— Что это Пахома нашего не видно с тобой? — спросил его Захар.
— Ваш Пахом теперь кооперативный начальник, то бишь не начальник, а ревизия, да еще у Канаева заместителем. Так что, дружок, вот с этим сопляком чирикаю… — кивнул он на подростка, стоявшего в стороне. — А тебя и не узнать, словно городской какой, — говорил Иван Воробей, посматривая на новый пиджак и желтые ботинки Захара.
— Ты меня для этого и окликнул? — смеясь, спросил Захар. — Ну, пойдем, чего здесь стоять? Как у вас дела идут в ячейке.
Захару не терпелось хоть что-нибудь узнать о Тане, но прямо спросить о ней постеснялся. Иван же, как нарочно, длинно рассказывал о последней постановке, которую готовила ячейка к пасхе, где они с Лизой играли чуть ли не главные роли. О Тане и не обмолвился. Все о Лизе и о Лизе. «У всякого, знать, свое», — подумал Захар, перекидывая сумку с одного плеча на другое. Потом Иван поведал ему о найманских новостях, и, когда дошли до крайнего проулка, где жил Иван, Захар уже был в курсе всех дел.
— Приходи вечером в ячейку, теперь нас там много, собрание будет, — сказал Иван, расставаясь с ним.
Матрена собирала ужин, когда в избу вошел Захар. Кроме Пахома, вся семья была в сборе. Захара совсем не ждали. Первыми пришли в себя от удивления Митька и Мишка. Они бросились к дяде, повиснув у него на руках. Степан как сидел у стола, о чем-то разговаривая с ребятишками, так и застыл с открытым ртом. На печи, разглядев сына, запричитала старая мать, протягивая к нему худые, иссохшие руки. Захар сбросил сумку и шагнул к матери. Он легко снял ее с печи, отнес к лавке и усадил. Из чулана показалась Матрена со вспотевшим лбом. Все собрались вокруг Захара, радуясь его возвращению. Он стал развязывать свою сумку, поглядывая на племянников, у которых глазенки так и сияли в ожидании гостинцев. Из сумки Захар вытянул большую связку баранок и подал Матрене.
— На, подели ребятам, — сказал он.
Потом вытащил два платка: один — Матрене, другой — матери. У Матрены глаза засияли не меньше, чем у ребятишек. Ведь ей за все время жизни у Гарузовых еще никто ничего не дарил, а теперь — платок, да еще какой хороший, большой и теплый.
— А вот это тебе, Степан, — сказал Захар, положив на стол перед братом деньги.
— Это чего? — не сразу сообразил он, уставившись на аккуратно сложенные бумажки.
— Это та самая лошадь, о которой ты так долго мечтал, — шутливо сказал Захар.
Но Степан не привык, чтобы его мечты сбывались. Он с недоумением смотрел на деньги и, казалось, никак не мог сообразить, что сказал брат.
— Чего же ты одеревенел? — подтолкнул его Захар. — Бери, считай, может, не хватит.
Степан наконец взмахнул руками и потянулся было к деньгам, но остановился.
— Здесь больно много, — сказал он со скрытым недоверием. — Как? Как же ты их?.. Заработал?.. Аль как?..
— Ничего не много, а в самый раз на лошадь, — ответил Захар, подвигая деньги ближе к Степану. — Считай, а о прочем не беспокойся, я их честно заработал, премию мне дали, вот и набралось.
Степан все еще боялся дотронуться до них, точно это были не деньги, а горячие угли.
Вскоре явился и Пахом. Он спокойно приветствовал брата, как будто тот отсутствовал день или два, и подсел к столу. Степан к этому времени уже успел прийти в себя. Не торопясь, сосредоточенно он считал деньги. Каждую бумажку подносил к коптящей лампе, долго осматривал ее, вертел и так и этак, клал на стол, несколько раз ладонью проводя по ней, чтобы разгладить складки. Матрена и старая мать не мигая следили за ним. Митька и Мишка, чувствуя торжественность момента, притихли и молча жевали вкусные баранки. Пахом молча курил.
— А ты ругал его, что от общего дела бежит, — сказал Степан, кончив считать деньги и прикрыв их растопыренными узловатыми пальцами, как будто боялся, что их сдует ветер или они улетят сами собой.
Пахом ничего не ответил Степану. Немного погодя спросил Захара:
— Знать, там, где был, можно зашибить деньжат, коли и домой привез?
— Работа ничего, не мало зарабатывал. Да еще премию получил.
