— Ты чего здесь? — удивленно спросил он жену, подозрительно оглядывая ее.

— До ветру ходила, — ответила Елена слегка растерянно.

— Ты же вышла оттуда? — Кондратий мотнул фонарем в сторону двери.

— Чего мне там делать?! Ну что ты уставился на меня? Может, показать, где я сидела?

— А человека не видела? — несколько обескураженный, спросил Кондратий.

— Какого человека, что ты говоришь? Во сне, наверно, видел человека, — сказала Елена, направляясь к дому.

— В проулок через забор убежал. Немного не успел поймать его, за валенок ухватил, так он у меня в руке и остался.

— Валенок?! — вскрикнула Елена, но тут же спокойно добавила: — И сапог, поди, приснился тебе, что спьяну не приснится, вишь, как от тебя разит-то…

— Ну сапог-то, положим, у меня в сенях на сундуке лежит…

Елена быстро ушла. Кондратий еще немного потоптался во дворе и тоже пошел домой в полном недоумении. Елена, уже раздетая, сидела на постели, убирая на ночь волосы.

— Где сапог-то? — спросил Кондратий.

— Какой сапог? Чего ко мне пристал? Ты видел сапог, тебе и знать про него, — недовольно ответила она.

— Разве ты не взяла его с сундука?

— Я еще не спала, вот сейчас лягу, что-нибудь увижу во сне.

— Да я же сам его положил на сундук!

— Ну и возьми. Чего же у меня спрашиваешь? Вот что, старик, ложись-ка ты отдыхать. Выспишься как следует, авось блажь из головы выйдет, а то чего-то заговариваться стал. Иди, ложись, — настойчивее позвала она.

Кондратий, ощупывая болящий нос, нерешительно направился к постели. «А может, и вправду все это мне представилось? — подумал он. — И человек, и этот валеный сапог…» Он опять потрогал нос, заметно опухший. «Не о забор ли я стукнулся?» — заключил он.

В один из воскресных дней против небольшой лавчонки Кошманова, где начинается церковная площадь, был заложен фундамент, а недели через две поднялось и само здание кооператива. Сюда был перенесен один из пустующих больших амбаров Артемия, купленный на взносы пайщиков. Работа продвигалась быстро, в ней участвовали все пайщики, умеющие держать в руках топор. И когда здание было готово, из города навезли разного товару. Диву давался Лаврентий Захарович, откуда что взялось: и ситец, и гвозди, и лакомство для ребятишек, и сбруя разная для крестьянского хозяйства. Лаврентий с завистью поглядывал из своего окошка и от удивления хлопал себя по засаленным карманам полушубка, когда он увидел, что широкие двери общественной лавки закрывает Архип Платонов. «Значит, эта харя у них за приказчика будет», — со злостью сказал Лаврентий, отходя от окна, и долго ходил по задней избе, боясь вернуться на свой наблюдательный пост, чтобы не расстроиться еще больше.

Во всем Наймане не оставалось человека, который не пришел бы взглянуть на удивительную кооперацию. Даже работник Кондратия Салдина, Егор Петухов, наблюдавший в щелочку из сеней все происшествия, случавшиеся за его бытность в Наймане, и тот пришел потолкаться среди народа. Ему особенно понравились сверкающие косы. Увидев Цетора, пробравшегося через толпу, подошел к нему, чтобы поделиться своими мыслями. Цетор в руках держал новые, только что купленные ременные вожжи и свернутый кусок синего сатина. Он долго не задержался с Петуховым, успев лишь бросить ему: «Кооперация, оно, конечно, дело верное, но, однако же…»

Тут же среди людей толкался хмельной Лабырь, то и дело подходивший к празднично одетому Сергею Андреевичу, председателю потребительского общества.

— Магарыч, Сергей Андреич, магарыч от правления требуется. Мы вот все здесь самые что ни на есть кипиративные активисты собрались. Мы ее строили, и все это теперича наше, — говорил он, тыча ему в грудь длинным указательным пальцем, испещренным синеватыми узорами шрамов.

— Да ты и так порядком хватил, какой тебе еще магарыч, — ответил Сергей Андреевич и отошел от него, чтобы отделаться.

— Что я выпил, так это особая статья, но без магарыча дело не пойдет, — не отставал от него Лабырь.

