Вслед за вернувшимися из Явлея в Найман прямо в сельсовет прискакал и Стропилкин.

— Где они тут, нарушители обчественного порядка? — сказал он нарочно громко и поздоровался с находящимися в Совете людьми.

О происшествии в Явлее здесь еще почти не знали. Посетители сельсовета с интересом ожидали, что скажет Стропилкин.

— Протокол небось строчить станешь? — отозвался Канаев, давая Стропилкину место за столом.

— По два протокола за одно дело не пишут, — ответил Стропилкин и добавил: — Не волнуйся, приехал только спросить, как поступим с ними? Если желаете, дело передадим в суд, а нет — так я их оштрафую, чтобы знали в другой раз, как привязываться к представителям власти.

— Ну, за такой пустяк да в суд, — проговорил Канаев. — Выходит, что они вроде поколотили нас, а этого совсем не было. Если бы ты еще немного не подоспел, может, мы им всыпали бы…

— Но-но, ты об этом не смей распространяться! — повышая голос, прервал его Стропилкин. — Драться никому не разрешается, даже представителям власти.

Этим и закончился инцидент в чайной Антипова. Но к вечеру о нем говорило все село, и каждый, как обычно, от себя старался приукрасить эту новость.

Когда Канаев вечером пришел домой, Марья с беспокойством кинулась к нему навстречу.

— Что у вас вчера в Явлее было?

— Ничего особенного.

— Ты никогда ни о чем не рассказываешь дома, — попеняла Марья.

— Что о пустяках рассказывать.

— Тебе все пустяки. Не знаешь, как на тебя смотрят все эти Дурновы и Салдины.

— Очень даже знаю. Но я не боюсь их. Они для меня, как плевок под ногами — пройду и наступлю.

— Берегись, Гриша! От людской злобы никуда не спрячешься, — с беспокойством говорила Марья.

— Я прятаться и не собираюсь. Эх ты, неужели думаешь, что твоему Григорию страшны какие-то там Дурновы?..

Он весело подхватил жену и закружил ее по избе. Хотел поднять, но Марья не далась, тогда он быстро наклонился к ней и поцеловал в губы. Она вырвалась и, покраснев, убежала.

— Бесстыдный ты эдакий, и отца не стесняешься, — проговорила она из чулана.

Старик Гостянтин наклонился под коник, чтобы достать пучок лыка. Петька, сидевший за столом, громко засмеялся.

— Ты чего? — спросил его Григорий.

— Говоришь, что у тебя руки сильные, а вот мамку не сумел поднять.

Григорий слегка смутился. Марья же из темного чулана погрозила сыну пальцем.

— Песенка этих Дурновых и Салдиных спета, — говорил Канаев, когда семья собралась за ужином и разговор снова коснулся вчерашнего случая. — Не такое перевернули, а что они…

— Они ведь не одни, — вмешался старик Канаев.

— Пусть хоть дюжина их встанут. Наше мы никому не уступим. Кооперация набирает силы. Народ все больше начинает верить в нее.

Марья, затаив дыхание, слушала мужа, пристально смотрела в его глаза, где искрились светлые надежды и вспыхивали веселые огоньки, — знакомые и родные глаза, окаймленные сеткой мелких морщинок. Ей с невольной грустью подумалось, что этих морщинок теперь стало куда больше. Знать, не легко достаются эти светлые надежды в борьбе с Дурновыми и Салдиными.

Зять Дурнова, Дмитрий Гиряй, нерешительно толкался в сельском Совете. Канаев заметил его и подозвал ближе к столу. Надо было предупредить Дурнова о недоимках по налогу. Дурнов очень неаккуратно платил налоги. Каждый год его по нескольку раз вызывали в Совет, бывали у него и на дому, но все это помогало плохо. Недоимки за ним росли из года в год, Канаеву не раз говорили в волости, что он слишком мягок. Конечно, недоимки были и за другими мужиками, но разве можно было кого-нибудь сравнивать с Дурновым? Канаев решил действовать более решительно: оформить его дело и направить в суд. Но он хотел еще раз предупредить его. Для этого и позвал Дмитрия Гиряя, чтобы с ним передать Дурнову предупреждение.

