Лабырь не привык долго молчать. Он повернулся к Салдину и, чтобы подзадорить его, спросил:

— Как думаешь, Кондратий Иваныч, хлеб подорожает к весне?

— У тебя много продажного хлеба, что интересуешься этим?

— Я не насчет продажи интересуюсь, мне бы купить, — сказал Лабырь, не подав вида, что понял насмешку. — Где уж нашему брату продавать.

— Завтрашний базар покажет.

— Может, мне отвесишь с пудик? Твоим лошадям полегче будет везти воз на базар. Самому мне недосуг разъезжать.

— Строите? — сквозь зубы процедил Кондратий.

Лабырь и на этот раз сделал вид, что не понял настроения Кондратия:

— Надо, Кондратий Иваныч, торопимся к таянию снега закончить, потом начнутся весенние работы, людям некогда будет.

Спокойствие Лабыря выводило Кондратия из терпения. Он засунул в щель рта конец бороды.

— Ведь в нашем деле, прямо говоря, надо спешить, — продолжал Лабырь, пыхнув трубкой. — Не поспешишь, говорят, и зайца не поймаешь.

Кондратий сказал не без ехидства:

— Твоим товарищам и весной нечего будет делать: не пашут, не сеют…

Лабырь возразил с напускным простодушием:

— Вот построим мельницу, тогда и таким найдется дело.

— Мельница всех вас не прокормит.

— Тебя же кормит.

— Я один, к тому же у меня, кроме этой, еще ветряная и движок, а вы на один каравай разеваете сто ртов, — сказал Кондратий, довольный, что так умело ответил собеседнику. «Пусть найдется, что сказать на это», — подумал он.

Но Лабырь не привык оставаться в долгу. Он стукнул трубкой о край лавки и, спрятав ее в карман, спокойно возразил:

— Что толку в том, что у тебя три мельницы? Две без дела, и третья будет стоять, когда мы свою построим.

— Постройте! — вспыхнул Кондратий. — Пользы от нее не дождешься! Вот я вам уступлю первенство! — показал он кукиш из коротеньких толстых пальцев. — Видишь, где он?.. Вы за помол станете брать пять фунтов, я — четыре, вы четыре, я — три! И мне будет все равно выгодно. Попробуйте потягайтесь со мной!

— А зачем нам тягаться? Мы бесплатно будем молоть, чтобы от тебя охотников отбить, — посмеялся Лабырь.

Кондратий от злобы покраснел, как кумач, что-то прорычал сквозь зубы и бросился вон из сторожки, словно собака, в которую швырнули полено.

— Уморил, шабер, — хохотал Филипп Алексеевич. — Ну и раздразнил ты его. Теперь он до самого дома будет бежать и назад не посмотрит. Он и так что-то сегодня был сам не свой.

Вскоре Лабырь и Филипп Алексеевич оставили салдинскую сторожку. Возле сруба уже собирались работники. В руках Василия Дракина заблестел на солнце светлый топор. Он с веселой шуткой встретил Лабыря, а затем спросил:

— Сколько венцов, Гостянтин, до вечера срубим?

— Поторапливаться надо. — Лабырь поглядел на солнце. — Венца три, а коль вечером сведешь к Самойловне, так все четыре поднимем.

— Это на какие же деньги я тебя сведу?

— Вот деньги, — Лабырь показал на крупные щепки, валявшиеся вокруг сруба. — Как серебряные целковики, сверкают. Соберем по вязанке, а как стемнеет — к Самойловне. Она за них нам бутылочку поставит.

— Все одно их здесь растащат, — поддержал Лабыря его сосед.

— Ты, видно, старый ворон, и Сергея Андреича так же подбивал, — сказал Дракин. — Нет, щепки пойдут для топки сельсовета. Забыл, как на собрании грели за это? Давай, братва, начинать!

И Дракин, поплевав на ладони, склонился над бревном. Кругом застучали топоры.

Канаев и Пахом Гарузов задержались в волости допоздна и решили заночевать в Явлее.

Утром они вышли на базарную улицу, прошлись на скотному ряду, постояли около лошадей, где до хрипоты торговались барышники и цыгане. На глаза им попался Иван Дурнов с целой плетенкой поросят, в хлебном ряду наткнулись на Кондратия. Он привез продавать рожь и муку и сновал по ряду, приноравливаясь к ценам.

— Куда ни ткнись — они, — со злостью сказал Пахом.

Так протолкались до позднего завтрака.

