В газетной сводке за 2 марта была запись, всего две строчки: "За небывало короткие сроки смонтирован участок формовки трубы. Здесь отличился Б. Телешов". Две строки. А за ними — и месяцы работы, и поиски оптимальных решений, сложный монтаж мощного пресса, и то огромное напряжение, которое Телешов разделял со всеми своими товарищами.
В то время он монтировал участок формовки труб, а через семь лет взял на себя ответственность за генеральную реконструкцию всего стана "1220".
Как это начиналось на трубопрокатном? В марте шестьдесят девятого Осадчий провел необычную планерку. Меня не было тогда в Челябинске. Ну, а если бы и был, мог пропустить этот день и час или же просто не знать, что состоится такое совещание. Было оно сравнительно узким, проходило в кабинете директора, а не как обычно, в конференц-зале заводоуправления, где по понедельникам все собираются на оперативки. За длинным зеленым столом, который, как палочка в перекладинку буквы "Т", упирается в стол и кресло Осадчего, сидели начальники основных цехов и служб завода — Терехов, Вавилин, Телешов, секретарь парткома Иван Георгиевич Соболев, председатель завкома Крючков. Генеральная перестройка — дело всего коллектива. Да и как может быть иначе? Представьте себе всю махину трубопрокатного, его удельный вес, масштабы завода, производящего в год в два раза больше труб, чем вся Франция, в полтора раза больше, чем Англия, и всего лишь на одну четверть меньше, чем вся Федеративная Республика Германии.
Осадчий открыл совещание, сразу взяв тему за самую сердцевину. Словоизвержения здесь вообще не в моде. Слишком дорого время!
К тому же каждый знает, что любая серьезная, техническая идея не рождается мгновенно, как ослепительный разряд молнии в небе. Идеи вызревают постепенно — в умах и, я бы сказал, в сердцах. Они появляются, вызывая определенное умонастроение у тех, кто постоянно думает о будущем завода. А затем уже это умонастроение, этот творческий настрой на решение определенной задачи сам в свою очередь углубляет и расширяет идею.
Таковы эти взаимосвязи и взаимовлияния людей и новых мыслей на путях современного технического поиска. И когда говорят: "Идея уже носится в воздухе", имеют в виду именно состояние увлечения новой мыслью многих инженеров, конструкторов, технологов — людей, которые составляют действенный мозговой центр любого предприятия.
— Итак, берем курс на реконструкцию, — негромко произнес Осадчий и пододвинул к себе лист бумаги, чтобы записать вопросы, а возможно и чьи-то возражения. — Сначала наш цех № 2. Как известно, товарищи, он построен еще в войну. Оборудование в нем почти тридцатилетнего возраста. Для завода этот цех — старик!
Никто не возразил. Действительно, старик, но с военной выправкой и стойкостью — тянул все эти годы программу и ждал, когда волны НТР, мощно бушующие в других цехах, подкатят и к его стареньким воротам. Да и номер у него был — второй, номер ветерана.
Обозначения цехов цифрами привились еще со времен войны. Сколько лет прошло, а эти индексы, по сути дела лишь память о далеком прошлом, цепко держались в разговорном обиходе. Да и в самом деле, легче ведь сказать "шестой цех", чем произнести длинное, словно бы рокочущее от множества согласных, трудновыговари-ваемое "трубоэлектросварочный".
— Во втором, — продолжал Осадчий, — будем менять печь, трехваловый обкатный стан, прошивной стан, девятиклетьевой калибровочный, перечислять сейчас все оборудование не буду, — остановил он сам себя. — Важно обговорить общие принципы.
— Правильно, — одобрил кто-то.
Осадчий поднял голову: он не узнал сразу голос, что случалось с ним редко. Кажется, это Калинин, начальник шестого цеха.
— Общие принципы имеют особое значение для вашего цеха, Сергей Алексеевич, — сказал ему Осадчий. — Догадываетесь, почему?
