Исчезновение Захара Гарузова из села для Тани было загадкой. Однако она ни у кого ни о чем не спрашивала. Уязвленная девичья гордость не позволяла ей узнавать о причинах его внезапного отъезда. Как ни возмущена она была таким его поступком, все же часто вспоминала этого скромного, тихого парня, который заставил биться ее сердце несколько сильнее обычного. Она и сама еще хорошенько не понимала своего чувства, и стоило б Захару подольше не возвращаться домой, оно и угасло бы в сердце Тани.

Однажды вечером она с Лизой возвращалась из ячейки. Время приближалось к весне. Была оттепель, внезапно наступившая в конце февраля.

— Давай постоим немного на улице, — сказала Таня. — Видишь, какой теплый вечер.

Где-то на нижнем конце села девушки пели позярат[11]. Песня была длинная, монотонная, но ее нехитрый мотив хорошо передавал чувства, вызываемые приближением весны.

— Знаешь, о чем я давно с тобой хотела поговорить? — сказала Лиза, вслушиваясь в песню.

— О чем? — отозвалась Таня, не обратив внимания на странный тон подруги.

Лиза немного замешкалась, подыскивая слова, чтобы выразиться поделикатнее.

— Хотела сказать, о чем уже давно говорят про тебя люди.

— Обо мне? — удивилась Таня. — Что же говорить обо мне?

— Ты совсем не знаешь? До сего времени ничего не знаешь?

Она передала ей ходившие про нее слухи.

У Тани словно язык отнялся. Она не могла произнести ни слова. Невольно вспомнился Захар, скромный и несмелый взгляд его черных, умных глаз. «И он этому поверил!» — с горечью подумала она.

— Кому же понадобилось пустить такую невероятную ложь? — спросила наконец Таня.

— Кто его знает, всякие люди есть…

Эта весть глубоко ранила ее. Комок злобы подкатился к горлу. Попадись ей сейчас обидчик, Таня такое сделала бы с ним!.. Но как его найдешь, если говорят многие?!

Никакая боль или печаль долго не остается в сердце. Уж так устроен человек. Если бы все горести, которые сваливаются на человека, задержались в его сердце, если бы человек не умел забывать их, жить было бы невозможно. Но человек по самой природе своей всегда стремится к радости, без нее нет жизни. Так было и с Таней. Болью отозвалась в ее сердце эта клевета. Но боль понемногу рассосалась, утихла, а потом и совсем исчезла. А тут подоспела весна, опушились зеленью деревья, распустились цветы, дни стали длиннее, работы у Тани прибавилось.

С первыми днями весны, как птицу на насиженные места, потянуло Захара в родной Найман.

Сколько ни давал он себе, зароков, лежа длинными зимними ночами на узкой койке в общежитии для разнорабочих на строительстве завода, что больше не встретится с Таней, забудет ее навсегда, но ничего не получилось. Ему без конца мерещился дорогой облик девушки со светлыми косами, с васильковыми глазами, и не было сил освободиться от него. Утром он шел работать в котлован, выбирал самую большую тачку и без отдыха вывозил землю, стремясь утомить себя, чтобы ночью избежать дум о Тане. Вся артель землекопов, в которой работал Захар, с восхищением смотрела на этого богатыря, в руках которого тяжелая тачка казалась детской игрушкой. А бригадир после работы подходил к нему и, похлопывая его по плечу, сообщал, сколько он сегодня заработал.

— Ты у нас гордость артели, мордвин, — говорил пожилой бригадир, любуясь коренастой широкоплечей фигурой Захара. — По всей стройке одними из первых считаемся. Глядя на тебя, и другие подтягиваются. Молодец, мордвин, из тебя хороший рабочий выйдет.

Захар смущенно молчал. А вечером — опять думы о Тане, опять ее облик вставал перед ним, отгонял сон и покой. Это было своего рода болезнью, от которой нет иного лекарства, как только вернуться в Найман, увидеть виновницу своих страданий. Он давно уже примирился с тем, что слышал о ней. «Да и было ли там что-нибудь, может, все это наболтали?» — думал Захар. Он ругал себя, что уехал, не повидавшись с Таней, не поговорив с ней. «Хотя о чем говорить? Кто он ей? Какое он имеет право копаться в ее делах?!»

