— Вот я до твоего прихода кое-что написал, — заговорил Григорий, доставая из кучи газет и бумаг исписанный лист. — Послушай…

— Напиши, что и сынок мой работал, в прошлое лето помогал бороновать, — сказал Дмитрий, когда Григорий кончил читать. — И еще укажи, что за четыре года ни копейки платы от него не получили.

Когда бумага была готова, Дмитрий попросил:

— Ты бы, Григорий Константиныч, сам и отнес эту бумагу, а то я даже не знаю, куда ее определить. Ведь мы какие люди: нигде не были, ничего не знаем…

— Могу и я, — ответил Григорий. — Только вот распишись здесь, вот на этом месте, снизу. Дмитрий взял у Григория ручку.

— Рука-то у меня дрожит. Ведь когда-то и я в школу ходил, целую зиму ходил. Как бишь «Г» пишется?

— Гусиную шею нарисуй! — крикнул со своей постели Петька.

— Спи ты, — заметила ему мать.

— А ведь правда, как гусиная шея, — обрадовался Дмитрий и склонился над бумагой.

Дмитрий недолго задержался. Григорий вышел его проводить. В сенях Дмитрий отыскал свой сверток и сунул его в руки Григория:

— Здесь вот я немного мяса тебе принес. Богаче буду, отплачу чем-нибудь побольше. Ты уж не обижайся, что мало, не свое ведь…

— О какой плате ты говоришь? — перебил его Григорий. — В уме ты или нет?!

— Да ведь я думал… — начал было Дмитрий, но Григорий опять перебил его:

— Возьми-ка ты свою плату и убирайся скорее отсюда, пока я не рассердился! Да в другой раз не вздумай…

Дмитрий неловко спустился с крыльца, пристыженный, побрел от Канаева. «Вот ведь какой человек, — думал он, шагая по вязкому насту дороги. — Даже этого ему не надо…»

С чьего-то двора подлетела к нему собака и громко залаяла. Дмитрий размотал мешок и кинул ей кусок мяса. «На, ешь дурновское добро, может, повоешь когда-нибудь о нем», — сказал он. Собака, испугавшись, отскочила в сторону, но вскоре почувствовала запах мяса и бросилась к куску.

Дмитрий побрел дальше, к дому Дурнова.

Наутро, во время завтрака, Иван вышел в заднюю избу и спросил зятя:

— Ты вчера вечером куда ходил?

Сам Иван с женой ели отдельно, в передней избе. Он только что встал из-за стола, капли пота еще сверкали у него на широком лбу. Дмитрий поперхнулся и бросился к ковшу с холодной водой. Иван спокойно ожидал ответа. Однако спокойствие его было напускное. Видно было, как у него дергалась правая щека. Это началось со вчерашнего дня, когда Дмитрий передал ему распоряжение Канаева о налоге и недоимках.

— Куда ходил? — опять спросил Дурнов. Дмитрий был человеком честным и бесхитростным, что на языке Дурнова означало: дурковатый. Дурнов решил во что бы то ни стало выпытать у него, что за тайны появились у зятя, почему он вчера был в Совете.

— Я задумал, Иван Данилыч… — заговорил наконец Дмитрий и осекся. Ему показалось, что сразу про суд говорить не стоит, надо исподволь. — Знаешь, Иван Данилыч, ведь мы у тебя все равно весь век не проживем, так вот мы с Наташей решили привести в порядок свой дворик…

— С Наташей, — растягивая, произнес Иван и пытливо посмотрел на дочь.

Та перестала есть, положила ложку и прошла к печке. Наталья была очень похожа на мать, такая же высокая и статная, брови черные и густые, только глаза серые, отцовские. На вид она казалась несколько изнуренной.

— Стало быть, вам у меня плохо живется? Вот я этого не знал. Чего же вы до сего времени молчали об этом?

— Дело не в том, что плохо. Мы не говорим, что плохо. Спасибо тебе за всю твою доброту. Но нам надо и самим обзаводиться хозяйством, у нас растет сын. Наташа, кажись, еще отяжелела…

— Правильно рассуждаешь, зятек. Тебе надо обзаводиться хозяйством. И кто же в этом вам поможет, как не я? Ты для Натальи только муж, а я — отец.

Дмитрий сразу же растаял от слов тестя.

— Нам, Иван Данилыч, и помощи большой не надо, ты только заплати сколько-нибудь за работу, и по судам ходить не стоит.

— По судам?!