— Нам с тобой не покупать и не продавать, — сказал наконец Канаев. — Пойдем-ка в калачный ряд да после — к Антипову чай пить.

— Пожалуй, глазами много не купишь, — согласился Пахом.

В калачном ряду у десятка дощатых ларьков толпился народ. Многие, закончив свои дела, шли сюда, чтобы завершить посещение базара покупкой фунта белого хлеба или целой буханки, смотря по средствам. Торговцы громко зазывали к себе покупателей, расхваливая товар.

— Ты скус попробуй! — кричал торговец, тыча под самый нос Пахома душистый горячий белый хлеб.

— Погоди, — отстранил его руку Пахом. — Ты нам вот тот покажи.

Калачник, с белыми нарукавниками и в фартуке, быстро кинул на весы поджаристый каравай:

— Семьдесят пять алтын!..

— Это нам много… — сказал Пахом, но Канаев перебил его.

— Ничего не много, давай сюда! Позавтракаем, а остальное домой на гостинец возьмем. Спрячь свои медяки, я заплачу.

— Эх, люблю таких покупателей! — весело крикнул калачник, принимая от Канаева деньги. — Съедите, еще приходите, мой ларек слева третий!

С буханкой под мышкой Канаев и Пахом выбрались из толпы и пошли в антиповскую чайную, помещавшуюся в центре базарной улицы в двухэтажном доме. На верхнем, деревянном, этаже жил сам хозяин, а в нижнем, каменном, находилась харчевня-чайная. Низкий потолок был прокопчен и потемнел от времени. Над квадратными столиками от белых чайников клубился густой пар. Сам хозяин стоял за высокой стойкой, то и дело заводил охрипший граммофон и выпученными глазами окидывал посетителей. Между столиками мелькал проворный мужчина в белом фартуке, с полотенцем на плече и с огромным разрисованным подносом в руках.

Канаев с Пахомом отыскали свободный стол. К ним подбежал юркий мужчина с подносом. Он привычно быстро вытер облитую чаем клеенку на столе и тягуче прошипел, словно граммофон на стойке:

— Шшто прика-ажжии-те?

— Чай на двоих, — сказал Канаев.

— Вишь, кто у нас шабры-то, — оглядевшись, сказал Пахом.

Канаев мельком покосился на соседний столик, за которым сидели Кондратий Салдин с женой, Иван Дурнов и Лаврентий. У Лаврентия из кармана выглядывало горлышко бутылки из-под водки. Они были навеселе.

— Эх, не мешало бы сейчас немножко чего-нибудь покрепче, — крякнул Пахом, когда им принесли чай.

— Позови этого долговязого, он нам сейчас сообразит, — предложил Канаев, накрывая шапкой Пахома чайник, чтобы не остыл.

— Разве у них есть? Ведь им не велят водкой торговать?

— А ты думаешь, его от торговли чаем так расперло?

Пахом пальцем поманил официанта. Тот словно этого и ожидал.

— Два стакана, — тихо сказал ему Канаев.

— Понимаю, — ответил тот. — Только тсс…

Иван Дурнов поглаживал широкую бороду, большими налитыми глазами посматривал в сторону Канаева и Пахома.

— Пьют! — жестко и со вздохом произнес он.

— Пьют, — тоненьким голоском отозвался Лаврентий, — сельские деньги пропивают.

— Оставьте людей в покое, — вмешалась Елена. — И выпили-то они не бог весть сколько: по стопочке. Сами-то побольше выглотали.

— Я свое пью, — пропищал Лаврентий.

— Ну и за них не тебе придется платить, — сказала Елена.

— Если бы место и время, я им обоим налил бы, уж я напоил бы их, пока не захлебнулись, — проговорил Дурнов и со скрежетом стиснул зубы.

Кондратий взглядом остановил его.

— Понимаю, знако́м, — ответил тот.

— Давайте допьем свой чай и айдате отсюда, хватит антиповские стулья тереть, — предложил Кондратий.

Но Иван Дурнов успокоился ненадолго. Выпив, он обязательно с кем-нибудь затевал ссору. Теперь он поглядывал на Канаева и Пахома, искал повода связаться с ними. Те же пили чай, закусывали калачом и разговаривали между собой, не обращая внимания на своих соседей. Это еще больше подзадоривало Дурнова. Наконец Канаев с Пахомом кончили есть и стали расплачиваться. Вот тут-то и подошел к ним Дурнов.

— Погодите, знакомы, я за вас заплачу, — сказал он кичливо.