Захар вспыхнул и слегка отстранился.

— Я же тебе рассказывал, как было дело, — сказал он, не глядя на Николая.

— Хватит об этом, а то ты опять развезешь… Глянь-ка сюда, видишь?

— Чего? — не понял Захар.

— Видишь деваху? Да не туда смотришь: вон у крыльца стоит, с длинными косами. — Новую учительницу?

— Эх, и девка, брат, я тебе скажу. По уши втрескался в нее.

Слова Николая нехорошо отозвались в душе Захара, Он дернул плечами, словно поправляя пиджак, и, кашлянув, отвернулся в сторону. Ему не хотелось говорить с Николаем об этой еще незнакомой городской девушке. Здесь, на собрании, он ее увидел впервые, часто поглядывал на нее и мысленно сравнивал с найманскими девушками. Она казалось ему совсем не похожей на них, словно была из другого мира. Узенькая, в мелкую клетку, немного ниже колен юбка плотно облегала ее. Это здесь было в диковинку. По ее адресу делались не совсем скромные замечания, и Захар, сам не понимая почему, краснел за нее. Две русые толстые косы спускались на грудь. Белый кружевной воротничок облегал шею, оттеняя загар кожи. И вся она казалась Захару какой-то легкой и прозрачной. Взгляд ее синих глаз, напоминающих июльские васильки, быстро скользил по незнакомым бородатым лицам, ни на ком не задерживаясь. Захар и на себе не раз чувствовал этот взгляд.

— О, брат, ты тоже загляделся на нее? Что, хороша? А ты мне про Дуняшку толкуешь. Здесь, брат, вот какая мамзель появилась. Только чур: глядеть гляди, но на нее не рассчитывай, потому что она мне предназначена.

— И дурак же ты, Николай, — не вытерпел Захар.

— Ладно, не сердись, пойдем вместе, — сказал Николай, но вдруг остановился: — Хотя погоди, может, мне удастся к ней сейчас подкатиться, проводить ее до дому? Знаешь, где она живет? У Сергея Андреича.

Захар, не обращая на него внимания, зашагал быстрее. Собрание расходилось, и гомон мужицких голосов расплывался по улицам. Захар шел, перед ним возникал образ городской девушки с васильковыми глазами, а мысли вязались сами собой. «Какая она молоденькая и уже учительница», — думал он, поглядывая на свои ноги, обутые в большие лапти Пахома. Он вдруг подумал о своей неграмотности и с болью в сердце почувствовал, какая пропасть отделяет его от этой девушки. Кто он в сравнении с ней? Темный деревенский парень. Дуняшка и та променяла его на этого пустоголового болтуна. Вот эта, новенькая, она, наверно, всерьез полюбила бы, только нет в Наймане равных ей. Зачем она сюда приехала, в эту глушь? Теперь будет крутиться вокруг нее этот шалопай…

Подходя к пустырю, Захар услышал за собой быстрые шаги. Не оборачиваясь, он узнал поступь Пахома. Вскоре раздался и его голос:

— Ты чего ползешь, как стельная корова? — сказал Пахом, поравнявшись с ним. — Вон еще откуда увидел тебя. Табак у тебя есть? Я свой на собрании весь выкурил.

Захар молча протянул ему кисет.

— Видал, сегодня как ловко получилось! — с воодушевлением говорил Пахом. — Молодец наш Гришка-то, не то что мы с тобой. А Степан-то опять пьяный был…

— Ну больше не будет. Выборы кончились. Теперь Кыртыму незачем его угощать, — равнодушно ответил Захар.

— Ты как думаешь? Плохо разбираешься в политике. Лаврентию завсегда будут нужны люди. Надо Степана отчитать как следует, чтобы он знал, с кем водиться.

— Ты не пойдешь, что ли, к стаду? — спросил Захар, когда они подходили к избе.

— Пообедаю сначала, там видно будет, — ответил Пахом, поглядывая на солнце.

Степан уже был дома. Он сидел у стола и, размахивая руками, рассказывал домашним, как проходили выборы. Когда в дверях показались братья, он запнулся и смолк, виновато поглядывая на них. Матрена стала собирать обед.

— Что же смолк? Рассказывай дальше, — сказал Пахом, присаживаясь против него.