Глаза Ивана сразу округлились. Но он сумел сохранить спокойствие, и только правая щека задергалась чаще. Дмитрий и сам догадался, что о суде он ляпнул напрасно, но слово — не воробей, вылетело — не поймаешь. Он ждал от тестя бури, но бури не последовало. Лоб у тестя вдруг разгладился, Дурнов мягко и спокойно заговорил:

— Зачем нам с тобой ходить по судам: ты не Егор Петухов, я не Кондратий. Мы уже сделаемся по-свойски, ладком, без ссоры.

Дмитрий облегченно перевел дыхание.

— И я так думаю: зачем нам дело доводить до суда? — сказал он. — Сейчас же побегу к Канаеву и возьму у него бумагу.

— Он тебя заставил в суд подавать? — спросил Иван.

— Нет, я сам, то есть он мне посоветовал. — Дмитрий смешался под пристальным взглядом тестя.

— Дам тебе жеребенка, на будущий год лошадью сделается. Засеять свой надел дам семян, пахать в это лето будешь на моей лошади, — медленно, с расстановкой говорил Иван. — Ну там, овечек парочку… Это не в счет…

Сын Ивана, Павел, до сего времени евший молча и, казалось, совсем не обращавший внимания на разговор, при этих словах отца даже приподнялся. Из передней избы выскочила Варвара.

— Вы погодите, — резко сказал им Иван, — я знаю, что делаю. — А Дмитрия спросил: — Хватит тебе для начала?

— Иван Данилыч, родной, всю жизнь не забуду твою доброту, — пролепетал Дмитрий и жене: — Наташа, Наталья! В ноги, в ноги кланяйся отцу! Слыхала, что он нам дает? А я, дурак, побежал советоваться с Канаевым… Сейчас же возьму у него эту бумагу…

Захлебываясь от радости, он бросился одеваться, но Иван остановил его.

— На вот, отнеси им, — сказал он, протягивая деньги. — Остальные, скажи, после базара отдам. Заткни им глотки, может, подавятся. Господи! — повернулся он к образам. — Пусть каждая моя копейка на том свете упадет горячим углем на них…

Канаев не ожидал, что Дмитрий Гиряй передумает судиться с тестем и потребует свое заявление обратно.

— Жеребенка, говоришь, он тебе обещал, семена? — с недоверием спрашивал Канаев, когда тот ему рассказал, как они поладили с тестем. — Да знаешь ли, сколько ты получил бы с него через суд? Не жеребенка, а лошадь, да еще шапку денег в придачу! Он лучше тебя подсчитал. Кого другого, а Дурнова не проведешь.

— Мне лишнего и не надо, Григорий Константиныч, — сказал Дмитрий. — Зачем мне с ним ссориться, ведь он мой тесть!

— Смотри, дело твое, только он тебя околпачит, — сказал Канаев и стал считать поданные деньги. — Здесь только налог этого года, а недоимки когда внесет? — спросил он.

— Больше не дал. Сказал, после базара остальные, — ответил Дмитрий.

— Какой же базар теперь? Дорога не сегодня-завтра испортится. Ладно, не дал — сами возьмем. Скажи ему, что дело передаем в суд.

Но Дмитрий уже не слушал Канаева. Он скомкал в ладони свое заявление и поспешно направился к дверям.

Дня через три Дурнова вызвали в народный суд. А спустя некоторое время в Найман приехал Стропилкин, чтобы привести в исполнение решение суда. Лошадь он свою поставил во дворе сельсовета. В Совете среди посетителей находился и Лабырь.

— У тебя, никак, Прокоп Мироныч, настоящий ливарверт появился? — заметил Лабырь, здороваясь со Стропилкиным.

— Нельзя иначе, — отвечал тот. — Классовый враг изо дня в день все выше поднимает голову.

— Шашку куда дел? — раздался чей-то вопрос, но это замечание Стропилкин пропустил мимо ушей: ему было не до шуток.

Канаев подозвал его к себе.

— Мы здесь, в сельсовете, между собой решили изъять у Дурнова породистого быка. Селу необходим общественный бык. Соберем собрание граждан и объявим это, все согласятся, с каждого двора не больше полтинника придется. Деньги пойдут на погашение недоимок Дурнова.

— Мне что ни изъять, только бы изъять, — отвечал Стропилкин. — Бык так бык. А по стоимости подходит?

— Лишние деньги мы ему вернем. Да их там немного будет.

К Дурнову, кроме Стропилкина, двинулись: сам Канаев, Пахом Гарузов и Дракин как члены сельсовета. С ними же увязался и Лабырь.