К столу подошел невысокого роста мужик лет двадцати восьми в зипуне из домотканого сукна. Канаев посмотрел на его мозолистые руки и пододвинул стул, пригласил сесть.

— Я и постою, не устал.

— Садись, садись! — сказал Канаев. — У меня с тобой будет разговор.

— И я, Григорий Константиныч, давно хочу с тобой поговорить, да вот недосуг, — сказал Дмитрий, немного осмелев.

— Конечно, недосуг, — поддержал его Канаев. — У Дурнова хозяйство большое, нужна очень крепкая спина, чтобы сдержать его тяжесть… У него все живешь?

— У него, — ответил Дмитрий. — Вот как раз об этом я и пришел потолковать с тобой, Григорий Константиныч. Ведь что получается: мы с женой вдвоем, почитай, день и ночь работаем, а насчет платы и не заикайся, работаем за харчи. И одежды никакой нету. Вот, все тут, — показал он на свой зипун. — И в церковь в нем хожу, и работаю в нем. Сынок мой тоже, седьмой годок ему пошел, а он наравне со взрослым во дворе работает…

— Погоди, погоди, — перебил его Канаев. — А что же ты в своем доме не живешь? Ведь дом-то у тебя цел?

— Дом-то, почитай, весь растащили, — как будто себе сказал Дмитрий. — Опять же: жить в своем доме — лошади нет, коровка в позапрошлом году пала. Ведь мы с женой к тому только на одно лето пошли было работать, думали — родной человек, все чем-нибудь поможет, и вот теперь четвертый год из его двора выйти не можем. И не только с нами так, он и своего сына заездил. Ну, сын ладно, когда-никогда сам хозяином будет, но мы-то…

— Хитро действует, нечего сказать, — покачал головой Канаев. — Работников он не держит, свои батрачат: дочь, зять. Ну, да и мы не лыком шиты. Найдем на него управу. Сам-то ты что сейчас хочешь?

— Какую-нибудь плату с него, что ли… Или четыре года задаром ему работали? Думаем уйти от него, Григорий Константиныч. Но ведь он, знаешь, какой человек, от него и уйти-то добром нельзя…

— В суд надо подавать, — сказал Канаев. — Там все сделают как надо, за четыре года получишь с него.

— Хорошо ли это будет: судиться с родней-то? — нерешительно спросил Дмитрий.

— А даром четыре года работать хорошо? — сказал Канаев. — В общем, дело твое, ты сам себе хозяин, можешь и так уйти. Но я бы на твоем месте обязательно содрал с него за четыре года.

— Ну и давай как по-твоему, — согласился Дмитрий.

— Тогда заходи ко мне вечером, мы с тобой напишем бумагу, и с ней завтра качай прямо в Явлей, — подхватил Канаев. — А теперь вот что, слушай: передай своему тестю, что если он завтра не внесет все недоимки, дело передадим в суд. Хватит с нас выслушивать его обещания…

Вечером, когда в доме Дурнова легли спать, а ложились они всегда рано, Дмитрий напялил на себя зипун и тихонько вышел из избы. Осторожно и без шума прошел в чулан, взял сверху довольно большой кусок мяса и завернул его в старый мешок. Четыре года Дмитрий жил у своего тестя и за четыре года ни разу не польстился ни на одну крошку из его богатства, но на сей раз не вытерпел — взял этот кусок. Ему хотелось хоть чем-нибудь отплатить Григорию Канаеву за его доброту и внимание. Чем же другим он мог отплатить ему? Денег у него не было, вина Канаев не пьет. Иван же Дурнов от этого куска не разорится. Собственный его сын куда больше крадет: и на водку, и на сласти.

«Вот люди, — думал про себя Дмитрий, входя в незапертые двери сеней Канаева. — Не как Дурновы, воров или какого другого лихого человека не боятся…» Он положил в сенях завернутый в мешок кусок мяса и вошел в избу. У порога снял шапку и хотел перекреститься, но подумал, что, пожалуй, у них в доме не молятся, и опустил руку.

— Проходи сюда, — позвал сидящий у стола Канаев.

— Доброго здоровья, — отозвался Дмитрий и прошел к лавке.

Марья вопросительно посмотрела на него. Она не знала, зачем он пришел.

— Тебе пора уже спать, — заметила она Петьке, который вертелся у стола.