— Как не догадаться, — не поднимаясь, а лишь изобразив желание подняться, сказал Калинин, и почему-то слегка покраснел. — Тоннаж нашей продукции, Яков Павлович, и проблема простоев…
— Вот именно, простоев, а простои надо свести к минимуму. Но об этом потом. Самое главное сейчас…
Тут Осадчий сам неожиданно вздохнул. Вздохнул, закашлялся и сделал продолжительную паузу. Не так-то легко было ему произнести то, что он собирался сказать, определить ту главную отправную точку, а точнее, генеральную линию, от которой и побегут в разные стороны все остальные, пока еще пунктирные линии для расчетов, графиков, планов, все наметки предполагаемых сроков и этапов работ.
Наверное, все или почти все представители "мозгового центра" знали или предполагали, в чем же состоит самое главное, но тем не менее напряжение, зазвучавшее в голосе директора, передалось и им.
— Наша традиция, — наконец, твердо закончил свою мысль Осадчий, — при любых перестройках завода не просить у правительства снижения государственного плана. Вы помните, так было и в шестьдесят седьмом, так было раньше. А если бы и попросили, дорогие друзья, вряд ли нам разрешили это. Но мы не будем просить…
— Безусловно, — сказал кто-то со своего места. Многие согласно закивали, кто-то не то поперхнулся, не то многозначительно покашлял, Калинин и Телешов, оба представители самого большого цеха, одновременно потянулись к графину за стаканом воды. Телешов же при этом скорее почувствовал, чем заметил, как дрогнули губы Осадчего в мимолетной улыбке.
— Итак, — в твердости голоса Осадчего чувствовалась решимость пресечь и малодушие, и слабость сомнений, если они проявятся, — итак, — повторил он, — пункт первый — идем в русле государственного плана, имея в виду всю годовую программу, а если нам по обыкновению и набавят план, то выполним его все равно.
Никто не возразил, хотя и одобрительных реплик никто не подал. Предложение можно было считать принятым. Конечно, вместе с молчаливым принятием первого пункта все присутствующие на совещании брали на себя серьезнейшую ответственность. Но потому, что так случалось не впервые, и оттого, что само понятие "генеральная реконструкция" и работа с удвоенным напряжением, с полной отдачей всех сил были, по сути своей, синонимы, попытка объяснять это кому-либо, а тем более самому себе, несомненно, показалась бы на подобном совещании странной, напыщенной и неуместной.
— Хорошо, с этим покончили. Теперь пункт второй — относительно этапов реконструкции. Главный инженер, прошу вас, — пригласил Осадчий.
Терехов поднялся. Вскоре после ухода Ольховича на пенсию Виктор Петрович стал главным инженером завода. Выдвижение его было воспринято как естественный процесс роста тех, кто в цехах и в заводоуправлении прошел по всем ступеням производственной науки и практики.
Немного опережая события, можно сказать, что в семьдесят четвертом Терехов отпраздновал свое двадцатипятилетие работы на трубопрокатном. Четверть века! Это что-то да значит! Виктор Петрович в полном смысле слова мог считаться воспитанником завода. В свои сорок восемь лет он ощущал в себе полноту сил и энергии, которые необходимы всякому, а, может быть, особенно главному инженеру такого завода-гиганта.
Итак, поднявшись за столом, Терехов кратко изложил план, предусматривающий три этапа работ. План этот, естественно, был согласован раньше с директором, начальниками производственного, технического, планового отделов. Кто и когда первым четко разбил программу действий на три части, сейчас уже трудно было установить. Однако направляющая идея и здесь вытекала из первого генерального решения, из формулы Осадчего: "Ни одного месяца без выполнения государственного плана".
Первый этап предусматривал проведение всех работ, которые возможны без остановки линий в цехах. Не надо быть специалистом, чтобы представить себе всю трудность и сложность этой задачи.
Второй этап — работы во время остановки всей линии. И третий — то, что можно сделать уже после пуска реконструированного оборудования: доделки, доводка на ходу и во время работы уже на новых режимах и с новыми скоростями.