— За хорошую работу, значит? — спросил Пахом, сразу оживляясь.
— А что это за место, где ты работал? — спросил и Степан.
— Завод строится. Большой завод — половину Наймана можно уместить в его двор, — рассказывал Захар.
— Опять сделал большую ошибку, что уехал оттуда, — недовольно сказал Пахом.
— Погоди ты со своими наставлениями, — отмахнулся Степан.
— А как там кормили? — спросила Матрена.
Захар обстоятельно рассказывал, как кормили в рабочей столовой, перечислял блюда. Его внимательно слушали. А Степан, все еще прикрывая ладонью деньги, не спускал с брата глаз и, казалось, глотал галушки.
— Мясо почти каждый день, — рассказывал Захар. — Белого хлеба сколько угодно.
— Вот бы нам туда… — вздохнула Матрена.
— Захар, а кашу там давали?! — не вытерпел Степан, все время ожидавший, когда брат назовет его любимое кушанье.
— Ну, — улыбнулся Захар, — каша там не в почете…
Степан кашлянул, попытался вскочить, но, вспомнив о деньгах, остался сидеть.
— А мы тут живем и ничего не видим, — огорченно сказал он.
— Чего ты их рукой-то держишь? — сказала Матрена, кивая на деньги. — Спрячь куда-нибудь.
Степан хотел сунуть деньги в карман, но раздумал, прошел в чулан и положил их на верхнюю полку посудника, где обычно у него хранились разные квитанции. Однако только он успел вернуться к столу, как метнулся обратно в чулан и взял с полки деньги.
— Пошел теперь носиться, места им не найдет, — сказала Матрена.
Наконец Степан завязал деньги в платок и повесил в уголок над образом. Но ему показалось, что и там им не место: снял узелок и засновал по избе, не зная, куда его деть.
— Дай-ка их сюда, — сказала Матрена и вырвала из его рук узелок с деньгами.
— Ты их за пазуху, Матреша, положи, — сказал Степан.
— Знаю куда.
— Теперь у нас дела пойдут, — мечтательно говорил Степан, возвращаясь к столу. — Завтра же с Матрешей отправимся в город покупать лошадь. Я думаю, на явлейском базаре мы не найдем подходящую? — спросил он Захара. — Как ты думаешь? Сюда больше цыганы пригоняют, с ними я не хотел бы связываться…
— А в городе у тебя деньги еще жулики отнимут, — пошутил Пахом.
— Ты все смеешься, — недовольно отозвался Степан. И тут же сказал жене: — Ты их, Матреша, за пазуху сунь.
Через минуту он опять возвратился к своим мечтам:
— Теперь дела у нас пойдут… Будет своя лошадь… Телочка, что купили осенью, глядишь, на будущий год отелится, коровкой сделается…
И пошел, и пошел Степан расписывать, как он будет теперь жить, каким он теперь будет хозяином. Держитесь, Иван Дурнов и братья Платоновы: Степан Гарузов в люди выходит! Матрена, пристально смотря на мужа, шевелила губами, повторяя про себя заветные слова Степана, так же близкие ей. Пахом недовольно взглянул на них и, махнув рукой, пошел спать на подлавок.
— Ты, Пахомушка, цигарку-то дома потуши, а то, не дай господь, избу спалишь, — заметила мать.
— Спалю — землянку выроем, — ответил Пахом. — Пойдем, Захар, здесь тебе все одно негде лечь, на полатях жарко.
Захар отправился с Пахомом. Мать полезла на печь. Митька и Мишка давно уже храпели на полатях. А на шестке остыла всеми забытая картошка, которую Матрена сварила на ужин. Никто и не вспомнил о ней! До ужина ли было? Долго еще раздавался возбужденный голос Степана, рисовавшего перспективу будущей зажиточной жизни. А рядом с ним сидела Матрена, зачарованная его мечтами. Потом они легли на полу и долго не могли заснуть, ворочаясь на жестком тюфяке из ржаной соломы. Степан то и дело протягивал руку к пазухе жены, нащупывая узелок с деньгами, и на время успокаивался.
А утром, когда посерело ночное небо и заря разлила свой свет по полям, Степан и Матрена уже были на ногах. День начинался пасмурно, накрапывал тихий, теплый дождичек. Но это не остановило Степана и его жену. Они торопливо собрались, чтобы тронуться в дальнюю дорогу. Послезавтра в уездном городе начнется весенняя ярмарка, на нее они теперь и торопились.
