Раз Захар по настоянию брата вечером зашел в сельский Совет, где по воскресеньям собиралась недавно организованная комсомольская ячейка. Здесь были и Николай Пиляев, и Елизавета — дочь Сергея Андреевича, и Иван Воробей. Девушек было немного, и они держались несколько в стороне. Только смелая Елизавета вела себя непринужденно. В этот вечер у комсомольцев было собрание. За столом восседал Николай Пиляев — секретарь ячейки. Захара встретили радушно. Сразу же был поставлен вопрос о принятии его в ячейку. Все до единого высказались «за», и он тут же был принят. Только Николай в конце заметил, что Захар теперь должен порвать всякие отношения с кулацким элементом.

— Это значит, мне надо уходить от Салдина? — спросил Захар.

— Уходить, пожалуй, совсем не надо, — неуверенно проговорил Николай. — В общем, я завтра узнаю в Явлее. Пока живи у него.

Это немного озадачило Захара. «А если в Явлее скажут, что надо уходить от Салдина, куда тогда деваться?»

— Ты знаешь что, — сказал он на следующий день Николаю. — Вычеркни меня из комсомола. Мне сейчас не расчет уходить от Салдина.

— Ну и не уходи, — ответил ему Николай.

— Так ты же говоришь, что комсомолу нельзя иметь дело с кулаком.

— По правилам нельзя, но мы же люди свои и можем позволить тебе находиться у Салдина. Главным образом это от меня зависит как от секретаря ячейки. В Явлее об этом говорить не буду, и все пойдет хорошо…

Он что-то еще хотел добавить, но Захар остановил:

— Ты погоди, секретарь ячейки. Насколько я понял из того, что ты вчера читал на собрании, комсомолец должен быть честным и правдивым, а сам предлагаешь скрыть мою связь с кулаком.

— Так это, дурья башка, тебе же на пользу, а мне что, пожалуйста, уходи от него.

— Нет, ты лучше вычеркни меня, — настаивал Захар.

— Что ж, можно вычеркнуть, нам не нужны такие неустойчивые элементы. То прими его, то обратно вычеркни. Что это тебе, игрушки? Не с Дуняшей в кобылки играешь…

— Но ты смотри Дуняшу не замай, она тут ни при чем, — сказал Захар, повысив голос.

— А чего, все ведь знают, как лазишь к ней в сарай.

— Ты ко многим лазил, и то ничего не говорю.

— Я и не скрываю.

— Ну и хвалиться здесь нечего. А из комсомола вычеркивай…

Однако Захар усомнился в правильности своего поступка и пошел посоветоваться с братом. Григорий был дома, у него сидели его неразлучные друзья — Дракин с собакой и Надежкин. Захар хотел подождать, когда они уйдут, но Григорий сам заговорил об этом.

— Я слышал, вчера тебя приняли в комсомольскую ячейку. Поздравляю, поздравляю, давно бы так надо!

— Значит, нашего полку прибывает, — заметил Дракин, широко улыбаясь.

— Вчера приняли, а сегодня вот вычеркнули, — сказал Захар, виновато опуская глаза.

— Что так? — удивился Григорий.

Захар передал свой разговор с Николаем насчет отношения к кулакам.

— Это он просто чудит, — ответил ему Григорий.

— Я же говорил, что из него не выйдет комсомольский секретарь, — сказал Дракин.

— Некого было больше ставить, — возразил Григорий. — Но мы ему будем помогать. А ты брось насчет выхода из комсомола. За комсомол надо тебе держаться. Иди и сейчас же скажи Николаю, что ты пошутил. Насчет того, что ты работаешь у Салдина, не сомневайся, это комсомолу не помешает.

— Не пойду я к Николаю, — решительно заявил Захар.

— Ладно, я сам с ним поговорю. Видишь, — сказал Григорий, показывая ему согнутую пополам четвертушку довольно толстой и гладкой бумаги с какими-то знаками на ней, — кандидатская карточка Пахома. Наш Пахом теперь состоит в партии, и тебе туда нужно готовиться.

