно сроков реконструкции, стоимости нового стана, поинтересовался, действительно ли смогут на заводе провести реконструкцию таким образом, чтобы не останавливать трубоэлектросварочный цех.

— Да, конечно, — подтвердил Осадчий. — Мы не будем его останавливать.

— Вы это твердо обещаете? — переспросил представитель Госплана.

— Безусловно! — сказал Осадчий.

Как это часто с ним бывало, он волновался лишь в преддверии какого-либо важного дела, доклада, выступления на ответственном совещании, но едва начинал говорить, как волнение уходило, он успокаивался, однако не расслаблялся, а, наоборот, внутренне собранный, острее реагировал на замечания, быстрее думал, больше запоминал. Вот и сейчас он запомнил все реплики, брошенные в его адрес, несколько вопросов, таящих в себе нотку недоверия. И, конечно, слово в слово то, что в заключение сказал секретарь ЦК.

Секретарь ЦК вначале коснулся общих проблем развития трубной индустрии, перед которой сама жизнь ставит сейчас большие задачи. Потом сообщил, что есть все основания надеяться в ближайшее время на громадное увеличение добычи нефти и особенно газа на вновь открытых месторождениях в Средней Азии, на Кавказе, в Западной и Восточной Сибири. От этих месторождений к промышленным районам, к различным городам страны будут прокладываться тысячекилометровые газо- и нефтепроводы. И не только по нашей стране, их протянут далеко за рубежи Советского Союза. Вот тут-то и понадобятся трубы большого диаметра.

— Поэтому идея создания таких труб на Челябинском заводе с точки зрения наших перспектив — идея назревшая и по направлению своему современна, — сказал секретарь ЦК.

Услышав эти слова, Осадчий вздохнул с облегчением, может быть, даже слишком шумно и заметно, обнаружив таким непосредственным образом свою радость. А председательствующий продолжал говорить о том, что наше плановое хозяйствование вовсе не исключает, а, наоборот, предполагает смелую инициативу снизу, которая служит побудительным толчком к изменению или усовершенствованию тех или иных народнохозяйственных планов.

— Так вот и в нашем конкретном случае, — подчеркнул он. — Строительство новых станов для больших труб побудит металлургов выдать необходимый стальной лист или же, используя предложение украинских ученых, трубопрокатчики пока обойдутся с помощью того листа, которым располагает наша промышленность. Возможно, это и есть лучшее решение вопроса.

— Пока лучшего нет, — подтвердил Осадчий.

— Таким образом, — заключил председательствующий, — если нет возражений, будем считать, что решение о строительстве стана "1020" состоялось. Мне бы хотелось только подчеркнуть, и вам, Яков Павлович, надо об этом помнить, что этой реконструкцией мы делаем еще один шаг к освобождению от импорта труб большого диаметра. Только я хочу, чтобы меня правильно поняли, — добавил председательствующий. — Мы можем делать любые трубы, но это вовсе не означает, что в интересах международной торговли мы не будем у кого-то покупать, кому-то продавать определенные сорта труб. Тогда, когда это диктуется интересами и экономики, и политики.

— Мы об этом помним, — сказал Осадчий.

Конечно, в тот день, когда было принято решение о строительстве стана "1020", ни Осадчий, ни другие работники, присутствовавшие на заседании, не могли предположить, что вскоре правительство ФРГ объявит эмбарго на поставку труб большого диаметра. Политиканы из Бонна поторопили события. Но зато в свете этих событий инициатива челябинцев и решение, принятое в Москве, оказались безусловно дальновидными, они стали составной частью научного предвидения громадного разворота отечественной нефтяной и газовой промышленности.

Осадчий покинул памятное ему заседание в доме на Старой площади с чувством огромного душевного подъема и сознанием несомненно одержанной победы. Теперь предстояло выполнить обещания, не уронить чести завода, доказать на деле свою правоту. И едва Яков Павлович вошел в свой гостиничный номер и стал собирать вещи, готовясь к отъезду, как к радостному его настроению стало примешиваться ощущение деятельной озабоченности, даже тревоги, заставившее торопиться в Челябинск: надо немедленно браться за дело.

Вечерний "ИЛ-18" приземлился в Челябинске уже близко к полуночи. Для встречающих время неудобное, да Осадчий и не любил, чтобы его встречали. Обычно ждала только машина.

Вот и сейчас он быстро шел от самолета к ограде аэровокзала, обогнав растянувшуюся по летному полю цепочку пассажиров, шел прямо к дверям, где его всегда ожидал Петрович — шофер. Чудновского Осадчий и не заметил бы, если бы главный инженер не окликнул его сам.

— Вы? — удивился Яков Павлович. — Добрый вечер! Кого-нибудь встречаете, Алексей Алексеевич?

— Уже встретил, вас, — ответил Чудновский и, как показалось Осадчему, немного смутился.

Раньше он никогда не приезжал на аэродром, да и на заводе сам первым не шел к директору, ждал, когда тот позовет, чтобы сообщить московские новости. И если бы Осадчий не заметил на лице Чудновского непривычную тень смущения, он бы решил, что случилось что-то чрезвычайное. Все же встревожась он спросил:

— Что-нибудь на заводе?

— Нет, нет! Все нормально, — поспешил успокоить Чудновский. — Просто… Да что там! Просто захотелось поскорее узнать подробности совещания. Не утерпел, грешным делом! — признался он.

— Это уже в машине. Хорошо? — предложил Осадчий.

— Согласен!

Ночное, почти пустынное шоссе на пути от аэродрома, быстрая езда и разгорающиеся на горизонте огни города обычно настраивали Осадчего на мечтательный лад, хотелось ехать молча. Но на этот раз он должен был рассказывать Чудновскому о совещании.