Накануне Первого мая, после ужина, бригадир землекопов всю свою артель повел в клуб строителей на торжественное собрание.

— Увидишь, как нас будут чествовать, — говорил бригадир Захару. — А все благодаря тебе. На первое место вытянул бригаду… Ну, а об остальном пока помолчу.

«Остальное» было то, что, когда стали премировать отличившихся в работе, Захара Гарузова вызвали на сцену, где заседал президиум. От смущения Захар и не понял, что говорил человек в очках и с синим узеньким галстуком, показывая на Захара. Потом этот, в очках, подошел к нему и попросил сказать несколько слов собранию. Но Захар не знал, о чем говорить, и продолжал растерянно молчать. В зале сидели свои люди, рабочие. Они понимали его смущение и попытались помочь ему, дружно захлопав в ладоши.

— Что же ты ничего не сказал? — спрашивал его бригадир, когда Захар вернулся на свое место.

— А что я скажу?

Бригадир начал ему что-то длинно объяснять, но в зале все время стоял шум рукоплесканий, и Захар ничего не понял.

Его за хорошую работу премировали двухмесячным окладом, а бригаду — баяном. Захар за зиму и так скопил немного денег. «Вот и лошадь будет Степану», — думал он, уходя из клуба, когда кончилось собрание.

После майского праздника Захар заявил, что решил уволиться. Эта весть огорчила артель землекопов. Захара стали уговаривать, чтобы он остался.

— Ведь самый сезон работ начинается, мордвин ты эдакий, — говорил рассерженный бригадир. — Только бы работать, а ты расчет…

Больше всех уговаривала Захара секретарь комсомольской организации строительства — черноглазая шустрая девушка. Каких только доводов не приводила она Захару, чтобы удержать его! Захар смотрел на ее продолговатое лицо, живые черные глаза с искорками молодого задора и думал, что она немного похожа на Таню и говорит так же быстро, словно хочет высказать все сразу, только у Тани косы и васильковые глаза, а эта подстриженная и черноглазая.

— Да вы и не слушаете меня, — наконец обиделась девушка. — Я вас убеждаю, а вы о чем-то другом думаете…

— Да, совсем о другом, — машинально повторил за ней Захар и спохватился, что, пожалуй, нехорошо сказал.

— Несознательный вы, вот что! — закончила девушка, весьма недовольная разговором.

Наконец подошел день отъезда Захара. Провожала его почти вся артель с бригадиром. Уж больно всем по душе был этот малоразговорчивый, скромный мордовский парень.

— Эх ты, мордвин, мордвин, напрасно уезжаешь, — сокрушенно говорил бригадир, поглаживая выбритый подбородок. — Ну, не забывай нас. Если не по душе будет там, у себя, опять качай к нам, примем, хороший ты парень.

Захару самому было грустно расставаться со своими новыми товарищами, за зиму он очень привык к ним. Все они съехались из разных уголков большой России. Многие мечтали остаться навсегда здесь, стать рабочими. Так вначале думал и Захар. Но это было только вначале. От тех намерений не осталось и следа. Он торопился в родной Найман.

На явлейскую станцию поезд прибыл рано утром, но Захару не хотелось появляться днем в Наймане. Он вышел на дорогу, дошел до явлейского леска и расположился под кустами на опушке. Когда солнце склонилось к закату, он тронулся в Найман, шел и радовался при виде зеленеющих полей. Кое-где еще работали запоздалые пахари на узеньких полосках загонов. Вдали маячил высокий горб Ветьке-горы, а там, за этой горой, — Найман. Идти было хорошо — ни ветерка, ни пыли, ни жары.

Как ни старался Захар не спешить, в Найман все же пришел засветло, вместе со стадом. Чтобы избежать встреч, решил пройти задами к своей Камчатке, но на повороте в проулок его окликнул Иван Воробей.