Что без магарыча дело не пойдет, с этим согласились и другие члены общества, вскоре вокруг Сергея Андреевича образовался плотный круг. Однако Сергея Андреевича было не так-то легко уломать. Сам он вина почти не пил, разве только по какому-нибудь поводу, и то ради того, чтобы поддержать компанию.

— Из каких же это средств я вам, мужики, выделю для магарыча? — отговаривался он.

Услышав разговор о магарыче, Цетор задержался и, рассовав свои покупки по карманам зипуна, присоединился к остальным.

— Меньшой Платонов порядком уж наторговал, на все обчество хватит по стаканчику, — сказал он.

— Ты-то куда лезешь, несуразный мужик? Ты же и не член общества, — сказал ему кто-то из пайщиков. Но Цетор не растерялся:

— Хоть сейчас записывай! — решительно заявил он.

— Аа-а, теперь записывай, а где был раньше? Сколько тебя, несуразного, уговаривали?

— Оставьте Цетора, Цетор мужик дурак, тут вот Сергея Андреевича надо уломать…

— Чего здесь долго рядиться! — решительно объявил Лабырь. — Давай вытряхивай кассу в мою шапку, сейчас же сбегаю за водкой!

Все ждали, что скажет Сергей Андреевич, но тот молчал. Тут выступил державшийся в стороне Пахом Гарузов. Быстрым движением губ он передвинул цигарку в самый уголок рта и, прищурившись от дыма, медленно, но решительно заявил:

— Не смейте трогать кассу! Я — ревизионная комиссия и делать это не позволю!

— Зачем же кассу! И вообще, зачем нам бегать куда-то за водкой, коли у нас своя есть? Сам же я вчера из города два воза привез. Сергей Андреич, только моргни меньшому Платонову, он живо перекинет один ящик. Больше-то нам и не потребуется.

— Правильно! — поддержали несколько голосов.

— И водку не трогать! — сказал Пахом. — Вообще ничего не трогать! А ты, если дашь — из своего кармана, — обратился он через голову покупателей к продавцу. — А уж если вы хотите магарыча, так давайте соберем складчину по трешнице с носа. Пойдет?

— Ай да Пахом! Умно сказано! Поддерживаю, вот моя трешница! Кто еще? — выступил на середину Дракин.

Он только что пришел и стоял в стороне, прислушиваясь к разговору пайщиков. Толпа, образовавшаяся во время спора вокруг Сергея Андреевича, услыхав про складчину, начала таять. Оставшиеся шарили по карманам и развязывали узелки, доставая скомканные, засаленные бумажки.

— По трешнице много, рубля по два хватит, — нерешительно сказал Филипп Алексеич, сосед Лабыря, мелочью не добрав до трешницы.

— По два так по два, — согласился Пахом, но Лабырь тут же перебил его:

— Ложкой, что ли, водку делить станете? Что там по два, давай по трешнице!

В шапку Пахома с веселым звоном посыпалась мелочь, полетели помятые рубли и трешницы.

— Только не здесь пить, — распорядился Сергей Андреевич. — А то будем мешать торговле.

Вскоре толпа человек в тридцать с ящиком водки высыпала на улицу.

Лаврентий Захарович из своего окна видел, как мужики с ящиком водки направились к одному из пайщиков, жившему с ним по соседству, и облегченно вздохнул:

— Ну слава богу, если они начали с этого, то через год от этой самой кооперации останутся одни только стены.

Он, довольный, отошел от окна и сел к столу, только сейчас почувствовав, что голоден.

— Давай завтракать, — сказал он жене.

— Какой тебе завтрак, время обедать, — ответила та.

— Ну давай обедать.

— Капираторщики-то пошли выпивать, — заметила Анастасия, накрывая на стол.

— Пусть выпивают, а мы закусим, — ухмыльнулся Лаврентий, борясь с желанием взглянуть в окошко.

Люди все шли и шли, обходя его дом, и ни один человек за все утро не останавливался под его окнами и не звал: «Выйдите в лавку!»

А вечером, когда стемнело и Архип Платонов замкнул тяжелые, окованные железом дубовые двери кооперации, на столбике перед самым крыльцом магазина засветился яркий огонек фонаря. Свет бил прямо в окна Лаврентия, мешая спать. Долго ворочался на своей постели Лаврентий. Ему казалось, что этот противный свет, идущий от кооперации, проникает даже сквозь сомкнутые веки. И до тех пор он не мог успокоиться, пока не завесил окна. Так он теперь стал делать каждую ночь.