— Я вот насчет голосования. Да уж все. Больше нечего рассказывать. Гришка наш теперь будет сидеть в Совете.

— Сидел бы, если бы все такие, как ты, выбирали, — сказал Пахом.

— А я что?

— Продажная ты душа, Степан.

— Это ты насчет самогонки?

— Насчет всего.

— Отчего не выпить, если угощают? Жди, когда своя будет. А все одно по-ихнему не вышло.

— А если бы вышло, тогда что, много бы ты выгадал?

— Для меня все одно, кто будет сидеть в Совете.

— Совсем по-дурацки рассуждаешь. Вот то-то и беда, что ты несознательный. Своего интереса понять не можешь, продаешься за стакан самогонки. Мало вашего брата гнули.

— Гнули, да не сломали.

— Ладно вам за столом пререкаться, — вмешалась Матрена, подавая на стол еду.

Обед Гарузовых состоял из картофельного супа и из картофеля с огурцами. Добро хоть на этот раз хлеб чистый, без примеси. По расчетам Степана, хлеба хватит до Нового года, а там Пахом получит за выпас, так что до следующего урожая если и не дотянут, то самую малость.

Кондратия Салдина с утра вызвали в Совет. Он копался во дворе и недовольно ворчал на своего нового работника Егора Петуха.

— Не знаешь, зачем это я им понадобился? — спросил он седобородого исполнителя, отряхивая с коротенькой шубенки приставшие соломинки.

— Не знаю, Кондратий Иваныч, сам председатель послал. Сказывают, у них вчера в Совете собрание было какого-то актива, про тебя говорили, — ответил исполнитель.

— Про меня? А что говорили? — насторожился Кондратий, и его маленькие глазки остановились на спокойном, бесстрастном лице мужика.

— Не знаю, сам я не был на собрании. Лабырь Гостя сказывал, — проговорил тот, постукивая палкой по своим грязным лаптям. — Так ты поскорее, велели сейчас же приходить.

Кондратий вошел в избу помыть руки. В передней избе между Еленой и свекровью шла перебранка, начавшаяся еще с раннего утра. Кондратий с сердцем плюнул и поторопился уйти из избы.

В Совете было людно и шумно. Эта резкая перемена сразу же бросилась в глаза Кондратию. Прошли, видно, те чиндяновские времена, когда здесь суетился один дядя Игнатий и по вечерам в углах скреблись голодные мыши. Кондратия обдало едким махорочным дымом, он закашлялся. Откашливаясь, вглядывался в лица присутствующих.

— Сюда, сюда подойди, гражданин Салдин, — позвали его к столу.

Он стал пробираться между вытянутыми ногами сидящих на скамейках и прямо на полу.

Кондратия резануло слово «гражданин». «Как на суде, — подумал он. — Всех называют «товарищ», а я, видишь ли, «гражданин».

— Вот здесь небольшую поправку надо сделать, — сказал ему Григорий Канаев, когда Кондратий остановился у стола. — Дело в том, что при распределении сельхозналога Чиндянов упустил из виду твою ческу и движок, и под обложение попал один только ветряк. Сам должен понимать, что этого так оставить нельзя.

— Но ведь движок не работает, да и ческа почти без дела стоит, — возразил Кондратий, поеживаясь и оглядываясь по сторонам, словно призывая всех в свидетели.

— Ну ческа, допустим, у тебя работает, Да и движок кое-когда пыхтит. Доход все же имеешь от них, а коль есть доход, стало быть, надо платить налог.

— Разорить вздумали меня, — сказал Кондратий, пряча глаза.

— Ну, положим, тебя этим не разоришь, — вмешался тут же сидящий Дракин, расправляя широкие плечи.

Кондратий спиной чувствовал бесцеремонные взгляды присутствующих. Ему стало не по себе. Он переступал с ноги на ногу, скрестив на животе руки, не зная, что ему делать, уходить или оставаться, сутулился еще больше, время от времени пугливо поглядывая на Григория Канаева. А тот, казалось, давно уже забыл про него и занимался своим делом, перелистывая толстую книгу посемейных списков жителей Наймана. С ледяным холодом в груди почувствовал Кондратий, что он совсем чужой среди этих людей, которые теперь разглядывают его, посмеиваются между собой.