Захар задержался у Григория допоздна. Вечером к ним пришел Пахом. Ему Григорий торжественно вручил кандидатскую карточку. Он взял ее в руки, осторожно погладил, а потом попросил у Григория лоскуток газеты и завернул в него карточку. Он ее не положил в карман, видимо, боялся помять и все время держал в руках. Он даже и курил-то в этот вечер мало, чтобы не выпускать из рук эту драгоценную для него бумагу. Захар видел, что с братом творится что-то необычное. Он вспомнил и свое вчерашнее вступление в комсомол. Никакого волнения, никакого душевного подъема он вчера не почувствовал. А брат, который старше его на несколько лет, свой прием в партию переживает как нечто необычное, не повторяющееся дважды в жизни. И когда Захар поздно шел от Григория, все его мысли были заняты комсомолом. «Неужели это то самое, что в моей жизни будет главным?..» — спрашивал он себя. В этот вечер Захар опять не пошел к Дуняше. Он уже больше недели не был у нее, а она, наверное, ждала. «Ну и пусть ждет», — сказал он почти вслух, но тут же поправил себя: «Надо бы хоть поговорить с ней». Но внутренний голос оправдывал его: «Ведь женюсь же я на ней осенью…»

Приближалась осень. Кончили жатву, убрали яровые, во всех хозяйствах готовились к молотьбе. С уборкой Захар на время оторвался от комсомола, не бывал он и у Дуняши. Однако на сердце у него было неспокойно, мучила мысль: «Как быть? Как быть со свадьбой?» Ведь через месяц все должно решиться, а он еще совсем не готов к этому. Раз как-то встретился с Николаем Пиляевым. Тот заметил ему:

— Ты что же, братец, не приходишь в ячейку? Мы там новых комсомольцев приняли, И твоя Дуняша с нами. Впрочем, она теперь уже не твоя.

Захар с удивлением посмотрел на Николая, не совсем понимая смысл последней фразы, но спрашивать не стал.

— Недосуг все, — ответил он. — Вечером зайду.

И когда вечером после работы он зашел в сельский Совет, действительно там была и Дуняша. Она старалась не замечать Захара, все время держалась ближе к Николаю. Это еще больше удивило его, он решил поговорить с ней сегодня же и узнать, в чем дело. Чувства ревности не было, так же как не было к ней чувства любви, но его самолюбие все же было задето. «Что бы это значило?» — думал он, ожидая, когда начнут расходиться.

После собрания он вышел почти первым и стал ждать ее под окнами. Но Дуняша домой пошла не одна, а с Николаем, который вел ее под руку. Захар ничего не понимал. Он быстро зашагал к салдинскому дому, огибая церковную ограду с другой стороны, чтобы не столкнуться с Николаем и Дуняшей. «Все же надо с ней объясниться», — решил он, останавливаясь у крыльца.

У Салдиных еще горел огонь. Захару видно было через окно, что делалось в избе. Кондратий сидел за столом, ужинал. В глубине комнаты, у бокового окна, низко склонилась над чем-то старуха. Захар отвернулся и медленно побрел по дороге. Ему показалось, что прошло достаточно времени и Николай, проводив Дуняшу, должно быть, уже вернулся домой. Захар прошел к проулку, вышел на огороды и стал тихо пробираться по знакомой тропинке, ведущей ко двору Самойловны. Задняя калитка была замкнута, но Захар знал, как ее открывать, — он без труда оказался во дворе. Было тихо. У Захара забилось сердце, когда он остановился перед сплетенной из ивовых прутьев дверью. Вдруг ему показалось, что Дуняша там не одна. Он не ошибся: из-за двери послышался голос Николая. Захар опешил. Послышался и шепот Дуняши. Все стало ясно. Он почему-то облегченно вздохнул и той же тропинкой выбрался к проулку, с улицы вошел во двор Кондратия. Он еще не уяснил себе, конец ли это его отношениям с Дуняшей, но понимал, что повод к такому поведению Дуняши дал сам. И эта мысль не давала ему заснуть. Повертевшись на своей постели, он встал, надел фуфайку и прошел в сад. Августовская прохлада ночи приятно освежала. Из-за дальних дворов верхней улицы показалась луна, точно каравай хлеба, от которого немного отрезали. Ее серебристый свет мягко ложился на темные деревья сада, отягченные плодами. Захар на ходу сорвал яблоко, откусил, но оно оказалось кислым, он швырнул его далеко на огород Артемия. Пробрался к черемухе, где была скамейка. И лишь когда подошёл вплотную, заметил сидящую там Елену.

— Чего так поздно, Елена Петровна? — спросил он.

— Так, не спится что-то, — ответила она грустно и тут же добавила: — А ты сегодня чего-то рано и, кажись, не с той стороны. Присядь, посиди со мной немного.